Здравствуйте, я Ваше Безумие.

- Анна, вы меня слушаете? Брагинская оторвала скучающий взгляд от окна и кивнула, в раздражении выбивая пальцами неровный ритм по деревянной поверхности стола. - Отлично, я надеюсь, вы окажете нашему дорогому гостю соответствующий прием, - главврач поправил очки, отряхнул невидимые пылинки с кристально-белого халата и, поудобнее перехватив папку с документами, вышел из кабинета. Когда дверь с характерным хлопком закрылась, девушка позволила себе усталый вздох. Как же ее раздражали все эти дети влиятельных и богатых родителей, перед которыми нужно вылезать из кожи вон, порой себе в ущерб, выполняя малейшие прихоти. Обычно избалованные, привыкшие себе ни в чем не отказывать, они общались с врачами до неприличия фамильярно, иногда даже грубо, в случае чего сразу жалуясь руководству больницы на плохое обращение. Здесь деньги играли гораздо больше репутации и профессионализма доктора – «наглеца» увольняли без суда и следствия. Брагинской «элита» попадалась всего пару раз, причем, достаточно адекватная (насколько психически нездоровые люди вообще могут быть адекватны), но от коллег девушка наслушалась предостаточно, чтобы успело сложиться весьма негативное впечатление о «золотых детях», как их называли в лечебнице. В задумчивости Аня медленно прошлась глазами по титульной странице личного дела, наверное уже в пятый раз перечитывая имя больного. Гилберт Байльшмидт. Брат известного немецкого предпринимателя Людвига Мюллера. По воле обстоятельств, заведующий больницей – Родерих Эдельйштайн, был знаком с Мюллером и по старой дружбе согласился взять Гилберта на попечение. Все, конечно же, происходило анонимно, и о родственных отношениях братьев знали только два человека: Родерих и теперь, как лечащий врач – Анна. Причиной заключения Байльшмидта-старшего в психиатрическую больницу стало его нападение на брата: ни с того ни с сего немец кинулся на Людвига, схватив подвернувшийся под руку нож и, повалив Мюллера на пол, прижал холодное лезвие к его горлу, в реальной возможности перерезать. Более подробных сведений у Брагинской не было - именно их ей предстояло узнать у пациента. Даже Аня понимала, что слишком много несостыковок в данной истории: во-первых, если Гилберт очень любил младшего брата, так почему же решил его убить? Во-вторых, у немца не было замечено ранее никаких отклонений – родословная тоже идеальна… По поводу неразглашения исследований, а так же их итогов, у Брагинской был отдельный разговор с Эдельштайном – все должно находиться под грифом строгой секретности. Подобная щепетильность руководства вызвана реальной угрозой – если что-то просочится, к лечебнице сразу потеряют доверие, а такой влиятельный человек как Мюллер, не посмотрев на старое знакомство, замолвит словечко - и ее вовсе сотрут с лица земли. Вывела девушку из невеселых раздумий знакомая мелодия, раздавшаяся где-то из сумки, небрежно кинутой на небольшой кожаный диванчик. Брагинская невольно улыбнулась, узнавая песню: Rammstein - Amerika. Она стояла у нее только на одном человеке. Достав сотовый, Аня вернулась обратно в кресло и, даже не взглянув на светящийся экран, сразу нажала «принять». - Привет, Альфред. - Hi! Ты сегодня работаешь как обычно? Аня покосилась на кипу бумаг, которую ей предстояло разобрать. - Боюсь, что сегодня я задержусь. - А… - голос парня на другом конце провода заметно сник, - просто я подумал, может, мы… ну… В кафе сходим?.. Брагинская очень живо представила себе смущенного Джонса, в волнении кусающего сейчас губы, отчего улыбка на лице девушки стала шире, а в холодных аметистовых глазах засветилась нежность. - Извини, но этим вечером не получится. Как-нибудь в другой раз. - Завтра? – вопрос, заданный скорее для вежливости, как поняла Аня по решительному тону юноши. - Кто знает, - неопределенно отозвалась девушка, получая странное удовольствие, дразня эмоционального американца. - Аня! Русская засмеялась, оттолкнувшись рукой от стола и крутанувшись в кресле. Разговаривая с этим большим ребенком, Ане самой хотелось ребячиться, будто бы ей не 23 года, а только 13. Эту необычную тенденцию Брагинская отметила сразу же – со дня их первой встречи - и наблюдала на протяжении всего знакомства. Американец оказался очень настойчивым и упертым – узнал адрес, по которому Аня проживала, место работы и даже номер телефона! Хотя Брагинская была точно уверенна, что ничего из вышеперечисленного Джонсу не называла. Бескомпромиссные отказы русской продолжать общение Альфред игнорировал, вновь и вновь даря Ане красивые, дорогие букеты белых роз и лилий, закидывая телефон сотнями sms-ок, а в 6 часов вечера, как штык, появляясь у ее работы и галантно предлагая подвезти. Постепенно Брагинская все же начала сдаваться, по достоинству оценивая терпение Альфреда, но от небольших издевок и саркастических шуточек отказаться не смогла. Больно забавно Джонс на них реагировал. - Я уже… много лет Аня. Брагинская услышала, как в трубке очень печально вздохнули. Закатила глаза, но все же, немного помолчав, решила смилостивиться. - Если все будет в порядке, то да. - «Если»? А что может быть не так? - Просто у меня очень важ… Аня резко замолкла. «Очень важный пациент» - вертелось на языке, но если сказать об этом Альфреду – тайна сразу перестанет являться таковой. Природное любопытство американца было неисчерпаемо, поэтому говорить о некоторых вещах с Джонсом приходилось крайне осторожно. - …важное совещание, да. И я не знаю, когда его проведут, - выкрутилась девушка, мысленно ругая себя за такой опасный промах. - Понятно… и все же, я возьму билеты. Надеюсь, это ваше совещание перенесут на день-другой. У меня есть пара идей касательно развлекательной программы. - Эй, я соглашалась только на кино, нет? - Нет, - Аня не видела, но прекрасно знала, что сейчас Альфред улыбался, - на целый комплекс мероприятий. Брагинская обреченно покачала головой. «Неисправим». - Ладно, мы еще обсудим это. А сейчас мне нужно работать, если я хочу прийти домой хотя бы часам к 9. - Все так плохо? - И хуже бывало, - хмыкнула Аня, беря в руки первый отсчет. – Пока, Ал. - До свидания, - Аня скинула вызов и, вооружившись ручкой, начала писать. *** - Уже уходишь? Аня подняла глаза на Родериха, с которым столкнулась у выхода из больницы. - «Уже»? Мой рабочий день заканчивается в 6 часов, - Аня старалась говорить максимально вежливо, но ядовитые нотки сарказма все же слишком отчетливо звучали в голосе. Еще бы – усталая, порядком измотанная и голодная, она с трудом скрывала вполне обоснованное раздражение. - Так разве… - Эдельйштайн взглянул на наручные часы и охнул. – Уже девять? Как быстро летит время. Аня промолчала. Ни для кого не было секретом, что Родерих почти все время проводил в больнице, можно сказать, полностью отдавал ей себя. Он был образованным, интеллигентным и благовоспитанным человеком, отличным врачом – поэтому пользовался заслуженным уважением и почетом. Кроме того, не считая темных кругов под глазами от постоянного недосыпа и вечно усталого выражения лица, заведующий был весьма хорош собой: высокий, несколько худощавый, но далеко не хилый, с каштановыми, чуть вьющимися волосами, фиолетовыми глазами, почти как у Брагинской, но темнее и с синеватым оттенком, бледной кожей, аристократическими правильными чертами лица и родинкой около губ с левой стороны. Он еще молод – всего 26 лет, холост, достаточно обеспечен, что делало его в глазах женского коллектива лечебницы объектом вожделения, причем вполне свободного. Однако свободного – не значит доступного. Родерих не обращал внимания на кокетничанье медсестер и девушек-врачей, относясь к ним исключительно как начальник и не позволяя себе никаких вольностей. Хотя, ходили слухи, что с невропатологом Элизабет Хедервари у него весьма теплые отношения. Но что не наговорят люди из зависти или обиды? - Вы совсем извели себя. Неужели, как врач, вы не знаете, что на полноценный сон должно приходиться не менее 7 часов? - Благосостояние больницы – прежде всего, - Родерих натянуто улыбнулся, приглаживая волосы ладонью. – Вы должны понимать меня, Анна. В конце концов, эта лечебница самое ценное, что у меня есть, и если с ней что-то случится, я потеряю почти все. Работу, деньги, создаваемый годами авторитет… Но это пустяки, по сравнению с главной утратой – верой в себя. С исчезновением такого значимого результата долгого, кропотливого труда, я перестану на что-либо надеяться, совершенно разочаровавшись в собственных возможностях и жизни в целом. Аня лишь рассеянно кивнула, не найдясь, что ответить на такое откровение. Некоторое время Эдельйштайн и Брагинская молча шли по дороге, каждый погрузившись в свои мысли. На очередном повороте Родерих попрощался с сотрудницей, тонким намеком напомнив про «дорогого пациента» и, пожелав удачи, исчез во тьме улицы.