Нечётный четверг

Матвею стало попроще. Видимо, помогло, что он поделился. Начал ходить в универ, одногруппник еще цеплялся, но юноша однажды ответил ему: «Извини, но ты меня не привлекаешь, понимаешь?». Тот рассмеялся в ответ: «Это значит, что ты таки гей, да? И другие мужики тебя привлекают?». Матвей выдержал прямой взгляд и холодно отозвался: «Это значит, что ты жалкий и неинтересный, поэтому мне не нравишься. Вот и все». Вдруг это оказало влияние — обидчик на мгновение даже изменился в лице, не ожидая такого, потом, конечно, обратно напустил на себя всю свою самоуверенность. Но Матвею стало спокойнее, он даже как-то подумал, глядя на него со спины: «Если я не могу ударить его, когда он передо мной, я все еще могу выследить и напасть на него сзади. Так я точно умею делать». Эта мысль успокоила. Она как бы возвращала контроль, хоть юноша и не верил, что до такого дойдет. Но вторая проблема (о которой рассказать партнеру он так и не сумел) у парня не решилась. И выходил он на улицу, долго оглядываясь. В темных местах старался не задерживаться, из вконтакте на время вообще удалился. Угрозы от былых товарищей-националистов все еще сыпались: в мессенджеры, через смски. Они не знали: ни где дом его родителей, ни где дом Славы, но юноша очень боялся, что они вычислят его по ВУЗу — среди его друзей ВК были одногруппники, а у них на страничке название учебного заведения указано. Но пока что у университета его так никто и не караулил — значит, не догадались там проверить. В конце концов, они даже не были в курсе, что он где-то учится, — Матвей мало распространялся о своих делах, зато любил слушать других. Это была первая компания, в которую он влился (и то на птичьих правах), поэтому он больше молчал и только делал, что ему скажут. Неделя подходила к концу. Завтра намечался большой день: Слава таки уговорил его пойти к родителям. Точнее, уговоры даже не понадобились — Матвей нехотя сам согласился. Было видно, что мужчине оно надо, у юноши же от представлений о встрече по спине бегали мурашки, но он все-таки сделал вид, что не против. Побоялся, что Мстислав начнет выяснять причину его отказа, докопается до каких-нибудь комплексов, опять начнет делать выводы — а это всегда эмоционально тяжело. Лучше потерпеть. На днях ни с того ни с сего потеплело, и люди на улице вязли ногами в снежной каше. Ходить было тяжело — облегчать всем жизнь коммунальщики не стремились. Матвей пришел домой уставший (неудачную он выбрал погоду для прогулки пешком), стал разматывать шарф. Мужчина встретил его в прихожей и сразу же заявил: — А у меня для тебя подарочек! Юноша поежился и натянуто улыбнулся. Слава был внимательным партнером. Иногда даже слишком. Порой Матвею не нравилось, что он так навязчиво окружает его заботой. Как-то Мстислав встречал его с работы, заметил, что парню холодно в его кожаных перчатках и на следующий же день пришел с парой теплых черных варежек. Это было весьма кстати. Слава их долго выбирал на сайте, очень радовался, что удалось заметить какую-то вещь, в которой его партнер именно нуждается. Такую, что сделает его жизнь комфортнее — руки у него самого часто обветривались, и он хорошо знал, как это неприятно. Матвей смутился из-за внезапного подарка, надел их, побил друг о друга: «Плотные, хорошие, спасибо» — и больше ничего не сказал. Он к такому был непривыкший, поэтому и сам не умел делать подарки. Просто как-то не засматривался на товары (вообще редко обращал внимание на мир вокруг себя), не ставил себе задачи порадовать партнера. Тот несчастный букет, импульсивно подаренный мужчине еще осенью, так и остался его единственным презентом. Парень тогда и не понял: а Славе вообще понравилось? Мужчина же с тех пор вручил ему кучу всего: подарил и какой-то кулончик в форме звездочки ручной работы («Дарю тебе звездочку, потому что ты звездочка!») — кстати, очень красивый! Но, наверное, слишком девчачий (Матвей, конечно, об этом ему не сказал — не хотел нарваться на лекцию); подарил и тоскливый, искусно нарисованный комикс про депрессивную русскую провинцию («Просто увидел и подумал о тебе!»), и много всего прочего. Мстислав часто встречал его с работы, покупал ему прямо на месте кофе — он продавался там, в противоположном углу салона связи. Матвей устало смотрел сначала на стаканчик эспрессо, затем на стрелку часов, брал его с благодарностью, а про себя думал: «Ну и зачем он мне на ночь глядя?». Почему-то всякий раз в мелочах, когда юноше что-то не нравилось, он старался это скрыть, а Слава не всегда замечал фальшь, потому-то он снова и снова поздним вечером покупал ему кофе — он же берет, значит, ему нравится! При этом сам мужчина старался открыто говорить о своих недовольствах — парня это раздражало вдвойне. «Я же молчу… Почему ты так не можешь?..» — замечал он в мыслях. Матвей разделся и помыл руки. Вяло улыбаясь, опустился рядом с воодушевленным мужчиной на диван. Тот протянул ему продолговатую белую коробочку. Она была без обертки, и парень сразу же прочитал название, поднял на Мстислава обеспокоенное лицо. — Тест на ВИЧ? — Да! Только не пугайся. Знаешь, что это значит? Матвей нахмурился. — Ты сам меня пугаешь. — Это значит, что у нас будет секс! Парень удивился, не веря, спросил: — Ты хочешь без презерватива? — Нет. Просто я хочу, чтобы мы проверились вместе. Я проверяюсь время от времени. Вообще перед началом отношений принято вместе провериться, даже если вы планируете предохраняться. Это просто важно. Но я тогда проверялся как раз, а ты был девственником, так что я на это акцент не сделал. А сейчас можно повторно. — Но ты ведь все это время занимался сексом только со мной… — Матвей недоверчиво покосился на него. — Конечно. Но может выйти так, что ты заразился, но сразу вирус не выявляется и должно пройти некоторое время, чтобы тест его показал. — Хорошо. Но ты ведь… я так понимаю: всегда предохранялся. Ну, кроме того случая с… — Да, это так. Но это не значит, что я не должен проверяться. Особенно учитывая количество моих половых партнеров. Матвей помолчал, затем, поежившись, все же спросил: — Слав, а сколько у тебя было парней?.. — Отношений или половых партнеров? — Половых партнеров. — Много. — А как много?.. — Матвей водил рукой по обивке дивана и не смотрел на него. Слава выдохнул, помялся: — Ну, я не вел учет… Юноша вдруг решил помочь ему: — Я вряд ли осужу тебя, слушай. Может, просто позавидую. Вряд ли приревную — они же были до меня. Какая мне разница. — Ладно… У меня был тяжелый этап в жизни, когда я учился в колледже… И… я строил свою личность на герое из сериала. Знаешь, я был этакий Брайан Кинни… Ай, все время забываю, что ты не смотрел гейские сериалы. В общем, мне нравилось быть в центре внимания. Мне хотелось получать любовь, много любви. И казалось, секс — это то, за что тебя несомненно полюбят. Хотя бы на одну ночь. — Так?.. — Хорошо… Ну, скажем так, я перетрахался во всех Шоколадницах Москвы. Матвей не понял, даже спросил: — В смысле… в туалетах? — Да. — Ты же сказал, что в туалете не станешь и… — Ну-ну, не отчитывай меня. Это я тебе сказал в этом году. А то... То было, когда я был совсем другой еще. Зеленый. И у меня были проблемы с самооценкой. Иногда я занимался сексом, потому что хотел. Но чаще — чтобы нравиться людям. — А почему Шоколадница? — Их много круглосуточных и там довольно чисто. — Кошмар, — Матвей прямо при нем, не скрываясь, полез в телефон и, нагуглив количество этих кафе в Москве, вскинул брови. — И ты делал это во всех-всех? — Ну, я образно. Вовсе и не во всех. — Но иногда по несколько раз в одной и той же, да? — Подъебал-подъебал. — Слав, извини. Я не имел в виду что-то такое. Все нормально. Я спросил — ты ответил. Просто завидую. — Тут нечему завидовать. Это ок, иметь много секс-партнеров или не иметь их вообще. Просто я понимаю сейчас, что мне это не шло на пользу, а тогда я не понимал. — Я завидую твоей смелости. Я так не смогу. — Это была не смелость. Это был психоз. Не романтизируй то, что в этом не нуждается… Они помолчали, Матвей ощутил легкое раздражение, но не понял, чем конкретно оно вызвано, покрутил в руках коробочку. — Слушай, раз мы занимаемся сексом только друг с другом, а теперь еще тесты сдадим, это значит мы можем не использовать защиту? — Я не могу без презерватива. Даже минет. Я даже когда представляю что-то такое, мне жутко становится. — Даже спустя долгое время? — Это один из моих таких слишком иррациональных страхов. Наверное, с ним можно и поработать, но я не вижу смысла. Хоть один полезный страх. — Это потому, что ты тогда с одноклассником был без презерватива?.. Или из-за страха микробов? — У меня нет такого уж страха перед микробами, хотя… ну по-разному, оно как-то несистемно. Я антисептик-то только с начала короны с собой таскать начал. Правда, теперь пристрастился, не думаю, что когда-нибудь перестану. Касательно этого страха — думаю, все вкупе. Слава положил перед собой еще одну коробочку и стал распаковывать. — Нужно будет проколоть палец? — Матвей тоже стал открывать свою. — Нет, он по слюне. Просто повторяй за мной. Слава сунул в рот пластинку и стал водить ею по деснам. Юноша сделал так же. Они смотрели друг на друга, как в зеркало, и юноша ощущал легкую тревожность. — Теперь нужно опустить в пробирку. Вот так. И оставить на двадцать минут. Они поставили пробирки на тумбочку. — Пошли ужинать? — Давай. После положенного времени они вернулись к тестам. — Так, — Слава говорил спокойно и с расстановкой. — Сейчас мы их посмотрим, если одна полоска — вируса нет, если две — то он положительный. Это значит, что в любом случае нужно все перепроверить. Сдать еще несколько. Сделать тест в лаборатории по крови. Главное — не паниковать! Матвей кивнул. Он и не нервничал, зато заметил, что мужчина сидел как на иголках. Парень взял его за руку. — Все хорошо. — Да… Слава неискренне улыбнулся. Они кивнули друг другу и, держась за руки, синхронно проверили тесты. — Вот тут одна полоска, а тут — пусто. Это значит отрицательный? — Матвей повернул к нему пластинку. Слава долго гипнотизировал взглядом свой тест — Матвей забеспокоился. — У меня тоже! Значит, мы оба чисты, — он показал его. — Теперь мы должны их выбросить, потому что если подождать слишком долго, то там может появиться все что угодно. Так в инструкции написано. — Ты не похож на человека, который читает инструкции, — юноша отдал ему свой тест и стал болтать ногой, нахально глядя на мужчину, ему хотелось как-то расшевелить его — нервозное состояние партнера напрягало. — А вот ты, кстати, похож. Ну, к лекарствам я читаю. Это важно. Он был, к удивлению, немногословен и ушел выбросить их на кухне. Матвей пожал плечами и выдохнул. — А когда мы займемся сексом? Слава не ответил, тогда юноша бросил вдогонку: — Я не тороплю, просто раз идет такая серьезная подготовка, значит, ты и дату запланировал? — После похода к моим родителям. Может, на следующий день. Матвей хмыкнул. Выглядело так, что это будет его наградой за сговорчивость. Непохоже на Славу, наверное, парень додумывает. Ну и ладно.

***

В субботу вечером планировался поход к родителям. Матвей был на взводе уже с утра. Мстислав вывел его предложением надеть рубашку. Парень удивился: «А не слишком официально?». Мужчина привел очень странную аналогию: «Если бы я позвал девушку, она бы надела красивое платье». Матвей не упустил возможности съязвить: «Жалеешь, что я не в платье?». Вышло странно. Юноша, в общем-то, быстро согласился, а Слава так же быстро отказался от своей идеи: «Ладно-ладно, просто оденься, как тебе удобно. Что я в самом деле…» Ясно было только: это событие в голове мужчины виделось очень серьезным. Ближе к обеду Слава чмокнул парня в щеку и заявил: — Я иду к Паше мыть собаку! Вернусь к пяти! Матвей ничего не сказал, но ощутил подступающее к горлу раздражение: он и так чувствовал себя не в своей тарелке, переживая насчет встречи, а тут еще и Слава в один из двух их совместных выходных куда-то уходит. Матвей, мрачный, встретился в коридоре с Пашей («Он еще и заходит за ним — какая прелесть…»). Тот обнял Славу (!), а затем расставил руки, чтобы обнять Матвея (!), но парень не дался. Посмотрел на него совсем хмуро. Тогда он поручкался с ним, как в прошлый раз, с помощью странных постукиваний кулачками. Паша заметил враждебность юноши и смущенно переглянулся со Славой, тот опустил глаза и вышел из квартиры. Матвею стало обидно: ясно, что они обсуждают его за спиной и этот его приятель знает, наверное, всякое. Неловко. К пяти Мстислав действительно вернулся, стал в красках описывать, как они мыли его собаку — крупную и пушистую — и какие сделали смешные фотографии. Когда мужчина хотел показать их Матвею, тот равнодушно кивнул на часы. Слава угомонился и пошел в душ. Когда они шли к родителям, юноша молчал. Мужчина был в приподнятом настроении, но тоже нервничал. Матвей и хотел вроде как-то его поддержать, но так ничего для этого и не сделал. Оставшись один сегодня, он вдруг понял, почему ощутил дискомфорт. Все-таки парень соврал себе, что не приревнует, узнав о количестве сексуальных партнеров Славы… Ему хотелось в это верить, а на деле вышло иначе. Родители встретили их на пороге. Они быстро сели за стол, но не на кухне, а в комнате. Еще и тарелки — смекнул Матвей — красивые. Наверное, из новогоднего сервиза. Ну и дела. Неужели они, как и Слава, видят в этом нечто особенное?.. Молодые люди, к слову, все-таки надели рубашки. Не белые, конечно. Слава был в распахнутой синей клетчатой, под ней красная майка. Матвей — в голубой с коротким рукавом. Разговаривал в основном Слава. Ему часто отвечала мама — подвижная шумная женщина с живой мимикой — ясно было, откуда мужчина перенял манеру так лихо держать себя. Отец больше молчал и часто поглядывал на Матвея — тому было не по себе от его строгого, оценивающего взгляда. Время от времени мама обращалась к Матвею (кстати «на вы») и специально для него меняла тон на более сдержанный, словно боялась напугать напористостью. Юноша раздражался, понимая, что все примечают, как ему страшно, но виду не подавал. Отвечал спокойно. Слава часто говорил за него, что-то дополнял. Через час, когда бутылка красного вина кончилась (пили ее только Слава и мама), отец попросил сына сделать что-то с их компьютером. Мстислав поднялся, кивнул Матвею, чтобы тот пошел с ним. Юноша привстал, но отец остановил его: — Пусть Матвей останется, я хочу с ним поговорить, а тебе поможет мама. Она знает, что там нам надо установить. Слава подрастерял веселость и встретился серьезным взглядом с отцом, но мужчина лишь примирительно кивнул. Матвей медленно опустился на стул: у него задрожали ноги и он не хотел, чтобы это кто-то заметил. «Ну что, а теперь меня побьет еще и чужой отец, да?» Слава, удивленный, не решался уйти и похлопал юношу по плечу. Тот осторожно отстранился от прикосновения: вообще, весь вечер, когда мужчина при родителях как-то трогал его, брал за руку, Матвей цепенел от ужаса и смотрел на него неодобрительно. Оставшись наедине с отцом Славы, парень ощутил себя совсем беззащитно. Погорбился над пустой тарелкой и сунул руки между колен. Отец — мужчина лет пятидесяти, совсем еще моложавый — тяжело вздохнул и начал, грустно глядя перед собой: — Матвей, ты же понимаешь, что Слава очень впечатлительный? Парень ожидал, что мужчина начнет сразу в лоб: «Не приближайся к моему сыну, извращенец», но он пошел совсем уж издалека, и это выглядело странно. Юноша лишь кивнул. — И он часто придумывает себе всякое… — отец не смотрел на него. — Он много говорит про тебя, привел вот сюда, ты ему важен… Они помолчали, парень кратко поднял на него глаза и сразу опустил. — Я не хочу, чтобы он придумал себе что-то, а потом ему было больно, понимаешь? Матвей закивал, но не очень понял. — Я вижу сейчас, да и рассказывает он всякое — ты знаешь, какой он разговорчивый. Я вижу, что ты не для него. Юноша вдруг зло исподлобья сверкнул на него глазами, резко заговорил: — Он гей. Этого нельзя поменять. Отец вздохнул, размеренно проговорил: — Матвей, я знаю, что мой сын гей. Я знаю это, и я знал всегда. Не совсем уж всегда. Но достаточно давно. Мне просто не хотелось верить. Мне говорили в школе, что мальчики его задирают и почему они это делают. Я видел, что у него куча подружек, но ни с одной он ни разу не загулял. Он всегда был открытым, восторженным ребенком. Он мне в руки любого жука приносил, только бы показать. А потом вдруг повзрослел, и в нем что-то сломалось: стал отдаляться. Я видел, что он вроде говорит со мной, но все время недоговаривает. И как будто недоговаривает основное. Половину своей жизни. Я не хотел тогда понимать, что это именно то. Никакой родитель не хочет такого понимать. Матвей удивился, на последней фразе вдруг вспомнил своего отца, разозлился и бросил с наигранной небрежностью: — Это гомофобно. На самом деле он так не считал. Если бы парень мог, он бы и сам перестал быть геем. Только он не мог. — Матвей, не в этом дело. Любой родитель прежде всего хочет, чтобы его ребенок был счастлив: чтобы у него была семья, которую он всем может показать, чтобы все это принимали, чтобы друзья и коллеги от него не отворачивались. У моего сына этого не будет — и это самое страшное. Даже если он проживет с тобой всю жизнь — это не то. Вы всю жизнь будете жить с оглядкой на других. Это не гомофобия. Он мне уже сто раз объяснил, что такое гомофобия, — отец помолчал. — Давай вернемся к тому, с чего я начал. Понимаешь, Слава очень чувствительный. Я не хочу, чтобы он придумал себе всякого про вас, а потом, когда это окажется неправдой, прыгнул в окошко… Матвей посмотрел на него как-то не веря. — Послушай, — он продолжил. — Ты же знаешь, что в школе у него были проблемы с психикой? — Я знаю, что его госпитализировали. — Да. И это для нас с мамой было большим шоком. Потому что до этого момента все было нормально — нам так казалось. А потом вдруг — нервный срыв. Да, он чудил с детства, но психологи говорили: это нормально и вообще может пройти. А тут мне звонят и говорят: «Вашего сына везут в психиатрическую больницу, приезжайте подписать бумаги». Вот так в лоб. Ни с того ни с сего. Утром ты отправляешь своего ребенка в школу, думаешь, что все про него знаешь (ну да закрытый, ну да вспыльчивый — да все подростки такие!), что все у него в порядке, что вон в мае поедем на день открытых дверей, а тут тебе — «А его увезли». «А почему?». «А он не разговаривает!». Приезжаешь, а он там вообще не в себе… Его обкололи препаратами, которые несовершеннолетним вообще нельзя. И он сидит там с пустыми глазами, тебя не узнает. А тебе говорят: «Его надо здесь месяц подержать, потому что он может быть опасен для общества. Он перечислял имена». Какие имена?! Какие имена?! Мой сын?! Отец замолчал и стал тяжело дышать. У Матвея давило в груди, слушать все это было невмоготу, хотелось прекратить. Он сухо проговорил: — У него были проблемы с одноклассниками. Они над ним издевались. Я так не поступлю. — Матвей, — мужчина устало потер лицо. — Когда он учился в колледже, еще вначале, там произошла похожая история. Он поделился с тобой? Юноша поднял на него удивленные глаза и помотал головой. — Он переехал от нас с мамой, на работу устроился. Очень гордился, что такой самостоятельный. Веселый был, счастливый, вот как сейчас с тобой — на подъеме! Пожил, значит, отдельно, а потом что-то случилось. Приехал обратно, перестал ходить в колледж и на работу, лег на кровать и стал лежать. Много лежал, много плакал. Так мне ничего и не рассказал. Сказал: от всего устал и больше не может. Мы его опять по врачам, академ ему взяли. Спустя время пришел в себя. Но я такого больше не допущу. Я его тогда увидел и понял, что оно опять. Точно так же. Что вот был мой ребенок: живой, чувствующий. А это уже словно и не мой. У меня вся жизнь с тех пор — это страх, что сегодня он веселый, а завтра — удавится. И по нему никогда не поймешь. Ну ладно. Может, я не понимаю, может, ты там что-то понимаешь. Но я вообще его не чувствую в этом плане. Он же всегда смеется, даже когда грустный, улыбается… Не могу отследить, когда он подходит к такому состоянию. Матвей долго осмыслял услышанное — это было жутко. Юноша не представлял, как вечно бегущий куда-то Слава вдруг может просто лечь и сказать, что от всего устал. А вдруг он так правда еще раз сделает? Готов ли Матвей к такому? К такому вообще можно быть готовым? — И знаешь, — отец зарылся рукой в свои короткие каштановые волосы. — Я недавно, вот на днях, не выдержал, спросил его все-таки: «Слушай, а вот тогда в колледже… Это ведь ты из-за мальчика, да?». И знаешь, что он сказал. Поменялся так в лице, помрачнел, к окошку отвернулся и бросил: «Да». Последнее слово больно ухнуло на сердце Матвея. Он сжал кулаки и ощутил выступивший на ладонях пот. — И я не хочу, ты слышишь, не хочу, — продолжил мужчина. — Чтобы он сочинил себе в голове сказку, а потом — в окошко. Думай, что делаешь, понял? Матвей не сразу смог отозваться, но все же разлепил пересохшие губы и слабо проговорил: — Я ничего такого не делаю. — Именно. Он приходит, ты понимаешь, он приходит. У него на тебе невроз. Он только о тебе говорит. Даже меня не стесняется, ты понимаешь? У него в голове бесконечный анализ: «А как мне сделать так, чтобы Матвей не трык… триг…». Слово это ваше модное — не помню. Повторяет он все время. — Не затригириллся, — подсказал юноша. — Да! И вот он ходит, — интонация мужчины стала заунывной, он как бы пародировал тоскливый тон сына: — Ходит… И говорит: «Вот тут Матвей мог вот это почувствовать, когда я сделал вот это. А тогда — вот то. А тут — совсем непонятно — просто вдруг разозлился на меня, а я чего?.. Надо как-то понять: на что именно… А если я вот так сделаю: что же тогда будет? Спросить его вот это — а вдруг разозлится?». И это постоянно у него в голове, ты понимаешь? Матвей посмотрел на мужчину совсем дико и не поверил, тот добавил: — Я хочу, чтобы с ним был человек, который сам его сможет поддержать. Чтобы ему было попроще. А так он, спасая тебя, угрохается… К хорошему это не приведет. Послышались шаги, в комнату вернулись Слава с мамой. Он сразу кивнул Матвею: — Пойдем, я покажу тебе свою комнату. Парень ушел вместе с ним. — Все в порядке? — спросил Мстислав, как только они закрыли дверь. — Да. — Как поговорили? Матвей стал разглядывать все: обои с космосом — красиво. Комната была поменьше, чем их с братом. Темный письменный стол с компьютером, застеленная покрывалом односпальная кровать, шкаф с зеркалом в пол, книжная полка в следах от старых детских наклеек — ничего необычного. — Мечтал быть космонавтом? — Матвей кивнул на яркие планеты на детских обоях. — Да я и не помню. Мне больше нравились динозавры. — Хотел быть динозавром? — Археологом, — Слава нахмурился, понимая, что юноша неспроста уходит от темы и с умным видом разглядывает ничем не примечательный интерьер. — Матвей, мы поговорим о том, что тебе сказал папа? — Мне кажется, это будет невежливо, если я тебе расскажу, — юноша тронул фоторамку, глянул на семейный снимок и поставил ее на место. — Он не сказал ничего плохого. Просто беспокоится за тебя. Слава вроде бы удовольствовался ответом, но все же немного посомневался. Сел на кровать и похлопал по покрывалу. Матвей опустился рядом с ним. После вина мужчина немного раскраснелся и взгляд его скользил по предметам расслабленно. Мстислав поцеловал парня, и они вместе легли, тесно прижимаясь друг к другу — кровать была узкая. — Почему здесь ничего не поменялось? — спросил Матвей. — Поклеили в детстве обои, вот и оставили. Начнут отваливаться — переклеим. Пока — вечная детская. — Нет. Я имею в виду: ты же здесь больше не живешь. — А, ну просто это же трешка. Можно комнату мою и не использовать, просто оставить. — Оставить на случай, если тебе нужно будет вернуться? — Матвей повернул к нему лицо. — Эм… я всегда могу вернуться к родителям. Они-то не против. Пару минут длилась тишина. Затем Матвей зарылся рукой в волосы Славы, тот заулыбался, они поцеловались. Юноша ощутил внезапный порыв нежности. Слава показался ему таким уязвимым — а он никогда ему таким не казался. В комнате было полутемно, и только настольная лампа отбрасывала на них теплый свет. Мужчина положил руку ему на бедро, двигать ею не стал, только положил, под большим пальцем ощутил шов трусов — и это показалось ему таким интимным, что захотелось даже отдернуть руку, но он ее оставил. Матвей тоже почувствовал в этом прикосновении нечто особенное. Слава вообще часто клал ему руку на внутреннюю сторону бедра. Особенно когда они лежали перед сном и ковырялись в телефонах, мужчина любил как бы невзначай положить туда руку и просто держать ее там. Матвею нравилась властность этого прикосновения. Недавно Слава мастурбировал ему, наглаживая бедра, а парень лежал и только глотал ртом воздух. Мужчина шепнул ему на ухо: «Я обожаю твои ляжки». Это было неловко, юноша смутился. Долго крутился у зеркала и не понимал, что там такого особенного он нашел? И все-таки ему было приятно: ляжки… так странно, а Слава в восторге. После этого Матвей нарочно стал ходить по дому в коротких серых шортах. Юноше нравилось чувствовать себя желанным, и всякий раз, когда он замечал, что Слава смотрит на него по-мужски жадно, на его лице расплывалась самодовольная улыбка. Мысли об этом тепло тронули юношу, он расслабился, и поцелуй стал жарче. Вдруг Матвей ощутил напряжение в мышцах и отстранился. — Не надо, они же могут войти. — Вряд ли они решатся сделать это без стука, — мужчина заметил переменившееся настроение парня — глаза его нервно бегали, поблескивая в полутьме. — Ты чего? Юноша не ответил. Все переживания одновременно хлынули ему в голову: и вся эта нервозность из-за встречи с родителями, и страх перед Славиным отцом, и его мучительные истории про Славино психическое здоровье, а главное, что так мучило, — они сейчас лежали на кровати, на которой его партнер, вероятно, сделал то самое страшное со своим одноклассником. Только Матвей вошел сюда, в нем сразу ворохнулся игольчатый страх: «Камера, камера, камера. Где-то здесь. В любом месте. А потом он уложит тебя на кровать и… ты ему поверишь». Это было слишком уж невротично для него, поэтому юноша быстро переборол пришедшую из глубины подсознания мысль. Но когда они стали лежа целоваться — она выстрелила вновь. Повернув голову к мужчине, Матвей встретился с его растерянными глазами и ощутил что-то очень важное, малознакомое ему. Жалость — большую, наполняющую сердце до краев. Приятную, дружескую, любовную. Для него это чувство было очень редким. Раньше он мог испытывать его только к брату. Парень стиснул мужчину в объятьях и зажмурился. — Ты чего? — тот испугался. — Слава, ты же мне скажешь, если будешь страдать? — Что?.. — Ты постоянно просишь меня говорить, если мне не ок. Сегодня я хочу попросить тебя о том же: скажи мне, если почувствуешь, что тебе плохо. Я хочу тебя защищать. — Эм-м-м… Ладно. Наверное, в глубине души Славе было приятно это слышать, но он слишком перепугался от неожиданности и только разволновался еще больше. Они полежали в тишине. У Матвея произошел сдвиг в настроении. Парень часто хаотично переключался: в основном, конечно, с хорошего на плохое, но сегодня все было по-особенному. Он спросил: — Слушай, мама у тебя такая веселая. А как она восприняла твою ориентацию? Я так понимаю: отца-то ты допилил своими лекциями. — Ну они оба знают, что, если я что-то вбил себе в голову, поделать с этим ничего нельзя… Так что остается только мириться. Мама, ну, она, как и папа, меня очень жалеет. Но в ней я встретил больше энтузиазма — она сама начала про тебя спрашивать! «А что за мальчик с тобой живет?» Отец уже сидел рядом и вынужденно слушал, а она из меня все-все вытянула! (Матвей на этом месте скептично усмехнулся: Слава не тот человек, из которого что-то приходится «вытягивать»: он сам все вываливает в полном объеме, нужно только потянуть за нужную ниточку. Это как с дешевым китайским свитером: хочешь оторвать торчащую нитку — в итоге он весь распускается.) Кажется, она догадывалась и раньше и не удивилась… Хм… Из смешного — она меня тогда спросила: «Слав, слушай, а ты гей, потому что коммунист?». Матвей рассмеялся и ответил: — Правы были мои ребята, когда говорили, что все шавки — заднеприводные. Извини за грубое словцо, уж очень захотелось. Слава закатил глаза и пихнул юношу кулаком в плечо. — Ей по телевизору сказали: мол, в Америке все коммунисты — ЛГБТшники. Вот она и решила, что нас, когда в коммуняк берут, петушат, видимо… ну чтоб соответствовали. — Анекдот. — Еще бы. Они помолчали, затем Слава откинулся на подушку и заложил руки за голову, уверенно сказал: — Завтра мы займемся сексом! — Сексом-сексом или?.. — Сексом-сексом. — И мне нужно типа подготовить себя?.. — Да. — Ух ты! — Несколько правил: не кусаться — я этого не приемлю ни в какой мере; — говоря, Мстислав загибал пальцы. — Не плеваться; не щипаться — только если несильно; не обзываться — никакого «Псковского порно» не будет! И самое главное: не понравится — скажи. Почувствуешь себя некомфортно — скажи. Потому что я планирую тебе все говорить! Матвей растерялся и, приподнявшись на локте, спросил: — Погоди, а-а… Ты можешь дать мне бумажку и ручку? — Серьезно? — Слава посмеялся. — Да! Позже на пороге они прощались с родителями. Им даже завернули с собой остатки еды, и парень дважды поблагодарил за это — боялся показаться невежливым. — До свидания, Матвей! — мама помахала ему рукой. — До свидания, — юноша робко наклонил голову. Отец молча протянул ему руку. Парень несмело пожал ее, затем поднял на мужчину глаза и кратко произнес: — Я позабочусь о нем. Слава даже рот открыл. Когда они ехали в лифте, мужчина улыбался и сверлил равнодушный профиль юноши взглядом. Мстислав знал, что Матвею очень стыдно и он напустил на себя все это безразличие лишь для виду. На сердце было тепло.