Виктория: минус на минус

Екатерина Аркадьевна Игнатьева, — так написано в паспорте с шестнадцати лет. В жизни это просто — Катя, Катька… С греческого переводится как «непорочная». Смешно. Облажаться со случайной беременностью после буйной пьянки в немецком клубе — вдвойне. Две ночи рыдать в подушку, не решаясь позвонить отцу и сказать «ты скоро станешь дедушкой». И тут же получить выговор. Потом ходить с метровой лентой, каждое утро обматывать ею талию и записывать результаты в недавно купленный для этого блокнот. И так восемь с половиной месяцев. Потом стыдливо спрашивать в магазине одежду для беременных. Отворачиваться от назойливых «подруг», предлагающих новую методику похудения. Да ты посмотри, какая стала. Сядь на диету, не позорься! Потом снова рыдать в подушку и принять решение вернуться в Россию. Задать себе вопрос. Зачем я вообще уехала? Для этого? В России было всё: дом, семья, друзья. Только идиотка вроде Игнатьевой могла променять жизнь на иностранное гражданство, образование и какого-то случайного ребёнка, что сейчас лежит в кроватке перед ней. Она смотрит на него и пытается побороть желание плюнуть ему в лицо. Не так. Не тебя я хотела. Отец еще не знает — она до сих пор не сказала. Лишь тогда еще, в Германии, решилась позвонить Владимиру Соколоскому. Он понял её. Он всегда понимал её лучше, чем родной отец. Может потому что Аркадий жил бизнесом, а Владимир — семьей. Он сказал, что заберёт её дочь. Что ничего не скажет отцу. За это она ему благодарна больше всего. Он приходил к ней пару раз в роддом. Спрашивал о самочувствии, настроении. Катя лишь искренне улыбалась. Он не знает, что в порыве злости она могла накричать на дочь только за то, что она начинала плакать. Прибегали медсестры, ставили ей уколы с успокоительным и кормили ребенка смесью. Отнять у неё девочку они не могли — Владимир позаботился об этом. Пару раз приходил к ней Даня. Она плохо помнила его — он все время был в разъездах, а она — только с Игорем. Он расспрашивал её о дочери, о здоровье.  — Тебе не стоит срываться на неё больше. — серьезно сказал он однажды. Он знает о её припадках. Был свидетелем. На пару с медсестрой свалил Катю на кровать и крепко держал ей руки, пока не подействует успокоительное. Потом гладил по голове и говорил, что все пройдёт. Что все будет в порядке. А она смотрела ему в глаза и внимала каждому слову. Ей хотелось плакать с ним рядом. От счастья. Игорь названивал каждый день. Разговоры были бытовые. У Кати было чувство, что она больше не нужна ему. Что у него есть проблемы и дела поважнее её. Однажды она спросила его об этом.  — Кать, дела. Идём классом орать на Головина. Но вечером зайду. Но вечером — тоже дела. Внеплановое собрание, репетиции или что еще хуже. Теперь у него появилась привычка — звонить Кате за пять минут до встречи в коридоре больницы и отменять её, находя все новые отмазки. Она говорит, что все в порядке, сбрасывает вызов и яростно бьет по соседнему сиденью на диванчике, которое охраняла для него, вылетев как пуля из палаты, не обращая внимания на гневные выкрики врачей. Потом понимает, что лучше не навязываться и перестаёт звонить ему. Ни Жека, ни Оля, ни новоиспеченные жена и дочь Владимира не приходили. Этот факт заставлял лишь спокойно выдохнуть. Незваных гостей на пороге не ожидается. Дочь перестаёт хныкать от собственного переутомления и нехватки сил, и медсестры нападают на Игнатьеву с яростными воплями.  — Госпожа Игнатьева, может соизволите хоть раз покормить ребенка грудью? Потом пришёл психолог. Разговоры были нудными.  — Почему тогда ты не избавилась от ребенка? Этот вопрос поставил её в тупик.  — Как «избавиться»?  — Убить. — спокойно ответил врач, а у неё чуть глаза на лоб не полезли. Как смешно, доктор. Он воспринимает её замешательство, видимо, как умственную отсталось, потому что тут же, по-отечески, начинает объяснять что такое аборт. И она просит Владимира не пускать его больше. Через день он забирает её с дочерью из роддома. Её поздравляют мамаши с этажа. А она косится на свёрток в руках Игоря, стоящего рядом с ней.  — Поздравляю, папаша. — говорит ему пожилая тетка-уборщица. Он вежливо скалится, а Катя пытается не разорваться от истерического смеха. Краем глаза замечает поменявшееся лицо Вики. Похоже, кого-то ждёт серьезный разговор. Владимир предлагает ей отдельную квартиру, но она отказывается. Больше в одиночестве она не протянет. Потом начинается волокита с удочерением. Катя ставит подпись дрогнувшей рукой. Ядвига улыбается, видимо, предвкушая обещанное Владимиром скорое материнство. А Игнатьева чувствует себя суррогатной матерью.  — Ты можешь видеться с ним. — говорит Ядвига, гладя её по плечу.  — Конечно, могу. Это же мой ребёнок. — резко отвечает Катя, вырывая руку из цепких пальцев. И понимает, как ей не хватает мамы. Она разбилась, выпав из окна шестнадцатого этажа гостиницы, куда уехала после очередной ссоры с отцом. Списали на несчастный случай. Катя едет вместе с остальными в особняк Соколовских. Там все окружают её ребёнка, гогоча и улюлюкая. Катю это бесит. Она чувствует себя чужой для него. Ничем. Пустым местом. Последней каплей становится то, что Ядвига торжественно выбрала её дочери имя. Вера. Так звали её мать. И Катя срывается и начинает орать. Потом соглашается на отдельную квартиру, лишь бы не видеть счастливую новоиспеченную мамашу с её ребёнком. POVИгорь Когда заканчивается школа — выпускник не может себе представить, как много осталось за её дверью. Воспоминаний, хороших и плохих, оценок в шкале от двух до пяти и результатов экзаменов от нуля до ста. Выпускник смотрит в небо, на летящие гелиевые шары и не понимает, куда и зачем он торопился одиннадцать лет. Но я таращюсь на дорогу и жду когда отец наконец-таки соизволит явиться. Он клялся собственным бизнесом целых пятнадцать минут, что обязательно посетит Последний звонок и полюбуется на сына с дочерью, танцующих вальс. Да, мы с Викой танцуем вместе. Я позаботился о том, чтобы чертов Вербицкий случайно получил растяжение ноги и не ходил на репетиции. Сестра сначала была в шоке, но потом её гнев сменился на милость, и она согласилась быть с паре со мной. Дашке пришлось танцевать с главной занудой класса Долговым. Мне жаль, Долгов, но на кону моя личная жизнь. Не знаю, как блять и почему, но наш выпускной перенесли почти на месяц. Мол, сначала экзамены, потом праздники. Мы стали возмущаться, мол, мы элитная гимназия и нам вообще закон не писан, но Головин, наш директор и спонсор, быстро прибрал этот порыв к рукам и приказал не вякать лишний раз, иначе он «разорвёт все договоренности с самым лучшим рестораном Санкт-Петербурга, и никакого выпускного мы никогда не увидим». Потрясающе, твою мать. Мы в диком экстазе от предложенного компромисса.  — Торжественная линейка, посвящённая Последнему Звонку официально открыта. — сообщил директор. Интересно, это единственная хорошая новость, которую он преподнёс нам за одиннадцать лет? Я уже сбился ст счёта. Я стоял рядом с Викой в третьем ряду. У нас было три одиннадцатых классов, и мы самые последние, «В». Совсем не смешно, хоть и двусмысленно. Я нервничал, у меня вспотели ладони. Соберись, тряпка. Не в первый раз танцуешь вальс. С Викой — в первый. Всмысле, официально. Репетиции — не в счёт. На них я и отоптал ей ноги, и получил за это, потом полчаса выслушивал её ворчание, пока мы возвращались домой.  — Успокойся, — прошептала она мне. — это всего лишь вальс. Делай все как на репетиции. — Мне снова отдавить тебе ноги? Она издала звук, отдаленно напоминающий смешок. Потом взяла меня за руку. Стало спокойней. Отец появился из неоткуда. Он вернулся, кстати, на следующий день после Катиных родов и уже неделю мается херней дома. По башке я не получил, ибо Вика рассказала ему, что я «не отходил от Кати ни на секунду». Теперь мне приходилось неделю делать все, что она просила.  — Улыбнись. — попросила сестра, помахав рукой подошедшей с фотоаппаратом Ядвиге. Да твою же мать. Я состроил звериный оскал, обняв Вику за плечи. Дикая вспышка какого-то невиданного мной раннее фотоаппарата чуть не выжгла мне глаза.  — Какие красавцы. — пропела мать, смотря на снимки. Через секунду её и след простыл. Отец разговаривал со знакомым чиновником, изредка бросая взгляды на нас.  — Прощальный вальс исполнят для Вас ученики 11 «В» класса. — объявил ведущий. Стадо, названное классом пришло в движение. Я взял Вику за руку. Она была в школьной форме советских времён, что не могло меня не радовать. Волосы она забрала в два хвоста, и это делало её похожей на первоклассницу. Это смущало и умиляло одновременно. Я чувствовал себя чертовым малолеткой. Мы вышли в круг, разбились по парам и начали вальсировать. Вообще я, как ярый фанат всего русского и советского, ни разу не пропустил репетицию. У меня все равно получалось как у несчастного бревна. Я топтался на месте, не зная куда деть туловище. Вика и спокойно объясняла мне, и сама вела, и орала на меня, потом извинялась, но я все равно продолжал лажать, психуя и матерясь. И все равно продолжать наступать ей на ноги. Я где-то читал, что если человек добивается цели самым агрессивным методами, то жизнь может повернуться неприемлемым местом и «щелкнуть по носу». Так писал С. Лазарев в своём цикле книг «Диагностика кармы». Моя карма была в том, что я ни разу адекватно не сходил в больницу к Кате. Могу поспорить, что психанула она и съехала в отдельную квартиру из-за этого. Оля трещала, что нет, мол, есть причина и посерьёзнее. Наболевшее. Я, конечно же, не врубаюсь, что может быть серьезней меня, поэтому сегодня же съезжу к ней. Нам аплодировали так, словно мы предоставили доказательства существования Бога в местную церковь. Первоклассники, явно находясь в чудовищном восхищении от нашего выступления, сразу побежали дарить нам подарки.  — Удачи на экзаменах. Белокурая девчонка, протягивая мне пачку гелиевых черных ручек и линейку, наивно и искренне улыбалась. Как трогательно.  — Спасибо, малявка. Я взял подарок и пожал ей руку. Через секунду её и след простыл и за моей спиной неизвестно откуда и какого черта появилась Оля.  — Поздравляю. В этой рубашке ты выглядишь симпатичней чем обычно.  — Спасибо. Я обнял её и поцеловал в щеку. Одноклассники обсуждали варианты празднования, родители подсчитывали будущие убытки, а малявки скакали вокруг, не веря, что «тетки и дядьки», как они стали называть нас, наконец-то свалят отсюда к чертям собачьим. Поражаюсь такому лицемерию. POVАвтор Звонок в дверь заставил раздраженно зарычать. Быстрый взгляд на часы — десять часов. И какому смертнику приспичило притащиться в такую рань? Катя вылезла из кровати и поплелась к двери. Взглянуть в глазок и испытать чертово восхищение в перемешку с шоком. Потом открыть дверь и сделать бесстрастное выражение лица. Все по продуманному плану. На пороге стоял Игорь Соколовский.  — Привет. Он мнётся и не решается войти. Катя вопросительно дергает бровью. Потом косится на пакет с продуктами в его руке. Решил накормить?  — Привет. Её ответ стал, видимо, условным пинком его сознанию, потому что он тут же, без лишних церемоний, ворвался в квартиру, предварительно пихнув Катю плечом. Оба сделали вид, что этого не было. Катя щурится, пытаясь найти изменения в его лице. Но оно как всегда спокойно, пофигистично. Придти — для галочки — это все, на что он способен ввиду своих моральных принципов. Потом снова свалить домой, к любимой сестренке. Неужели ему на неё плевать? Раздражение тут же вытеснило щенячий восторг от его прихода. За кого он её принимает?  — Принёс тебе торт. Он ставит упаковку с лакомством прямо на чайную лужу на кухонном столе и выжидающе смотрит на Катю.  — Спасибо. Можешь быть свободен. Он хмурится.  — Видимо, ты не врубаешься, Игорь. Я только что сказала тебе проваливать.  — Я не понял. Катя закатывает глаза и еле сдерживается, чтобы не схватиться за нож. Да, умственными способностями он не блистал никогда, это факт. Она молча, в воздержании от прямого конфликта, указала ему рукой на дверь. До свиданья. Соколовский молча смотрел на неё, потом безразлично отрезал себе кусок торта и, запихнув его себе в рот, ушёл, громко хлопнув дверью. А Катя выдохнула. Ей не нужно делать чертово одолжение. Если он так занят, что не может навещать её хотя бы раз в неделю, пусть катится к черту. Она мается бездельем. Она хочет работать. Но Владимир не позволяет.  — Через месяц — ради Бога. Я сам тебя устрою. Даня подбадривает как может. Приносит ей книги, фильмы на флешке, разговаривает с ней. Вернее, он говорит, а она слушает, снова-внимая-каждому-слову и по-щенячьи заглядывая в глаза. Она могла бы поклясться, что умудрилась влюбиться в него, если бы не одно «но». Ей пофиг на все. На данный момент. С Даней она разберётся позже. А пока — маяться бездельем и ныть по ночам. Нарушать эту повседневность она не желает. Он пытается расшевелить её. Зовёт в особняк, на улицу, в гараж — куда угодно. Но она просит оставить её в покое. И он уходит, оставив её одну. Снова.