Навечно преданный

      Тихий скрип колёс и размеренное покачивание кареты навевали сон. Глаза слипались, а рот то и дело сводило зевотой. Последняя неделя, полная визитов, переговоров, длящихся далеко за полночь, споров, уговоров, составления планов и законопроектов, настойчиво давала о себе знать. Он не зря прибыл на материк пораньше, по официальной версии — чтобы навестить нескольких старых приятелей, а фактически — чтобы прощупать настроения в правящих Домах Европы. И настроения эти — увы! — были самыми противоречивыми.       Джон тряхнул головой, отгоняя уютную дремоту, и выглянул в окно. Сгущающиеся сумерки постепенно превращали придорожные заросли можжевельника в нечто странное и загадочное, а покрытые зеленью холмы на горизонте делали абсолютно похожими один на другой. К карете тут же приблизился всадник в сером дорожном плаще и учтиво поклонился:       — Сир?..       — Как долго нам ещё? — поинтересовался Джон, пытаясь восстановить утерянные ориентиры и оценить проделанный во время сна путь.       Начальник личной охраны Его Величества Джона Хэмиша Ватсона из славного рода Ватсонов Шотландских Грегори Лестрейд помолчал, прикидывая оставшееся до конечной цели их путешествия расстояние и среднюю скорость передвижения кортежа.       — Ещё часа четыре, не меньше, мой король. — И добавил, понизив голос: — Вы вполне можете ещё вздремнуть, Ваше Величество. Я разбужу Вас за полчаса до прибытия.       Лейстрейд, высокий и статный воин, уже далеко не юноша, но и не человек преклонного возраста, с красивыми карими глазами, не дававшими покоя многим придворным дамам, и уверенной выправкой бывалого солдата, что тоже добавляло ему немало плюсов со стороны воздыхательниц и безоговорочного признания его превосходства со стороны подчинённых, служил начальником стражи с первого дня правления молодого монарха. Не имея привычки к вычурной одежде, так любимой иными придворными, и полностью подражая в этом своему сюзерену, он, тем не менее, пользовался славой не только отличного бойца и прозорливого командира, но и галантного кавалера. Король же, не раз испытавший своего телохранителя во всевозможных переделках, в коих в полной мере смог оценить и ум, и смелость, и предельную честность последнего, давно привык доверять тому полностью и безоговорочно.       Поэтому Его Величество преспокойно откинулся на мягкое сиденье, обитое зелёным бархатом, и смежил веки, пытаясь отключиться от происходящего вокруг. Мысли закружились, слились в одну бесконечную фразу, перед закрытыми глазами заплясали тексты составленных меморандумов, цифры, выкладки, цепляющие сознание плотной сетью, не дающей соскользнуть в беззаботное блаженство сна.       Предстоящее собрание глав государств Объединённой Европейской Империи было слишком важным и даже знаковым для шотландского короля: именно во время него Джон был намерен выступить с предложением о повсеместной отмене рабства во всех странах, входящих в Империю, и принятии единого для всех её граждан закона о правах, свободах и их защите. Весь последний год он посещал либерально настроенных имперских правителей, склоняя их на свою сторону, причём делать это нужно было крайне осторожно и дипломатично, ведь открытая агитация за любой конкретный государственный строй была запрещена — это являлось одним из непременных условий объединения враждующих между собой держав в одно мощное и мирное государство.       Где-то логикой и аргументами, а где-то лестью и уговорами, но ему удалось сколотить негласную коалицию, при поддержке которой Джон надеялся если не реализовать свой проект, то хотя бы привлечь к нему внимание. В конце концов, пока в доброй четверти земель, составляющих Империю, будет процветать феодализм, ни о каком активном и продуктивном развитии державы и речи быть не может.       Король тяжело вздохнул. Безусловно, отстоять подобную реформу будет крайне сложно. Те, кто привык к абсолютной власти над другими людьми, никогда не откажутся от неё вот так запросто, даже если это сулит прогресс и общее повышение уровня благосостояния. Впрочем, у тех, кто принимает решения, с уровнем жизни и так всё отлично: выжимая последние соки из собственного народа, такие правители отличаются особой тягой к роскоши и праздному прожиганию своего существования.       Нынешний Король-Император Майкрофт Холмс — кстати, тоже выходец с Британских островов, владетель английского престола, временно оставленного им ради имперского трона — в этих вопросах был очень осмотрителен и придерживался мнения, что форсировать события не стоит, дабы не внести раздор между союзниками. Он был уверен, что культурный обмен, невольно сопровождающий постоянно расширяющуюся торговлю, неизбежно приведёт к смене государственного строя в более отсталых государствах. Но Майкрофт был зрелым и опытным политиком, у Джона же не доставало терпения спокойно и отстранённо наблюдать за той, с его точки зрения, несправедливостью, которая творилась во многих частях Империи. Хотя… Возможно, сир Майкрофт прав, и плохое согласие лучше, чем любой конфликт.       Джон заворочался, устраиваясь поудобней. Сон всё не шёл, а разворошённые мысли увлекали его к воспоминаниям детства. Хотя и размыто, но он всё ещё помнил те времена, когда вся Европа пылала в пожарах междоусобиц. Многочисленные королевства, княжества и графства бесконечно шли друг на друга войнами, ввергая свои народы в нищету и разорение. То там, то здесь вспыхивали голодные бунты, подавляемые жестоко и кроваво. Далёкую от материка Шотландию все эти беды затрагивали лишь краем, но и этого было достаточно, чтобы превратить потенциально богатую страну в едва сводящую концы с концами провинцию. Одно содержание военного флота, призванного защищать королевство от набегов с моря, приводило к постоянным повышениям налогов и, как следствию, бедственному положению населения.       К счастью, около четверти века назад три крупнейших материковых государства всё-таки нашли в себе силы договориться и заключить мирный союз. Тогда же и родилась идея создания единой державы — Объединённой Европейской Империи, для управления которой раз в четыре года на Вселенском Собрании избирался Верховный Король-Император, следящий за неукоснительным соблюдением мирного и торгового договоров. Обычно, это был один из членов королевских семей, выбранный большинством голосов. Он управлял от имени Совета Наций, объединявшего всех мелких и крупных правителей независимых государств, и если за четырёхлетний срок правления зарекомендовывал себя как разумный и справедливый глава — оставался на своём посту ещё на четыре года.       В течении следующего десятилетия в состав Империи постепенно вступили и прочие страны Европы — большие и маленькие, богатые и практически нищие, развитые и отсталые. Кто-то делал это по собственной воле, кого-то вынуждали обстоятельства. Все прекрасно понимали, что торговля и взаимная поддержка намного выгодней, чем постоянные раздоры. Тем более, что каждое государство вольно было выбирать свой путь развития, вмешательство во внутренние дела соседей было запрещено, и даже Совет Наций мог только рекомендовать отдельным правителям что-то поменять в своей политике, совершенно не навязывая свою позицию. В этом был залог мирных взаимоотношений, и с этим были в большей или меньшей степени согласны все.       Майкрофт Холмс руководил Империей восьмой год и, скорее всего, его правление на этом не должно было завершиться. Его мать — королева Англии — хотя и была уже немолодой, но не утратила ни крепкого здоровья, ни ясности ума, и с управлением королевством в качестве регентши справлялась достойно, давая возможность сыну применять свой недюжинный талант на более масштабном поприще.       Положив в основу своей деятельности толерантное отношение ко всем членам объединённой державы, независимо от их размера, экономического статуса и даже нравственных устоев, Король-Император старался всеми силами удержать статус-кво, даже ценой закрывания глаз на некоторые возмутительные явления во внутренних делах отдельных стран. Возможно, так и нужно! Ватсоны никогда не были сильны в большой политике: торговля, военное дело, строительство, даже наука, — это было понятно, потому что делало мир удобным и практичным, а вот все хитросплетения интриг, лицемерных улыбок, невыполнимых обещаний — это казалось лишним в той простой, размеренной и сытой для всех жизни, которую Джон вслед за предками всегда мечтал создать в своём отечестве.       Наверное, его рассуждения многим казались наивными и где-то даже детскими. Юношеский максимализм, а ведь он уже давно не юноша. Но что поделать? Главное, чтобы на нынешнем собрании его поддержало большинство, а там пускай думают о нём, что пожелают. Простоват? Наивен? Пусть! Может он не так искушён в придворных играх, как, например, правитель Эплдора князь Магнуссен, но…       Воспоминание о Магнуссене разозлило Джона и повернуло его мысли в совершенно новое русло.       Чарльз Огастес Магнуссен… Аристократ, отпрыск великого княжеского рода, на котором, скорее всего, этот род и оборвётся, что, кстати, совсем даже и не печально, если учесть скверный характер, отвратительные наклонности и вопиющую жестокость представителя вырождающейся древней фамилии. При одном воспоминании о нём Джона передёрнуло. Именно этот человек — если его можно так назвать — и был главным противником его, Ватсона, начинаний. Ещё бы! Ведь король Шотландии своими прожектами ставил под удар прежде всего образ жизни Их Сиятельства господина Магнуссена, и поэтому был не просто оппонентом в спорах, а практически личным врагом князя.       Не открывая глаз, Джон невесело усмехнулся: в этот раз Вселенский Совет должен был пройти именно во владениях Чарльза, в чем просматривалась откровенная ирония, и шотландский король не мог решить только одного: кому именно судьба адресовала свою кривую ухмылку — ему или эплдорскому правителю?       Каждый раз Совет Наций по условиям договора собирался в другой стране. Принимающая сторона при этом получала приличные финансовые вливания на организацию данного мероприятия, настолько щедрые, что умелый хозяйственник мог за счёт них ещё и неплохо пополнить государственную казну. Кто-то затем использовал излишек средств, совершенствуя жизнь в родном краю, а кто-то применял их для улучшения своего личного комфорта. Само собой, Совету всегда предоставлялись отчёты и оплаченные счета, но кто будет проверять, по какой именно цене была куплена поданная гостям на завтрак сёмга или сколько стоили букеты, украшающие их спальни? Тем более, что денег всегда выделялось с предусмотренным запасом, а возвращать остаток никто и никогда не требовал.       Разумеется, входящие в состав Империи государства всегда с большой надеждой ждали своей очереди принимать у себя Совет. Особенно это касалось небольших стран, хотя и крупные державы не упускали счастливой возможности, правда, по совершенно другой причине. Блеснуть перед соседями особым шиком, похвастаться собственными достижениями, пустить пыль в глаза — что может быть приятней, если уж нет возможности проявить своё превосходство на поле боя? Тем более, что это намного эффектнее и безопасней.       Но принимая у себя высоких гостей, хозяин Эплдора преследовал ещё одну, особенную цель, отличную от банальных и предсказуемых чаяний его соседей.       Будучи сам развращённым до мозга костей, циничный, пресытившийся всеми земными благами сибарит, он никогда не относился серьёзно к таким неуловимым и нематериальным вещам, как честь, долг, дружба, любовь или милосердие. Подобные понятия были князю далеки и чужды, а посему не вызывали в его душе — если таковая вообще имелась — ничего, кроме насмешки и раздражения. Поэтому всякий раз, когда предоставлялась такая возможность, Чарльз Магнуссен всячески старался доказать окружающим, что люди по природе своей — подлые и лживые твари, способные на любое самое отвратительное действие, если для этого возникнут благоприятные условия. И князь никогда не гнушался эти самые условия для других создавать, испытывая истинное удовольствие, когда его теория получала реальное подтверждение — это давало ему уверенность в истинности его собственных принципов и ценностей.       Имея в своём подчинении относительно небольшие владения, Чарльз Магнуссен при этом умудрялся быть довольно влиятельным политиком, которого если и не уважали, то, по крайней мере, многие опасались. Ходили упорные, хотя и ни кем не подтверждённые слухи, что князь промышляет грязными делишками: вынюхивая и выкупая самые различные тайны и секреты о сильных мира сего, он весьма умело использует шантаж и манипуляцию, иногда просто продавая имеющуюся у него информацию, а иногда применяя её для давления на власть имеющих. Поговаривали, что даже нынешнего приёма он добился подобным шантажом, хотя Джон в это и не верил: очерёдность стран была расписана чуть ли не со времени создания Империи, и с тех пор никаких изменений в утверждённый список не вносилось. Всё-таки были сферы, в которые даже Магнуссен не мог протянуть свои потные ручонки.       К таким сферам относилась и репутация Джона Хэмиша Ватсона, своей незапятнанностью соперничающая со свежевыбеленным полотном. Король Шотландии искренне надеялся, что подобное обстоятельство очень досаждает его идейному противнику, поскольку лишает его излюбленного оружия — шантажа.       Если и было в чём попрекнуть Джона, то разве что в некоторой слабости к женскому полу, но разве это такой уж недостаток? Во-первых, кто из мужчин этим не страдает? А во-вторых, со своими не так уж чтобы и многочисленными дамами Его Величество был всегда добр, щедр и великодушен, так что дамы эти никогда и ни на что не жаловались, а даже наоборот — были весьма благодарны: кто за дорогое украшение, кто за уютный домик, а кто и за приличное приданное. Во всяком случае, всё всегда начиналось по взаимному согласию и заканчивалось без всякого ущерба для участников. Ну, может же у мужчины, тем более — у короля, быть невинная слабость?       В остальном король Джон был почти безупречен: и как правитель, и как человек, — и любой из его подданных мог не задумываясь поклясться в этом, положив руку хоть на десять Библий.       Утомлённый дорогой, мыслями и волнениями предстоящей схватки с Магнуссеном — а что схватка между ними состоится, пусть даже и словесная, но от этого не менее значимая, Джон не сомневался, слишком уж непримиримыми противниками они были — король наконец уснул.       Сон, который ему приснился, был очень приятен. Зелёный луг, на котором ярким пятном манил взор шёлковый, расшитый цветами навес. Плед, аккуратно расстеленный под импровизированным шатром просто на траве, корзинка для пикника, полная всяких аппетитных вкусностей, вокруг бегает пара очаровательных белокурых ребятишек, пытаясь поймать сачком лимонного цвета бабочку. Удобно устроившись на пледе, откинувшись назад стройным телом, за их весёлой вознёй наблюдает милая и хорошенькая женщина — их заботливая и нежная мать и его любящая и любимая жена. Во сне Джон подставлял лицо тёплым солнечным лучам и улыбался, сквозь прищуренные веки поглядывая на сию идеалистическую картинку. Это было счастье — настоящее и несомненное… До обидного быстро исчезнувшее, когда зычный голос, ворвавшийся в сновидение из реального мира, громко позвал его, выдирая из личного маленького рая.       Джон нехотя открыл глаза и улыбнулся вслед уплывшему в никуда ореолу безмятежного видения. Женщина из сна очень походила на одну из его придворных дам. Мэри, Мэри Морстен.       В последнее время Его Величество испытывал к ней всё возрастающий интерес, быстро перерастающий в симпатию. Леди Морстен служила при дворе уже несколько лет, совершенно не привлекая королевского внимания, но в один из вечеров Джон, зайдя в библиотеку за какой-то книгой, чтобы почитать перед сном, столкнулся с молодой женщиной на лестнице. От неожиданности и столкновения книга выпала из рук, но Мэри ловко подхватила её и мило улыбнулась. Они проговорили почти до рассвета. Мэри Морстен оказалась умной и интересной собеседницей, даже высказала несколько любопытных идей по поводу обустройства мануфактурных фабрик, которые ей удалось посетить во время путешествия по Германскому Королевству. У неё были прекрасные глаза, и вся она была такая чуткая, добрая, понимающая. Уютная, домашняя. С хорошей родословной. Какая ещё королева нужна такому королю, как Джон?       «Вернусь домой — и женюсь на ней! — продолжая улыбаться приятным мыслям вдруг решил Джон. — А почему нет? Давно пора обзавестись семьёй, детьми. Это придаст веса и солидности. А Мэри — кандидатура нисколько не хуже других, даже лучше. Да и Шотландским землям нужен наследник.»       Лейстрейд снова вежливо, но настойчиво постучал по двери кареты:       — Трир, Ваше Величество! Через полчаса будем в Эсперанже.