Навечно преданный

      Эсперанж встречал путешественников щедрой иллюминацией. На подштукатуренных и свежевыкрашенных фасадах домов горели десятки фонарей, затейливо собранных в некое подобие созвездий; лучшие гостиницы города гостеприимно распахивали парадные двери, а благоустроенные трактиры зазывно источали такие ароматы, которым бы позавидовали некоторые придворные кухни.       При всём своём общеизвестном человеконенавистничестве, князь Чарльз Огастес Магнуссен умел принять гостей по высшему разряду, в чём любой из них мог сейчас убедиться лично.       Из окон и дверей домов выглядывали нарядные горожане, радушно размахивая флажками и букетами цветов при появлении очередной кареты. Представительные городские стражники, с достоинством отдавая честь, подробно объясняли прибывшим посольствам в какой именно из гостиниц их готовы принять со всеми возможными удобствами, и они же с подобающими почестями сопровождали высокопоставленных гостей до княжеского дворца, где на убранной елово-цветочными гирляндами лестнице их приветствовал сам князь Чарльз в сопровождении многочисленной свиты.       После вежливых поклонов и обмена необходимыми любезностями гостей провожали в роскошно обставленный праздничный зал, в котором были накрыты изысканные столы и звучала торжественная музыка.       Участники Собрания прибывали на удивление дружно. Ещё и полночь не наступила, когда хозяин — элегантный, подтянутый, сияющий истинно аристократическим лоском, несколько подпорченным чуть брезгливым выражением на холёном лице — пригласил почтенное общество к столу.       Это был скорее вынужденный ритуал, чем дружеский банкет, поэтому сам ужин получился довольно вялым и скомканным. Впрочем, хозяина вечера это нисколько не смутило: сидя во главе стола по правую руку от Короля-Императора, он привычным бесстрастным взглядом рассматривал присутствующих, словно прикидывая, из какой именно части тела каждого будет удобней всего вырвать кусок помясистее.       Уставшие же после дороги главы государств явно предпочли бы вычурным блюдам и холодной вежливости относительно скромный ужин, горячую ванну и уютную постель в предоставленных им комнатах, но этикет и протокол требовали несколькочасового обмена торжественными тостами и заранее подготовленными пожеланиями, и когда валящиеся с ног европейские правители были, наконец, отпущены в свои покои, ночное небо уже потеряло свою глубокую бархатную черноту, подсвеченное первыми проблесками рассвета.       Дворец хозяина Эплдора, хотя и являл собой образец роскоши и утончённого вкуса, размеры имел довольно умеренные и вместить всех делегатов попросту не мог. Именно поэтому большая часть королей, князей, герцогов и прочей высокопоставленной знати вместе с прилагающейся свитой были расселены в близлежащие гостиницы и постоялые дворы, специально для этого подготовленные. Впрочем, никто из них и не стремился войти в число избранных, с которыми князь Чарльз готов был разделить свой кров.       Как ни странно, но в перечень «счастливчиков», наряду с Королём-Императором и главами нескольких крупнейших государств, попал и Джон Ватсон Шотландский.       Утомлённый не столько длительным путешествием, сколько необходимостью вести себя максимально дипломатично, а значит — с несвойственным ему лицемерием, Его Величество долго ворочался в кровати, теряясь в догадках: почему же именно на его долю выпала подобная сомнительная честь? И как бы ему ни хотелось не признавать очевидного, но самым логичным объяснением было то, что князь Магнуссен догадывается, а может быть, даже точно знает о запланированном Джоном докладе и, видя в нём достаточно серьёзного врага, предпочитает держать как можно ближе к себе. В этом случае приходилось допустить, что кто-то из тех, кого шотландский король считал своими союзниками, попросту «сдал» его князю, и теперь Джону вполне естественно опасаться со стороны Магнуссена какого-нибудь упреждающего хода. Как минимум, этот мерзавец и шантажист приставит к нему своих соглядатаев, чтобы ни один шаг соперника не остался без внимания.       Неприятный холодок пробежал по спине мужчины — он вспомнил хищный акулий взгляд Чарльза и его едва уловимую ухмылку, выражающую презрение ко всему сущему. Находиться под неусыпным надзором этих рыбьих глаз было очень неуютно.       — И как только Господь допускает ТАКОМУ ходить по земле? — проворчал король, пытаясь поудобней устроиться на непривычно скользких шёлковых простынях. Вся эта вычурность и роскошь всегда казались Джону излишними и неоправданными, отвлекающими от по-настоящему важного в жизни.       «Ладно, пусть. Это только на несколько дней! — он усилием воли отогнал тревожную раздражительность. — Завтра, правда, придётся посетить празднество, устраиваемое князем для увеселения гостей, а вечером снова предстоит торжественный ужин, но потом начнётся заседание Совета Наций, на котором я постараюсь прижать хвост этому старому лису. Посмотрим, как он тогда будет ухмыляться!»       Джон закрыл глаза и принялся медленно считать про себя, пытаясь расслабиться. Предстоящий день казался ему самым трудным, так как здравый смысл и житейская мудрость подсказывали: князь Чарльз выберет особо нетривиальные способы развлечь гостей, пытаясь выбить инакомыслящих из привычной им колеи, и нетривиальность эта вряд ли окажется приятной. О происходящем в Эплдоре ходили самые невероятные слухи, и Его Величество не был бы удивлён, если бы предложенные Магнуссеном увеселения оказались за гранью общепринятых норм нравственности и морали. В конце концов, одной из целей собрания Совета было как раз ознакомление с культурой и традициями всех населяющих Империю народов. И в этом случае закон о невмешательстве во внутреннюю политику отдельных государств был совершенно на руку эплдорскому князю: какими бы возмутительными ни показались гостям нравы и обычаи княжеского двора, никто из них не имел права высказывать своё неудовольствие. По крайней мере, публично.       Его Величество ещё раз перевернулся с бока на бок, бесповоротно запутавшись в кроваво-красном шёлке, и это окончательно вывело его из себя. Ожесточённо побарахтавшись в коварном постельном белье и кое-как выбравшись из его нежного плена, Джон слез с кровати и, накинув халат, подошёл к отворённому окну. Вдохнув свежий утренний воздух и постепенно заставляя себя успокоиться, он непроизвольно стал гадать о том, кто же мог его предать, и чего именно следует опасаться, если Магнуссену действительно известно о его планах.       «А почему я, собственно, должен чего-то опасаться? — первые робкие лучи утренней зари, казалось, разгоняли сумерки не только за окном, но и в душе молодого короля. — Что он мне сделает? Отравит? Подошлёт убийц? Подстроит несчастный случай? Пока будут проходить заседания, князь не пойдёт на такие крайние меры. Во-первых, он понимает, что сир Майкрофт ни за что не поверит в случайность подобных совпадений, а во-вторых — такое грубое решение проблем не в стиле господина Магнуссена.»       В этом Джон был прав — какими бы противоречивыми и невероятными ни были слухи и сплетни, окружавшие сию таинственную персону, одно о нём можно было сказать совершенно точно: князь Эплдора до сих пор крайне редко обращался к физическому насилию над политическими противниками, предпочитая тому насилие души. Унизить человека, растоптать его, возможно, довести до суицида — вот в чём Чарльз Магнуссен был настоящим профессионалом! Те, кому не посчастливилось стать жертвой пристального внимания князя, вынуждены были проходить все круги ада, и либо погибали, предпочитая грех самоубийства бесчестию, либо сдавались, превращаясь в безвольных марионеток гениального шантажиста, возведшего свой позорный промысел в ранг истинного искусства и почти что религии.       Определённо, религии, ведь князь Эплдора исповедовал идею абсолютной и неисправимой греховности каждого человека. Однажды Джону пришлось быть свидетелем спора между Его Светлостью и королём Португалии — именно в этой стране проходил прошлый Вселенский Совет.       После того, как португальский король за столом провозгласил тост за то, чтобы люди не забывали, ради чего их сотворил Господь, и пожелал всем христианской любви, князь Чарльз, чуть скривившись в привычном презрительном подобии улыбки, возразил полным холодного безразличия тоном: «А Вам не кажется, Ваше Величество, что если бы Бог хотел, чтобы мы любили друг друга, он создал бы нас абсолютно одинаковыми и лишёнными всяких желаний? Нет, у Создателя на наш род совершенно иные планы, я Вас уверяю. Ему, должно быть, забавно наблюдать, как люди копошатся здесь, на проклятой земле, с одной единственной целью: выжить и дать потомство — следующее поколение тварей. А для этого нужно жрать себе подобных, жрать, пока не сожрали тебя. Выживают сильнейшие, они и становятся божиими избранниками. Такая вот небесная селекция и не более того.»       Какими бы возмутительными ни показались Джону тогда эти слова, он вынужден был признать: определённая логика в них имелась. И уж конечно, человеку с такими взглядами и принципами было намного легче жить в этом мире, чем тому, кто все свои решения и поступки всегда соотносил с интересами других созданий Божьих. Но даже не имея чётких и убедительных аргументов, чтобы возразить столь наглому заявлению, молодой король ясно понимал — не умом, а сердцем — что подобная философия ущербна, а значит — проигрышна. Любовь давала не только вдохновение и радость. Она помогала слабым объединяться, тем самым делая их сильнее и позволяя выступить против возомнивших себя высшими существами одиночек.       «Нет! — Джон набрал полную грудь пахнущего жасмином воздуха и медленно выдохнул, освобождаясь от сомнений. — Никто из союзников не мог меня предать! Все, кому я решился довериться — люди чести и долга. И искренне ненавидят князя Магнуссена, я в этом уверен. Скорее всего, сработало акулье чутьё этого мерзавца. Да и я, собственно, никогда особо не скрывал своего отношения к его отвратительному образу жизни. Оружие Магнуссена — шантаж и давление на болевые точки, моё же — честность, решительность и открытость. Посмотрим, кто одержит победу в этом сражении. Во всяком случае, подцепить меня на свои ниточки ему точно не удастся.»       Почти успокоившись, Джон почувствовал, что устал смертельно. С сомнением покосился на алеющую пышными подушками кровать — возвращаться в её развратно-скользкое лоно ему совершенно не хотелось. Заметив возле незажённого камина уютное вольтеровское кресло, король направился к нему и, устроившись поудобней и вытянув ноги, вскоре мирно посапывал в его мягких объятиях.       Вошедший около полудня в опочивальню королевский камердинер Анджело просто ужаснулся, не найдя своего господина в кровати, и собирался уже поднять тревогу, когда Его Величество обнаружил себя, разбуженный громкими возгласами и причитаниями встревоженного слуги.       Выглянув из-за высокой спинки, Джон поспешил предотвратить панику, явственно проступившую на полном добродушном лице камердинера:       — Я здесь, Анджело, не шуми!       — О, Мадонна! Вы живы и невредимы, мой король! — от переживаний у итальянца на лбу выступили мелкие бисеринки пота. — Как же я испугался, мама миа! Но почему же Вы не в постели? Разве в этом кресле можно нормально выспаться? Теперь у Вас будет усталый вид и плохой цвет лица. Тёмные круги под глазами не придадут Вам привлекательности, уж поверьте! Я сейчас же позову вашего лейб-медика — возможно, он сможет порекомендовать какие-то маски или примочки, чтобы исправить вот это! — Анджело обвёл в воздухе контур джонового лица. Король, предпочитавший в приближённых видеть скорее друзей, чем прислугу, повернул голову в сторону большого зеркала, критическим взглядом изучая своё отражение.       — Боюсь, тут бессилен даже мистер Андерсон! — коротко хохотнул он. Природа не наделила Джона ни аристократической внешностью, ни утончённостью манер, что, правда, нисколько его не смущало. Более того — вполне возможно, что именно своей простоватой наружности Его Величество и был обязан той лёгкостью, с которой ему удавалось наладить дружеские отношения почти с любым человеком, к какому бы сословию или полу тот ни принадлежал. Простолюдины относились к нему с доверием, дворяне — с восхищённым уважением, с удивлением обнаруживая за, казалось бы, заурядным фасадом довольно незаурядные ум, силу воли и цельность натуры, а женщины… Женщины Джона просто обожали, считая его очень милым, добродушным и даже забавным.       — О, Вы не правы, мой король! — живо возразил итальянец. — Конечно, господин Андерсон не блещет особыми талантами, но в том, что касается его работы, он весьма прилежен и настойчив. Вспомните, как ловко он лечил Ваше Величество после ранения. А ведь даже хирурги тогда говорили, что Вы вряд ли сможете владеть рукой в полной мере. И вот пожалуйста: лёгкий тремор время от времени — и не более.       — Ты опять понял меня слишком буквально, любезный Анджело, — улыбнулся Джон. — Не думаю, что услуги лейб-медика мне сегодня понадобятся — я чувствую себя совершенно отдохнувшим. Поверь — это кресло значительно удобнее многих постелей, в которых мне доводилось спать. Не забывай: перед тобой не изнеженный отпрыск вырождающейся фамилии. Все мои предки никогда не гнушались воплощать свои замыслы своими же собственными руками.       — Вне всяких сомнений, сир, и это делает Вам честь, но Вселенский Совет — это не война с обнаглевшими пиратами и не строительство новых верфей. Тут Вы должны выглядеть просто беллиссимо! Чтобы у всех этих напыщенных господ не возникало даже тени сомнения — перед ними истинный король!       — Если ты сейчас опять будешь пытаться впихнуть меня во все эти шелка и кружавчики, то клянусь памятью своих предков — я тебя выгоню, — Джон попытался придать лицу строгое выражение, но разгорячившийся итальянец только руками всплеснул.       — Как можно, сир! Вы сами поручили мне подготовить наряды для торжественных выходов и трапез. Я пригласил лучших портных из Франции и Италии, а Вы даже не хотите примерить их шедевры? Вы даже не представляете, насколько сложно было шить Вам платья без примерки. Мне пришлось послать к портным своего племянника: благо, что он одного роста и комплекции с Вашим Величеством… Ах, видели бы Вы тот прелестный камзол из синей парчи! Такой глубокий цвет и так подойдёт к Вашим глазам…       Король только застонал, отчаянно махнув рукой:       — Хорошо, давай свои шедевры. Но учти, если я буду выглядеть, как попугай — ты за это ответишь!       Впрочем, все опасения Его Величества оказались абсолютно напрасными: верный камердинер, за много лет досконально изучивший вкусы своего господина, справился с поручением почти идеально. Все детали одежды сидели безукоризненно, выглядели элегантно и действительно шли молодому королю, делая его приятную, но неброскую внешность вполне импозантной. Даже испанская королева, сидевшая рядом с Джоном во время общего позднего завтрака, не удержалась и негромко произнесла, чуть склонившись в его сторону:       — Не пристало даме первой говорить комплименты мужчине, Ваше Величество, но я просто не могу не сказать: Вы сегодня прекрасно выглядите!       От такого внимания Джон слегка смутился, покраснел, но быстро взял себя в руки и даже смог сочинить вполне приличный комплимент в ответ. Испанка, известная своим пылким характером и свободным нравом, попыталась под столом наступить королю на ногу, давая понять, что совсем не против перейти от комплиментов к более решительным действиям, но Джон, сосредоточенный ныне совершенно на иных проблемах, поспешно убрал нежно атакуемую конечность. Тем не менее, посчитав себя обязанным смягчить отказ от сиюминутного флирта, прошептал в миленькое испанское ушко:       — Мне невероятно льстит Ваше внимание, миледи, но когда вокруг столько глаз и ушей, следует вести себя очень осторожно, чтобы не быть превратно истолкованными. Думаю, сейчас лучше слушаться голоса разума, а не сердца, какими бы приятными ни были перспективы.       Пожав плечами, испанка отвернулась, демонстрируя лёгкое разочарование. Джон тут же бросил быстрый взгляд в сторону Магнуссена: не заметил ли тот короткой сцены, промелькнувшей между легкомысленной королевой и скромным шотландцем, но князь, казалось, был всецело поглощён беседой с сиром Майкрофтом и больше ни на кого не обращал внимания.       — Поверьте — это замечательное зрелище, — увещевал он Короля-Императора, рассеянно теребящего расшитую шёлком салфетку. — В нём есть страсть и азарт, и особая эстетика. Уверяю Вас — Вы не будете разочарованы. Это развлечение, достойное цезарей. Неужели Вам нисколько не интересно? Никакое иное представление даже сравниться не может с этим по силе получаемых эмоций. В конце концов, это неотъемлемая часть культуры Эплдора.       — Хорошо, Вы меня убедили, князь, — Майкрофт решительно отбросил салфетку. — Как бы то ни было, Вы — хозяин. Мы в Вашем доме и должны соблюдать его правила. Но хочу Вас предупредить — не стоит злоупотреблять толерантностью гостей, в конечном итоге, их терпение не безгранично.       «Ну вот, начинается…» — тоскливо подумал Джон.