***
— Я хочу обсудить. Прежде чем мы сделаем это снова. Наш первый секс, — Слава ощутил, как грудную клетку сдавило, и глубоко вдохнул. — И? — Матвей не понял, что в этом было такого важного. — Почему ты пришел ко мне тогда? — Потому что хотел потрахаться. Нужен какой-то другой ответ? — Матвей, я думаю, это важно… — мужчина умоляюще на него посмотрел, парень раздраженно выдохнул. — Дома отец был не в духе, я сбежал в парк, пил пиво. Мне некуда было пойти. Я думал о дне нашей первой встречи… Вот и пошел. Слава придвинулся к нему на кровати ближе и чмокнул в плечо, молча заглянул в глаза снизу вверх. Матвей фыркнул и продолжил: — Ладно. Я был девственником. И со старшей школы мечтал сделать это с парнем. Были периоды, когда я запрещал себе об этом даже думать… Но были и такие дни, когда я засыпал под эту фантазию… и просыпался. Я сопротивлялся желанию — выходило плохо. В раздевалке я заглядывался на парней; на улице мог начать пялиться на кого-то, думать о всяком. Это было мерзко. В последний год совсем стало невмоготу. Кроме забивов, мы проводили время так: пили пиво, слэмились на панк-рок-концертах. За неделю до тебя, ходили на одну группу и скакали там, бритоголовые, в пьяном угаре. Я прыгал вместе с одним из наших, мы толкались, было тесно. Я заглядывал ему в глаза, напридумывал лишнего. Умывался потом в туалете и представлял, как мы зажались бы с ним в кабинке. Стыдно, грязно, а ноги дрожали. Потом ты — как снег на голову. И как-то все закрутилось, я подумал: вот шанс. Напился тогда — это к тебе я уже полутрезвый пришел, по дороге проветрился, в парке-то я хорош был. Так вот… я тогда даже думал: заставлю тебя мне отсосать, а потом… С парнями к тебе приду и мы тебя… изобьем. Запишем все это, выложим в сеть… Прости, это, наверное, больно слышать? Мстислав поднял брови, ответил как-то отрешенно с усмешкой: — Да, знаешь, надеялся: ты скажешь: «Влюбился с первого взгляда, поэтому пришел». — Правда? — Матвей растерялся. — Нет, — мужчина широко улыбнулся и погладил его руку, но голос его был нервный. — Я достаточно изучил тебя, а еще я достаточно хорошо помню тот день и твое состояние. — А какое у меня было состояние? — А как ты сам его опишешь? — Ну такое… размашистое, резкое. Все или ничего. Было мучительно. — Похоже на то, как я вспоминаю тебя в тот день, — Слава помялся и попытался добавить максимально осторожно, заранее предугадав негативную реакцию партнера: — Матвей, мне кажется, тебя ко мне влечет, потому что ты видишь во мне опасность и понятия «ненависть» и «любовь» для тебя болезненно связаны. — Что это еще за выводы? — Ну ты как бы переносишь опыт со своим отцом на меня… — Что за бред? Ты же сказал, что не веришь Фрейду. — Это не то, о чем мы говорили тогда, — мужчина растеряно поморгал, чувствуя, как юноша продолжает закрываться от него, выстраивая защитную линию из грубых слов. — Я понимаю, как это звучит… Но я хотел бы обозначить эту теорию, потому что она поможет нам решить проблемы в отношениях. — Да какие проблемы? — Матвей забрался головой выше на подушку, а мужчина остался лежать на уровне его локтя. — Ты все время придумываешь что-то, ищешь что-то… Тебе надо перестать копать на пустом месте. — Слушай, я понимаю, почему ты сейчас злишься… — Злюсь? Слава замолчал — ему нужно было время, чтобы придумать отходные пути. С другой стороны, раз уж он рискнул зайти на запретную территорию, имело смысл попытаться продвинуться на ней глубже, а затем у опасной точки зафиксировать результат и дать заднюю. Ему вдруг очень захотелось доказать юноше, что его сдвинутые брови, напряженное дыхание, отрывисто брошенные фразы — такое поведение в народе называется простым словом «злость», но он сдержался. — Я не это имею в виду. Просто да, это не очень приятно слышать. Любые параллели между твоей любовной жизнью и детско-родительскими отношениями воспринимаются сложно… неловко. Я понимаю. Про проблемы — ну… — Слава закрыл глаза. — Ты иногда грубовато ведешь себя со мной… Матвей плотно сжал губы, проглотил обиду. Мужчина оценил его сдержанность, добавил: — Меня это обижает. Я хочу проработать ситуацию. Юноше безумно хотелось припомнить что-то партнеру (свою вину он и не отрицал), но в голову ничего не лезло. Парень с ужасом приходил к выводу, что кроме всяких промашек в быту — немытой посуды, разбросанных вещей, слишком громких криков в дискорде, вечного пропадания бог знает с кем бог знает где (первые из которых можно было списать на диагноз, вторые — на экстравертный характер), — Слава не грешил нигде. Матвей подумал о том, что из раздражительного в его поведении были только вот такие вот слишком интимные, слишком болезненные и слишком обвинительные разговоры ни о чем: когда мужчина вдруг вытаскивал что-то с позапрошлой недели, о чем почему-то не удосужился сказать сразу после происшествия, и распиливал это по вонючим кусочкам, распихивал по стеклянным полочкам и заставлял смотреть, вспоминать и стыдиться. Иногда Матвею казалось, что он делает это нарочно, чтобы уколоть, почувствовать себя лучше на его фоне: смотрите, какой я взрослый, собранный, рефлексирующий, не то что ты — ты-то со мной в нечетный четверг не поздоровался утром, помнишь?! Пытаясь анализировать Славу, юноша думал: может, он сам не понимает, как странно это выглядит. Потом он вспоминал, что мужчина в принципе странный, и решал делать ему скидку: в конце концов, он действительно замечал за собой излишнюю холодность, закрытость в минуты, когда ему было сложно. Также он примечал и состояние Славы в такие дни: он как эмпат тяжело реагировал на удрученный вид партнера, ходил сам подавленный и непривычно тихий: не напевал себе под нос, не записывал с утра пораньше на кухне юморные голосовые так, что смех разносился по всей квартире, а потом приходилось удивленно вскидывать брови: «Я забыл, что у тебя пара в зуме. Извини, пожалуйста, я больше не буду». Но потом было так же — заочно без спроса парень приписал к его ОКР еще и СДВГ — уж слишком ему трудно было фокусироваться на простых просьбах. Из-за этого, даже сидя в отдельной комнате перед вебкой, Матвей все время боязливо поглядывал на дверь: вот сейчас он забудется, ворвется сюда в одних трусах, как все эти батьки из мемов про уроки в зуме. В тяжелые для Матвея дни попервой Слава старался заговаривать с ним, но юноша последовательно уходил от контакта. Тогда мужчина просто принял его правила: стал держать дистанцию и загонялся за компанию, депрессивной тенью слонялся по квартире. В последнее время Матвей много работал, поэтому он старался уносить это состояние вместе с собой, пытался скрывать переживания от партнера, чтобы не ранить его, но тот только сильнее резался о его скрытность, придумывал себе всякое. В хорошие дни, полные обоюдной любви и открытости, плохое вспоминать не хотелось, поэтому оно оставалось необсужденным. Но вот сегодня Славу таки клюнул какой-то петух… — Ну и как? Давай проработаем, окей, — Матвей, успокаиваясь, выдохнул. — Тебя тянет ко мне, потому что я излучаю опасность. — Излучаешь? — юноша усмехнулся, понял, что придирается к слову из вредности, но не смог с собой справиться и все-таки согрешил. — Ну где ты излучаешь-то?.. Ты самый безопасный в моем окружении. Я Костю больше тебя боюсь — он вообще непредсказуемый. Лютый. — Моя теория она вот как раз о том, как ты пытаешься воспринять меня хуже, чем я есть; как бы заставить меня быть хуже, чтобы я лучше вписался в твою картину мира. «У-у-у-у», — протянул в мыслях Матвей и на всякий случай, прежде чем ответить, решил сосчитать до десяти. — Т-а-ак, и, прости меня ради Бога, как я это делаю? Заставляю тебя быть хуже? — в прыгающем голосе читались ироничные нотки. — Ну ты… — Слава хотел ткнуться носом ему в плечо, но побоялся, приподнялся на локте, но глазами с ним не встретился. — Ты иногда будто пытаешься провоцировать меня… Чтобы я как-то тебе ответил, как-то тебе сделал больно. Потому что ты подсознательно все время тянешься к этому. — Слава вздохнул. — К тому, чтобы тебя любил человек, чью любовь нужно с трудом заслуживать, пробираться к ней через горы ненависти, насилия… преодоления себя. Твой организм… покоцанный. Привык к такому. Это нехорошо. Матвей разозлился, холодно ответил: — А твой организм не покоцанный разве? — Покоцанный, — Слава грустно посмотрел на него, и его ресницы задрожали. — Мне знакомо то, что ты чувствуешь. — Я не сказал тебе, что чувствую именно это. Пока это только ты придумал. Мужчина испугался строгой, школьной интонации партнера и опять спрятал глаза. — В наш первый секс… — Мстислав начал неуверенно. — Да причем тут он… Это было давно! Я не был знаком с тобой. Ты сам как себя тогда чувствовал? Тебе-то все понравилось. Мужчина вдруг потемнел лицом в ответ на этот выпад. — Мне не понравилось. — Чего? — Тот секс был тяжелым для меня. Я не хотел. — Ну потрясающе! И это же я тогда тебя заставил — выходит? Матвея несло, почему-то он считал своей обязанностью сгладить углы в восприятии той сцены, скрыть всю боль и чувство неправильности произошедшего, а Слава, наоборот, хотел разворошить осиное гнездо, расковырять давно зажившие раны. — Нет, — мужчина прожал это слово сквозь зубы. — Я сам решил, что хочу переспать с тобой, потому что хотел быть с тобой. — Мы к тому дню слова друг другу не сказали — с чего тебе хотеть быть со мной? — Я все время следую за людьми. По привычке. Я привязчивый, мне достаточно улыбки — я уже хочу выслужиться перед человеком, — Слава говорил это без эмоций, потирая ладони, как будто моет их. — Ты помнишь, как назвал меня во время того секса? — Как? — «Ублюдок». — Не было такого, — Матвей закатил глаза. — Было! Ты обратился ко мне: «Ублюдок!» — мужчина повернул к нему лицо, повысил голос. — Херня! Я не помню такого, тебе послышалось. — Прекрати, блять, меня газлайтить. — Я, блять, слов таких не знаю! Говори со мной нормально, если ты хочешь, чтобы я тебя понял. — Ты сам не хочешь меня понимать. — Это бессвязно. К чему это все? Про «ублюдка» какого-то вспомнил, блять! Ты вспомни еще, блять, как мы дрались на болоте. Не обидно, что я тебя тогда ударил? Ты слишком много себя жалеешь — я так себя никогда не жалел. Слава впервые в жизни ощутил, каково это, когда ты хочешь ударить человека, в которого влюблен. Прежде всего — очень страшно. Тебе не хочется верить, что ты можешь такое чувствовать, но ты чувствуешь. И это по-настоящему. — Матвей, иди спать в другую комнату, — устало проговорил мужчина и вдруг накрылся одеялом с головой, повернулся на бок. Парень глупо похлопал глазами. Долго молчал. Гнев как рукой сняло, но на его месте появилась обида и непонимание. Как только парня оттолкнули, он ощутил потребность в контакте. Но когда ему протягивали руку — юноша отталкивал ее сам. Матвей не замечал этого за собой. А Слава — заметил. И это оказалось тяжелым знанием, он хотел поделиться им, но вышло неудачно. Юноша на секунду подумал: «Извиниться? Он же как лучше хотел…» Но внутренний голос ответил: «И этот разговор продолжится…» Сил уже не было. Парень погасил свет и поплелся в другую комнату. Злился он в основном на себя. На следующее утро после этого разговора Матвей пришел на кухню просить прощение — неумело, скованно, как будто это первое признание вины в его жизни. Это, конечно, очаровало Славу. Осознание, что ради него юноша осмелился на такое. Подтверждение его чувств. Это как раз было той мелочью, которой мужчине так не хватало. В тот момент он не думал, что это нездорово. Он чувствовал себя уязвимо и просто хотел быть любимым, поэтому решил забыть о сказанных парнем колкостях. Но когда тот ранил его вновь — вспомнил. И вместе с болью, обидой вернулась и затаенная злоба. Все время их отношений Слава не мог перестать думать об их первом сексе. Всякий раз, когда Матвей слишком тесно прижимался к нему ночью, размазывал слюни по его губам в страстном поцелуе, без спроса трогал его и умолял взять себя, мужчина только и думал: «Я не хочу, чтобы вышло, как в тот раз». А в тот раз было плохо. Было обычно. Так, как у него всегда и со всеми. Он так не хотел. Ему хотелось чувственного секса, может, страстного, только — открытого. Такого, в котором они смогут понять друг друга, довериться друг другу. Но Слава не мог расслабиться — в голову лезло слишком много мыслей. Он боялся напугать партнера своей напористостью, он боялся испугаться сам. Потому что у него были поводы для страха. В день неудавшейся беседы он хотел рассказать о них — не вышло. И теперь мужчина ощущал себя непонятым и уязвленным.***
В дверь позвонили, и Костя заметно напрягся: даже выронил вилку из рук — Слава приготовил ему макароны с сосисками. Мужчина лишний раз приметил про себя необоснованный, на его взгляд, страх юноши перед братом и пошел открывать дверь. Матвей выжидающе смотрел на него круглыми глазами и ничего не говорил. Видя его восторженное настроение — юноша явно ждал какого-то сногсшибательного откровения с порога — Слава отвел взгляд и кивнул ему на кухню. Парень разулся и, тронув свое предплечье, прошел к обеденному столу. Увидев Костю, он напрягся, понял, что его ожидания не оправдались. — Привет! — младший махнул ему рукой и стал возить вилкой макароны по тарелке. Матвей нахмурил брови и повернул голову к Славе. Тот прошагал мимо, не глядя, махнул ему на стул. — У Кости неприятности… Только не бузи. Юноша медленно сел, недоверчиво покосился на партнера. По правде говоря он наивно рассчитывал, что Слава просто соскучился по нему и решил прекратить свой бойкот. Особых причин для него парень не видел — он же сам спокойно терпел его придирки. Отвечал резко, конечно, да, но он же просто защищался. А главное — сразу же забывал о ссоре. Матвей вообще не понимал концепцию извинений: зачем кому-то врать, что ты не хотел что-то делать? Ты же это сделал. Что-то же тебя вынудило на это. Кому эти «мне жаль» вообще могут помочь? Детский сад какой-то. В их семье любые обиды принято было просто забывать, не проговаривать или прятать куда-то в глубину сердца. — Ну? — Матвей строго посмотрел на брата. — Я подрался. — Как ты умудряешься… С кем? — Ну там один мудак. — Не сомневаюсь. У тебя все мудаки. Что теперь? — Еще я немного ударил… физрука, — губы Кости задрожали, он опустил голову — в такие моменты парень не мог смотреть на лицо брата — оно слишком сильно напоминало ему лицо отца, у них были одинаковые глаза, сам юноша больше был похож на мать, такой же русый. — Что?.. Что ты сделал?! Они тебя нахер выгонят! Почему ты не можешь вести себя, как нормальный человек?! Просто притвориться им на время?! — Матвей… — слабо произнес Слава, не оборачиваясь к нему и пытаясь умерить его пыл. — Почему с тобой все время такая херня! Я за тебя поручился, я деньги последние отдал. Это, блять, нервно было, сложно было! — Матвей, прекрати… — Слава повернулся к нему, но юноша не сводил рассвирепевшего взгляда с брата. — Ты опять все просрал! Ты вообще не ценишь ничего из того, что я делаю! Мне, думаешь, это так просто?! Ты заебал меня, ты вообще не можешь себя защитить! Я, блять, презираю… Слава ударил кулаком по столу и тоже повысил голос до крика: — Закрой свой ебаный рот! Юноша, испуганный, замер, посмотрел на мужчину, похлопал глазами. В нем медленно стала подниматься новая волна гнева. Видя, что мужчина не кинулся к нему извиняться, он зло прошипел: — Не смей со мной так разговаривать. Я сказал всю правду! — Тогда иди нахуй отсюда, — Мстислав резко приблизился к нему. Матвея эта фраза пригвоздила к месту, его глаза опять наполнились страхом, в них мгновенно блеснули слезы. Мужчина дернул стул за спинку, и юноша вскочил, зажмурился, закрывая голову. — Быстро! Оступившись, Матвей коснулся рукой пола, метнулся к прихожей, схватил ботинки и куртку и в носках выскочил в подъезд. Хоть ему и было жутко и он ощущал, что в случившемся есть и его вина, юноша бы не был собой, если бы на прощание не хлопнул громко дверью. От резкого звука помертвевший Костя (он словно был в трансе всю эту сцену) очнулся и ошарашенно поднял пустые глаза на Мстислава. Тот сжимал кулаки, тяжело дыша. Они долго молчали. Потом мужчина со звоном поставил его тарелку в раковину — прямо с недоеденными макаронами — и ушел в комнату. Косте стало еще хуже, юноша пожалел, что пришел сюда — ему казалось, что теперь он сам — виновник их ссоры. Что делать — было неясно. Парень стал думать: хочет ли Слава, чтобы он сейчас ушел? А может, наоборот, его надо как-то поддержать? Юноша просидел еще минут двадцать, листал ленту и не мог разобрать ни слова. Потом встал, взял рюкзак, зашагал к выходу. Остановился, решил, что надо хотя бы попрощаться. Застал Славу в комнате с сигаретой у открытого окна. — Не знал, что ты куришь… — осторожно проговорил он. — Я бросил, — мужчина не повернул к нему головы. — Можно я покурю с тобой?.. — Давай. Костя дрожащей рукой сунул папиросу в зубы и пристроился рядом с ним у окна. — Спасибо, что ты… ну заступился. — Да не особо получилось. Не благодари. — Все равно. Он иногда срывается. Такое только в последнее время началось, раньше не было. У него едет крыша? — Думаю да. Много всего произошло за эти месяцы. Он нестабилен. — Извини, что так получилось, что вы из-за меня… — Мы не из-за тебя. Просто совпало. — Что ты чувствуешь? Слава удивился вопросу, равнодушно глянул на лицо Кости — они стояли совсем близко друг к другу, так, что юноша даже ощущал неловкость — окно было узкое, приходилось касаться локтями. — Я злюсь, — мужчина выдохнул. — Злюсь на себя за то, что хочу переделать его. И за то — что у меня не получается. Он жестокий, я не хочу, чтобы он таким был. Я хочу научить его чувствовать. Костя подумал и, скользя взглядом по бегающим на заснеженной детской площадке детям, нескоро ответил: — Как-то в школе нам читали текст для сочинения. Там говорили, что нужно позволить другому человеку быть другим. Нельзя никого насильно лечить и учить, если вы в отношениях… типа. — Видно, хороший текст, — Слава покусал губы. — Я об этом же. Мне как-то нужно принять это, просто выстроить свои границы, а дальше уже он сам должен решить — нужно ему подстраиваться под меня или нет. Но это я так в голове думаю. Думаю-думаю. А толку. В реальности по-другому делаю. Плохо, что я ему сегодня тем же ответил — грубостью. Еще и со стула скинул. Это все нас отбросит назад. — Да почему скинул-то? Ты просто стул дернул — он сам встал. Чего тут такого… — Кость, мне кажется, у тебя немножко другое понимание допустимости насилия. И я не то чтобы сильно ему доверяю. — Да почему другое? Понятно, что тех, кого любишь, бить нельзя. Типа если меня батёк хуярит, я обязательно в него пойти должен? Да я мямля! Вон я на этого еблана сегодня бросился, просто потому что хотел Лису защитить. — Но при этом сам ее и обидел? Костя нахмурился, неожиданно по-взрослому сохранил хладнокровие и проигнорировал выпад. — Хз че ты загоняешься: ты же все равно его не ударил. — Но я хотел, — мужчина закурил вторую сигарету — юноша заметил дрожь его рук. — Но ты же не ударил. — Я хотел ударить человека, которого люблю. Разве этого недостаточно? — Мстислав шумно выдохнул, раздражаясь. — Достаточно для чего? Типа… Э-э… Большая разница. Мы все иногда хотим хуйнуть кого-то близкого. Друзья типа могут быть хорошими, а потом их че-то ужалило и они как ебланы. Родители чего-то больнючее скажут: так, по глупости… они же как лучше хотели. И хочется сделать больно в ответ. Мы все типа грешны. Вся суть в том, какой выбор ты делаешь. Решишь ты, что имеешь право сорваться или нет. Нас определяют только поступки — не мысли. Слава помолчал, его застала врасплох неожиданная глубина высказывания. Затем он вдруг спокойно предложил: — Подумай, как помочь твоей девушке. — А? — Ты спросил меня, что делать. Не пытайся заслужить прощение, просто искренне помоги ей. Я не знаю, что за ситуация. Но если ее будут травить, как ту девочку из школы, — сделай все, чтобы это остановить. Поступки важнее слов, да? Костя воодушевленно закивал. — Иди домой, извинись перед ним, — добавил Слава. — Я? — Ты. — За что… Он же сам мне свои гадости говорил… — А ты пойдешь и извинишься, потому что ты умнее. Про мои переживания ему не говори. Позже Костя ушел. Ближе к часу ночи раздался звонок в дверь. Слава еще не спал, сидел с ноутбуком. Глянул в звонок и морально приготовился к худшему, но Матвей предстал перед ним совсем разбитым, явно не настроенным на словесную перепалку. По-детски виновато заглянув ему в глаза, юноша сцепил руки и прошептал одними губами: — Прости. Я не хотел. У Славы сладко дрогнуло сердце, он отступил, пропуская юношу в квартиру. Тот, сдерживая дрожь, переступил порог и заглянул в его уставшее лицо. Затем Матвей прижался к нему, сдавленно захныкал. Мужчина стал гладить его по голове, чувствуя бессилие. Больше они не сказали друг другу ни слова. Ночью в постели Матвей обнимал его, держал за руку, но ощущалось это жутко: сам партнер не трогал его, даже руки не сжимал. Юноше казалось, что он обнимает куклу… или труп — ладони у мужчины были холодные. Матвей понимал, что Славе сейчас неприятен телесный контакт, но сам чувствовал в нем глубокую потребность и не мог с собой справиться. Казалось, юноша вновь разревется, если партнер вдруг попросит не трогать его. — Я понял, что ты был прав, — вдруг через силу сказал он. Слава не открыл глаз и глухо спросил: — В чем?.. — Когда сегодня я испугался тебя… я почувствовал, что не хочу уходить. Я ощутил связь, и это было ярче. Ярче, чем когда-либо. Из-вини меня. И эта моя глупость на моей работе… Что я сказал… Я не понимаю почему, я просто захотел сделать тебе больно. Мне… жаль. — Хорошо… — в голосе не было эмоций.