Навечно преданный

      Какое-то время приближённые короля относились к неожиданно возникшему секретарю с подозрением, граничащим с предубеждением. Ещё бы! Никому неизвестный найдёныш, при сомнительных обстоятельствах подобранный в лесу, неизвестного роду-племени, вдруг оказавшийся в числе наиболее приближённых к Его Величеству людей, не мог не вызвать недоверия и даже некоторой зависти.       Как бы незаметно ни старался вести себя Шерлок, но благоволение к нему короля было достаточной причиной, чтобы по дворцу поползли слухи о том, что новый секретарь, должно быть, обладает какими-то мистическими способностями, раз ему так быстро удалось стать чуть ли не фаворитом государя, который никогда и никого не выбирал себе в любимчики. И с каким бы возмущением ни высказывалась против подобных предположений миссис Хадсон, доказывая, что мальчик просто очень талантлив и совершенно заслуживает королевского расположения, и как бы настойчиво ни пытался пресечь неподобающие сплетни капитан Лестрейд — даже среди высших сановников досужие домыслы невежественных умов нашли и отклик, и поддержку.       — Это какими же такими талантами можно было в столь краткий срок покорить Его Величество? — перешёптывались советники, останавливая друг друга в укромных местах бесконечных дворцовых коридоров.       Король, которого подобные слухи, естественно, заботили и раздражали, терялся в догадках — как же ему прекратить всю эту дурацкую болтовню? Шерлок, с олимпийским спокойствием и равнодушием воспринимавший отпускаемые в его сторону косые и недоверчивые взгляды, тем не менее, разделял беспокойство господина, абсолютно не желая быть причиной королевского огорчения. К счастью, довольно скоро судьба проявила благосклонность к Преданному, предоставив ему возможность реабилитироваться в глазах сановных вельмож, публично доказав подлинную заслуженность монаршего благоволения.       С момента восхождения Джона Ватсона на престол одной из самых насущных дипломатических проблем, доставшихся юному правителю по-наследству вместе с совершенно не вожделенной и оплаканной сиротскими слезами короной, стало заключение договора между Шотландией и Египтом, по которому бы шотландским купцам разрешалось торговать и селиться в Александрии — основном перевалочном пункте на пути между европейскими государствами и Индией.       Ранее такое соглашение существовало, но было разорвано после объединения Европы, и правитель Египетского Королевства не желал возобновлять старого пакта, рассудив, что пошлины, взимаемые за транзит и хранение товаров, привозимых в Александрию европейскими торговцами как из собственных земель, так и из благословенной Индии, многим выгоднее, нежели налоги, уплачиваемые с однажды выкупленных лавок и складов. Поговаривали так же, что истинной причиной такого нежелания была значительная мзда, уплаченная королю Египта турецкими купцами, пожелавшими таким образом избавиться от конкурентов. Было это правдой или же вымыслом, однако, египетский посол вот уже пятнадцать лет настойчиво отказывался даже обсуждать этот вопрос официально. Не утративший надежды шотландский монарх шёл на разные хитрости, только бы получить хотя бы намёк на положительное разрешение проблемы, но, несмотря на все старания, заключение нового соглашения оставалось призрачной мечтой.       Подобная трудность стояла не только перед Шотландией — остальные государства Империи также страдали от египетского упрямства, ведь основной причиной отказа называлось то, что европейские торговцы недостаточно чтут законы ислама и всячески их нарушают, принося в город ересь и разврат. В чём именно эти ересь и разврат заключались, египетские дипломаты не уточняли, но на своём мнении настаивали твёрдо, и даже таланта Короля-Императора не доставало, чтобы пробить хотя бы малейшую брешь в этом каменном упорстве.       И в очередной раз приглашая посланника страны пирамид на званный ужин, шотландский король даже не рассчитывал, что получит возможность не только разрешить старинный спор, но и обретёт полное, хотя и негласное одобрение членов Королевского совета за свой выбор личного секретаря.       В тот знаменательный день, готовясь к предстоящему ужину, Его Величество заметно нервничал и лишь мрачно отмахнулся от неизменно присутствующего рядом Преданного, с уже привычным Джону энтузиазмом поинтересовавшегося, в чём причина раздражительного состояния господина, и не может ли он чем-то исправить ситуацию.       — Не думаю, что тут хватит даже твоих способностей. Впрочем, — король призадумался, — я хочу, чтобы ты сопровождал меня на ужин и посмотрел на господина посла: быть может, тебе удастся заметить что-то такое, что поможет повлиять на его решение. Клянусь, я готов на шантаж пойти, лишь бы только разрешить, наконец, этот вопрос!       — Как пожелаете, сир, — с готовностью откликнулся Шерлок. — Но Вы не поясните мне предварительно суть проблемы? Это помогло бы с анализом.       Вкратце описав ситуацию, Его Величество обречённо вздохнул:       — Сомневаюсь, что что-то получится. А как бы это было замечательно — стать первым европейским государством, подписавшим новый договор с Египтом!       — Я подумаю, что можно будет сделать, — пообещал секретарь с таким видом, как будто разговор шёл о какой-то незначительной мелочи. Недоверчиво усмехнувшись, Его Величество в последний раз взглянул в зеркало на своё отражение — достаточно ли он импозантен для столь ответственного предприятия — и покинул апартаменты, направляясь в торжественно убранную королевскую столовую.       Приветствуя посла, худого и тёмного, похожего на хищную птицу с необычно ярким опереньем, и учтиво справляясь о его здоровье и ещё каких-то незначительных делах, Его Величество всеми силами старался создать непринуждённую атмосферу дружеского застолья, но египтянин, прекрасно понимающий суть их, проходящих с завидной регулярностью, встреч, не был намерен идти даже на незначительное сближение и оставался холодно-вежливым и надменно-бесстрастным.       Благовоспитанная беседа, пресная и совершенно бессодержательная, вяло перебираясь с одного пустякового предмета на другой, в конце концов, затронула и наболевшее. По тут же поджавшимся губам и гордо вскинутой голове король и без Шерлока понял — никаких перспектив в обсуждаемом вопросе не появилось. Подавив тягостный вздох, Джон уже готов был плюнуть и закончить ни к чему не ведущий разговор, когда Преданный, всё это время тенью простоявший за монаршим креслом, неуловимым движением подсунул ему клочок бумаги со странными словами: «Предложите решить вопрос с помощью табии пророка».       Джон удивлённо моргнул, однако, доверие короля к своему Преданному стало в последнее время воистину безусловным. Смирившись с абсолютным непониманием происходящего и от этого чувствуя себя несколько глупо, Его Величество, на всякий случай мысленно перекрестившись, как бы между прочим произнёс:       — Ну, если другого выхода нет, и никаким иным способом нам с вами не договориться, то может быть, нам решить нашу проблему с помощью табии пророка?       Повисшая в столовой тишина очень скоро стала пугающей.       Сидящие за столом советник по иностранным делам и глава Королевского совета смотрели на своего монарха, как на умалишённого, от неожиданности позабыв о почтении и субординации. Сам король чувствовал себя всё большим идиотом, еле справляясь с пробуждающимися в душе раздражением и гневом. Посол и его сопровождающие застыли с такими лицами, что было неясно: то ли они собираются сейчас голыми руками разорвать сотрапезников, то ли намерены предпринять массовое самоубийство с помощью изящных столовых приборов. И когда затянувшееся молчание готово было перевалить за точку невозврата, после которой выходом из положения могло быть разве что объявление войны между шотландским и египетским народами, птицеподобный дипломат, наконец-то, дёрнул острым кадыком и отмер.       — Если Вашему Величеству известно о табии пророка, то Вам должно быть известно и то, что, как истинный правоверный, я не имею права отказаться от предложенного поединка, — гортанно каркнул он, довершая своё сходство с птицей. — Надеюсь, у Вас есть достойный кандидат, потому что если Вы выставите против моего бойца неосведомлённого и слабого противника, я сочту это за оскорбление — не только личное, но и всей нашей веры. И последствия будут трагичны — смею Вас заверить.       Не дожидаясь ответа монарха, посол встал и произнёс, не сводя с Его Величества испепеляющего взгляда:       — Сейчас же, с Вашего разрешения, мы вынуждены удалиться, чтобы подготовиться к предстоящему сражению — необходимо, чтобы всё прошло, как следует, согласно древним законам. Поединок состоится после полуденной молитвы. Прошу, распорядитесь предоставить нам для этого подходящее помещение. И пусть в него никто не входит до назначенного часа, кроме правоверных.       Раскланявшись, посол и его люди покинули столовую, оставив Его Величество в неприятном недоумении, а присутствующих на ужине придворных — в глубоком шоке. Лишь Шерлок, находящийся за плечом своего государя, выглядел абсолютно спокойным и невозмутимым.       — Простите, сир, — кое-как прокашлялся глава совета, — Вы точно уверены, что это была хорошая идея?       «Да чёрт его знает!» — хотелось выкрикнуть Джону, но он только кивнул, снедаемый сердитым любопытством, поднялся из-за стола и вышел вслед за послом, оставив своих собеседников смущённо переглядываться и строить любые догадки по поводу произошедшего самостоятельно.       В коридоре, едва дойдя до более-менее укромного места, он повернулся к следовавшему за ним тенью Преданному и, с металлической твёрдостью чеканя каждое слово, потребовал:       — А теперь, мать твою, объясни — во что ты меня только что втянул?       — Вам не о чем беспокоиться, Ваше Величество, — не сморгнув глазом, заверил секретарь. — Речь идёт всего лишь о шатрандже. Вряд ли у посла с собой имеется достаточно сильный боец, но они так уверены, что в этой борьбе ни один европеец не может с ними сравниться, что не станут слишком заботиться о действительно достойном противнике. Вы сыграли замечательно — это выглядело как полное отчаяния хватание за соломинку, и реакция Ваших вельмож ещё больше убедила посла в этом. Просто великолепно! Завтра Вы заявите меня, как соперника их мастеру, и больше Вам не придётся утруждать себя вопросом договора — в случае моей победы будет ясно, что Аллах считает Ваши требования честными, а предложения — достойными, и посол вынужден будет пойти на переговоры и заключить новое соглашение.       — А в случае твоего поражения? — объяснения Шерлока на этот раз не показались Его Величеству такими уж убедительными.       — Если такое произойдёт, то ни о каком договоре не сможет больше идти и речи, а кроме этого, Вам придётся отдать меня в полное распоряжение посла — проигравший в шатрандж при табии пророка считается военным трофеем, — спокойно пояснил тот и, заметив искру паники в глазах короля, поторопился добавить: — Но я не проиграю, господин. А теперь, если позволите, мне необходимо отправиться к себе и подготовиться.       Отпустив Преданного, Джон постоял ещё некоторое время, приходя в себя и переваривая услышанное. Чувство смятения и тревоги, завладевшее монархом ещё во время ужина, от попыток осмысления только усилилось: он не смог бы сейчас с уверенностью сказать, что страшило его больше — окончательная потеря надежды на заключение соглашения, угроза обещанных послом последствий или перспектива лишиться Шерлока. Дурацкого, самонадеянного Шерлока, так глупо втянувшего Джона в очередную непонятную афёру…       «Нет, нет! О чём это я? — повторял себе король позже, ворочаясь в своей постели. — Это же Шерлок, мой гениальный Шерлок! Он точно знает, что делает. Он не стал бы рисковать, если бы это хоть как-то угрожало моим интересам. Да просто не смог бы! Почему же я так волнуюсь? Хотя… Слишком высоки ставки — на кону, можно сказать, судьба всего моего государства. И от меня ничего не зависит, всё в руках этого… этого… Мой бог, я даже не знаю, как его назвать. Ангел-хранитель? Или, может быть, демон-искуситель? Странный… Странный… Библейский кипарис. Майская роза… Глупый Андерсон! Надо же было такое сморозить? Видел бы он тебя на арене! Кровь, впитывающаяся в песок. О, как Вы не правы, князь! Я не боюсь ни смерти, ни крови. Никогда не боялся, никогда, кроме двух раз в жизни, всего двух раз. Первый — когда отец вдруг упал из седла под ноги галопирующему жеребцу… Кровь из разбитого черепа тогда так густо заливала траву… И ещё — в винном погребе. Мне показалось, что я его теряю, ещё чужого и уже самого близкого. Откуда? Зачем? А завтра — снова бой. И кровь. И, возможно, смерть. Или что-то похуже — навсегда расстаться с тем, кто для тебя вдруг стал важнее… всего?.. О, Господи! — Джон вскочил, оттягивая вдруг ставший тесным ворот рубахи. — Да что это со мной? Нет. Нужно немедленно взять себя в руки, успокоиться. Шерлоку завтра понадобится поддержка и моя в нём уверенность. Я верю тебе, слышишь? Чувствуешь? Доверяю твоему решению, потому что ты не можешь ошибаться. Только не в том, что касается меня. Нас. Ведь так?»        Джон понимал, что все его вопросы, адресованные ночной темноте, останутся без ответа, но, к несказанному изумлению монарха, ему вдруг почудилось: чья-то невидимая ладонь вдруг коснулась волос, скользнув по затылку невесомой осторожной лаской, снимая напряжение и прогоняя мятущиеся мысли.       «Спите, мой король, — тихим шёпотом пронеслось в голове. — Добрых Вам снов…»       Конечно же, это было лишь иллюзией. Выдумкой взбудораженного и желающего покоя разума. Только по телу разлилось знакомое тепло, и шальная мысль шевельнулась в засыпающем сознании: а может, и не иллюзия…       Ночью Джону снился майский сад, весь сплошь в цветущих розовых кустах, и бегающий между ними доктор Андерсон, безуспешно пытающийся поймать сачком невероятной красоты мотылька.       Шерлок не показывался на глаза до того момента, пока посланный египтянином слуга, безостановочно кланяясь и совершая руками приглашающие жесты, не позвал шотландского короля в подготовленный для предстоящего поединка зал.       С самого утра Его Величество не мог думать ни о чем, кроме надвигающегося события, и всё порывался лично прервать подготовительное уединение Преданного, чтобы выяснить, не нужна ли ему какая-то помощь. Но в приёмной нетерпеливо топтались советники, чуть ли не в полном составе и под предводительством главы Совета, очень надеявшиеся получить от короля хоть какую-то информацию по-поводу его хитроумного плана, а Джону совершенно не хотелось сейчас с ними объясняться.       Что он мог сказать Королевскому совету? Что доверился в столь важном государственном деле недавно назначенному и неизвестно откуда взявшемуся секретарю? Что сам не представляет, что означает эта самая «табия пророка» и каким образом она может помочь разрешить давний спор? Какие убедительные аргументы он мог привести обеспокоенным сановникам, какие неопровержимые факты? Его Величество вдруг осознал, что из-за охватившей его вчера растерянности даже не уточнил, что же собой представляет этот самый злополучный шатрандж. Сама идея — решать дипломатические вопросы с помощью сомнительного поединка — казалась глупейшим, покрытым вековой плесенью древним атавизмом.       Приход слуги египетского посла вызвал в душе короля почти облегчение — во всяком случае, скоро всё разрешится и исчезнет гнетущая неизвестность, пугающая скрытыми в ней предполагаемыми опасностями.       Решительно покинув кабинет, Его Величество стремительно пронёсся через приёмную, не давая советникам возможности наброситься на него с вопросами. Вельможные господа, не слишком довольные такой ситуацией, вынуждены были покорно последовать за монархом.       — Ваше Величество, простите, но кто же будет отстаивать наши интересы в предстоящей дуэли? — советник по иностранным делам — молодой и амбициозный — всё-таки догнал короля и решился задать ему тревожащий всех вопрос.       Сознавая, что уклоняться от ответа он больше не может, Джон вынужденно приостановился и повернулся к ожидающим разъяснений людям, собираясь с мыслями и прикидывая, как лучше всего будет сообщить им о своём странном выборе. Лучший вариант находиться не желал. К собственному глубокому неудовольствию, король понял — придётся сказать всё, как есть. Придав лицу выражение абсолютной уверенности в собственных действиях, Его Величество произнёс с категоричной твёрдостью:       — Так как мне доподлинно известно, что ни о какой табии пророка никто при Нашем дворе никогда не слышал, то честь и обязанность защищать права и требования Шотландии в поединке считаю необходимым поручить единственному разбирающемуся в шатрандже человеку — моему секретарю, мистеру Шерлоку. Не скрою — это было его предложение, но выслушав все вполне убедительные аргументы, я принял решение пойти на подобные крайние меры и очень рассчитываю, что мои советники не только поддержат выбор своего монарха, но и оценят стремление королевского секретаря послужить своему вновь обретённому отечеству.       И, оставив сопровождающих переваривать услышанное, Его Величество резко развернулся на каблуках и зашагал в сторону уже поджидающего вместе с посланным за ним Лестрейдом Преданного.       Шерлок был привычно спокоен и излучал такую невозмутимую уверенность, что недовольное перешептывание среди толпящихся за королевской спиной вельмож слегка подутихло, хотя они и продолжали сверлить молодого человека досадливо-подозрительными взглядами.       — Готов? — негромко спросил Джон, делая вид, что подбадривает секретаря. — Может быть, нужно оружие?       — Нет. Думаю, всё что необходимо, уже подготовлено людьми посланника, — так же тихо ответил Шерлок, кивая с показной благодарностью.       — Тогда вперёд! — бодро произнёс король, стараясь поднять дух всем присутствующим, включая себя. Ощущая в руках лёгкую нервную дрожь, оставшуюся после ранения и всегда возвращающуюся во время особо волнительных моментов, Его Величество стоически проследовал за посольским слугой, ни единым мускулом не выдавая охватившую его душу тревогу.       Двери в отведённый для поединка зал широко открылись, и шотландский монарх, сопровождаемый многочисленной свитой, ступил, наконец, под его украшенный флагами свод.       Посреди зала стоял небольшой стол и два кресла. Остальные кресла — для зрителей — широкими полукругами располагались по обе стороны импровизированной игровой площадки. На столе, к своему глубокому изумлению, Его Величество увидел знакомую, состоящую из белых и чёрных квадратов доску с расставленными на них в необычном порядке фигурами. Не то чтобы Джон был большим приверженцем данной игры, но в юности ему не раз приходилось коротать вечера за подобной конструкцией, и он никак не мог ошибиться.       — Шахматы? — несмотря на невероятное облегчение, Его Величество готов был придушить Преданного, по какой-то причине не пояснившего вчера сути предстоящего боя и поэтому заставившего короля мучиться от переживаний и неизвестности.       — Шатрандж, — полушёпотом поправил Шерлок и пустился в объяснения, — арабский вариант чатуранги, более усовершенствованный, но всё ещё недостаточно динамичный…       — Это шахматы! — шипя сквозь зубы, перебил его шотландский монарх с убийственным видом и для пущей убедительности даже ткнул в доску пальцем. — Почему ты не сказал, что это всего лишь игра? При дворе много прекрасных игроков.       — Я — лучший, — безапелляционно заявил Преданный. — К тому же, шатрандж — это всё-таки не шахматы в привычном вам смысле, а табия пророка — исключительно сложная начальная позиция, требующая досконального знания правил и искушённого в подобных вещах мышления.       — И мы будем решать дипломатический вопрос за шахматной доской? — возмущённо уточнил король.       — А Вы предпочли бы меч или трезубец с сетью?       Джон готов был поклясться, что в глазах этого бессовестного гадёныша блеснуло неподдельное лукавство.       «Да он же специально мне ничего не пояснил! — пришло неожиданное озарение. — Неужели хотел, чтобы я переживал и беспокоился за него? Ему что — это нравится?»       — Это действительно приятно, — чуть слышно шепнул Шерлок. — И забавно. А теперь позвольте преданному слуге исполнить свой долг и отстоять справедливость Ваших интересов, мой король.       Монарх в Джоне потерял дар речи от такой беспрецедентной наглости. Джон в монархе онемел от первого явного проявления собственной воли его подопечного: всё, в чем участвовал Шерлок ранее, было объяснимо стремлением к благополучию своего Господина, но в этот раз действия Преданного имели несколько необычный оттенок — Шерлок оставил Его Величество в неведении, потому что ему самому было приятно чувствовать джонову тревогу! Да, это было наивно и по-детски, но кто сказал, что в своих загнанных, придушенных эмоциях Преданный до сих пор не оставался ребёнком? Его учили не испытывать чувств, выжигать их на корню, но никто не объяснял, что нужно делать, если они вдруг станут разрешёнными и просочатся сквозь треснувший камень запретов.       Поражённый этим неловким проявлением человечности, король занял предназначенное ему почётное место и с некоторым усилием заставил себя сосредоточиться на происходящем в зале.       Египетский посол — необычайно важный и больше обычного надменный — встал рядом с подготовленным «полем для сражения» и произнёс громко и торжественно:       — У великого царя Гаданфара было два сына-близнеца: Азиз и Азим. Когда их отец умер, оба брата пожелали занять его престол, и ни один не хотел уступать другому. И собрали они войска великие и пошли друг на друга войной. И смерть пришла в каждый дом, и возроптала земля, политая кровью и слезами. И когда пришло время последнего решающего боя, между двумя армиями встал великий пророк Мухаммед, посланный Аллахом из садов возвышенных, чтобы прекратить братское кровопролитие. Призвал он наследников царских и передал им волю Творца и Высшего Судьи: решить их спор не кровью и смертью, а мудростью и знанием. Взял пророк в руки свои доску для древней игры шатрандж и расставил на ней фигуры так, что ни один из братьев не имел преимущества, но должен был выиграть, сделав всего девятнадцать ходов. Тот, кто победит брата мудростью своей, сядет на престол, а другой будет служить ему верно, иначе прольётся на голову его гнев Аллаха, и душа его будет проклята, и души детей его и всех потомков до девятнадцатого колена. Играли братья, и Азим одержал победу, и сел на престол отца своего, а Азиз служил ему до конца дней своих, ибо такова была воля Всевышнего. Священное Предание велит нам следовать примеру сиих братьев, когда бывает спор между нами и врагами нашими, и если кто попросит о табии пророка, как свидетельстве Аллаха о справедливости притязаний или чистоте намерений, тому отказать нельзя, и пусть Творец в безграничной мудрости своей поможет победить достойному, а проигравшему пошлёт смирение и награду за терпение его в садах вечности.       С видом исполненного долга посол поклонился и указал игрокам на стоящие у стола скромные кресла:       — Начнём же, во славу Аллаха!       Как и сказал Шерлок, шатрандж действительно отличался от привычных Джону шахмат. С замиранием сердца наблюдая за очередным ходом, Его Величество то вроде бы понимал смысл происходящего на доске, получая подтверждение своим предположениям в виде хмурящихся или, напротив, довольных лиц больше соображающих в этой игре египетского дипломата и его приближённых, то совершенно терялся, когда принимаемые им за удачные или провальные ходы вдруг вызывали у иноверных зрителей совершенно противоположную реакцию.       Соперник Преданного — полный и на удивление светлокожий мужчина средних лет, явно не ожидавший встретить на краю Европы достойного противника, к середине партии стал проявлять все признаки волнения, видимо понимая, что может проиграть слишком многое, и явно этого опасаясь. По физиономии Шерлока Джон не мог прочитать ничего — казалось, его совершенно не волнует исход поединка, и играет он не на глазах у власть имущих, способных в один миг изменить не только жизнь любого человека, но и судьбу целых народов, а в какой-нибудь укромной комнатке с таким же любителем да на горсть орехов. Время от времени он задумывался, поднося к лицу сложенные как для молитвы ладони, слегка касаясь губ кончиками длинных пальцев, а потом неспешно переставлял фигуры, картинно задерживая руку над чёрно-белой доской.       До конца партии оставалось не более пяти-шести ходов. В маленьких тёмных глазах египтянина вдруг вспыхнула едва сдерживаемая радость: очевидно, по его мнению, очередной ход Преданного был слишком необдуманным, и перед довольным сыном пустыни явственно забрезжила вожделенная победа. Среди темнокожих зрителей пронёсся шумок радостного одобрения, а посол даже позволил себе пренебрежительный взгляд в сторону шотландского монарха, а затем заинтересованный — уже в адрес Шерлока. Казалось, египетский дипломат прикидывал, на какой именно стене его дома голова проигравшего будет смотреться наиболее эффектно. На одно страшное мгновение у шотландского короля замерло сердце — ему почудилось, что он теряет не только возможность нового договора, который, если признать, беспокоил его сейчас на удивление мало, не только Преданного, к которому успел так нелепо и чудовищно привязаться, но и часть своей собственной души.       Однако, когда в следующий момент посольский игрок с сияющими в предвосхищении собственного триумфа глазами сделал победный, с его точки зрения, ход, все неожиданно поменялось. Едва убрав руку от установленной в желаемую позицию фигуры, он внезапно помертвел взглядом, ясно прозревая совершенно неприметную, но давно и ловко расставленную его бесстрастным противником ловушку. Шерлок, чуть помедлив для эффекта, с непроницаемым лицом переместил ладью на предназначенную для неё итоговую клетку и, откинувшись на спинку кресла, неспешно сложил руки на коленях.       Удивлённый, готовый было перейти в торжество, возглас сменился горьким вздохом отчаяния, а не верящие своим глазам египтяне повскакивали с мест, не желая принять совершенно неожиданное для себя поражение. Увы, реальность была слишком очевидной! Как бы ни кипели страсти, несчастному послу страны солнца и пирамид не оставалось ничего иного, как признать проигрыш. Посерев сквозь бронзу кожи, он холодно поклонился шотландскому монарху и процедил через силу:       — Поздравляю Вас с победой, Ваше Величество! Если сам Всевышний свидетельствует о Вашем праве, разве может кто-то на земле противиться Его воле? Я сообщу о произошедшем своему королю. Пусть ваши советники готовят договор — мы его обсудим и подпишем.       И, одарив напоследок скромно склонившего голову победителя презрительно-разочарованным взглядом, посланник покинул зал, сопровождаемый заметно обескураженной и удручённой свитой.       Напряжённая тишина, возникшая после их ухода, не спешила сменяться ликованием. Казалось, никто, включая самого короля, не мог до конца поверить, что проблема, полтора десятка лет не имевшая даже намёка на благополучный исход, вдруг разрешилась менее чем за час. Не выдержав затянувшейся паузы, Преданный неуверенно приблизился к Его Величеству.       — Вы довольны исходом поединка, государь? — он смотрел в лицо хозяина, не понимая, почему же тот не радуется одержанной победе.       — Я… — король, терзаемый смятением чувств, разрывался между радостью за победу своего Преданного и не желающими исчезать сомнениями. — Я доволен, конечно, но… Неужели теперь египетский правитель действительно подпишет договор? После партии в шахм… в шатрандж? Столько лет уговоров, выгодных предложений, всяческих дипломатических хитростей — и всё в пустую, а тут — одна игра всё решила?       — Это не просто игра, государь, — вновь пустился в объяснения Шерлок, тихо недоумевая, почему король не может понять столь элементарных вещей. — Разве Вам не известно, что религия и закон для этих людей практически одно и то же? В Священном Предании Востока есть легенда о том, как Аллах решил неразрешимый спор между двумя братьями — господин посол огласил её перед началом игры, как того и требуют правила. Нет ничего удивительного в том, что египетский правитель признает правомерность Ваших претензий, ведь для него это не просто миф, а посланный Создателем пример законного разрешения такого рода вопросов.       — И что, любой мог вот так запросто потребовать подобного решения?       — Любой, кто знает о существовании этого закона и достаточно искусен в игре, а значит — немногие. Даже среди исламских судей не всякий может похвастаться знанием всех правил и канонов, что говорить об иноверцах?       — Но ты ведь знаешь? — не мог успокоиться Джон.       — Знаю, — подтвердил Шерлок, — как и многое прочее, что недоступно другим. В библиотеках… заведения, где я обучался, собраны почти все знания человечества.       — И каждый… выпускник этого заведения может ими овладеть?       — Только универсалы, государь. Остальные не обладают столь обширными Чертогами Разума.       — Чертогами?.. — изумлённо покачал головой король, но заметив всё возрастающее любопытство и нетерпение свиты, прервал дальнейшие расспросы: — Ладно, поговорим об этом позже, — и обратился к толпящимся поодаль советникам: — Ну, господа? Неужели кто-то из вас сомневался в правильности моего выбора? Как видите, мой план оправдал себя больше, чем можно было надеяться. И всё это благодаря глубоким познаниям моего секретаря в вопросах исламских законов и традиций. Кто-то ещё не удостоверился в компетентности господина Шерлока?       — А я никогда и не ставил её под сомнение, Ваше Величество! — подал голос глава Совета, первым приближаясь к королю и его подопечному. — И мне очень приятно засвидетельствовать наконец-то мистеру Шерлоку своё восхищение: редко встретишь достойного человека, в котором ум и образованность сочетались бы с такой молодостью и энтузиазмом. Уверен, ваша карьера при дворе нашего государя будет просто блестящей!       Слова первого советника словно прорвали плотину, и в следующие полчаса Шерлок был буквально затоплен выражением самого горячего восторга, более приличествующего какому-нибудь влиятельному вельможе или одержавшему победу полководцу, чем простому секретарю. Похлопывания по плечу, расшаркивания и удивленно-восхищенные возгласы сменяли друг друга и, казалось, готовы были длиться вечно. Высокопоставленные сановники, получившие, наконец, возможность поближе познакомиться с королевским протеже, как и многие прочие, оказались не в силах устоять перед его диковатой харизмой, да и блистательный триумф молодого человека не мог не оказать должного впечатления на возбуждённые любопытствующей фантазией умы придворной элиты.       Шотландский монарх с удовольствием наблюдал за происходящим. Он, выросший во дворце и не питавший слишком больших иллюзий, вполне допускал, что, возможно, не все поздравления и восторги этого момента сохранят свою искренность по прошествии времени, и что, скорей всего, его подопечному придётся ещё не раз столкнуться и с завистью, и с недоверием, и с недоумением в адрес своих способностей. Но он видел также, что стена отчуждения взорвана, и теперь уж точно никому не удастся обвинить своего короля в предвзятости или необоснованности при выборе доверенного лица — слишком весома победа, слишком явственен вклад Шерлока в доставшийся короне трофей! Да и сам триумфатор, похоже, вновь подключил своё коронное обаяние — вон как ласково блестят глаза у лорда Диксона, ещё недавно прищуренные от недоверия и сарказма, как улыбается Шерлоку советник по финансам, мистер Ларсен, как давно уже забыл свою руку на шерлоковом плече сэр Даррен… Джон понял, что пора вмешаться.       Его Величеству пришлось приложить некоторые усилия, чтобы вырвать своего секретаря из его несколько экзальтированной компании, комплименты и поощрительные возгласы которой утихли только тогда, когда король напомнил, что есть и другие вопросы, более насущные, которые не могут ждать разрешения пятнадцать лет.       После того, как государственные мужи разошлись-таки по своим делам, заверив Шерлока в своём расположении и поддержке, а короля — в вечной преданности, Джон взглянул на парня с лёгкой укоризной:       — Ты ведь на этот раз «старался», не так ли?       — Ровно настолько, чтобы им не хотелось больше распространять глупых сплетен о причинах Вашей ко мне благосклонности, — смиренно заверил Шерлок, сразу же сообразивший, что речь идёт вовсе не о партии в шатрандж.       — Боюсь, как бы кому-то из них не захотелось злоупотребить СВОЕЙ благосклонностью к тебе, — недовольно проворчал Его Величество.       Преданный взглянул на Хозяина с лёгким смущением.       — Они не посмеют…       — Пусть только попробуют, — улыбнулся Джон, пытаясь превратить щекотливость момента в простую шутку. — Знаешь, мы с тобой сегодня сделали большое дело, и я хотел бы немного отвлечься от забот. Хочу тебе показать кое-что — очень любопытно услышать твоё мнение…       Помещение, в которое король привёл своего Преданного, явно не пользовалось большой популярностью: при всей роскоши убранства тяжёлые парчовые занавеси дышали заброшенностью, а на стоящих посреди комнаты клавикорде и арфе лежал толстый слой мягкой пыли. Его Величество подошёл к одному из сундуков, в великом множестве расставленных вдоль стен, и, откинув тяжёлую крышку, достал оттуда деревянный футляр. Пристроив его на инструктированный перламутром столик, он открыл крошечный замок. На синем бархате лежал изящный, сияющий красноватым лаком инструмент.       — Ну, что скажешь о ней?       В глазах Преданного блеснуло смешанное с интересом восхищение. Он рассматривал скрипку, не смея прикоснуться к её гладкой поверхности.       — Прекрасный инструмент. Кремонская скрипка, вероятно, работы мастерской Амати. Имеет приятный, чистый, нежный тон. Очень дорогой инструмент.       — Нравится? — хитро прищурился король.       — Такое совершенство не может не нравиться, — скользя взглядом по плавным линиям, ответил Преданный.       — Тогда я угадал с вознаграждением, — произнёс Его Величество довольным голосом. — Мне хочется услышать, как этот инструмент зазвучит в твоих руках. Бери, она твоя.       Шерлок помедлил и осторожно провёл трепещущими пальцами по лакированной деке.       — Это… мне?       — Ну конечно тебе! — Джон светло улыбнулся. — В этой комнате больше нет никого, кто умел бы на этом играть. Тебя что-то смущает? Мне показалось, ты хотел.       Шерлок послал Его Величеству какой-то нечитаемый взгляд, повергая того в лёгкое недоумение. Король впервые видел, как на дне этих необычных, то дерзких, то наполненных ледяным спокойствием глаз плещется… испуг?       — Это же Амати…       Почти благоговейный шёпот выбил Джона из колеи окончательно. Ну да, скрипка хранилась, как достаточно ценный предмет, король получил её в честь какого-то торжества в качестве презента от итальянского монарха, но это же просто скрипка? Просто вещь?       — Это всего лишь инструмент, который давно пора использовать по назначению, а не заставлять пылиться в чёртовом сундуке. Возьми её, Шерлок. Пусть это будет моим подарком.       Шерлок, часто моргая, всё ещё переводил ошарашенный взгляд с сокровища, вдруг оказавшегося в его руках, на короля и обратно, лаская взглядом изящный корпус, тонкий гриф и чуть ослабленные при хранении струны.       — Это нельзя дарить, Ваше Величество, — наконец, прошептал он, — не… слуге. Это же целое состояние…       До Джона начало доходить. Парень, сам столько лет пробывший чьей-то вещью, конечно же, не привык получать дары. Тем более, дорогие. Да, Боже мой! Джон готов был поручиться, что подобное происходит сейчас с его Преданным впервые! Рабов не сильно-то балуют, правда?.. Щеки Его Королевского Величества разрумянились от удовольствия — осознавать, что он, Джон Ватсон, стал первым, кто нарушил это правило для Шерлока, было почему-то чертовски приятно. Черт с ним, с Ам… Амати?! Какое бы имя не имел этот залежавшийся в сокровищнице инструмент — оно того стоило. Стоило этого выражения на тонком и обычно невозмутимом лице его подопечного. Однозначно.       — Шерлок, — Джон уселся на софу, скрестил пальцы на подтянутом к себе колене и, как только мог тепло, вновь попросил: — Сыграй, а?       Тот, всё ещё пребывая в шоке от осознания происходящего, но не смея перечить государю, почти не дыша, извлёк из футляра смычок, точным выверенным движением слегка подкрутил винт, натягивая ослабленный волос, и взялся за нашедшуюся тут же канифоль. Придирчиво оценив пористость камня, он нежно, почти любовно, провёл им несколько раз вверх-вниз по струне, и, лишь оставшись довольным результатом, потянулся за скрипкой. Инструмент, добытый за тонкий гриф и аккуратно приложенный к плечу, моментально стал казаться продолжением тонкой фигуры, а опытные пальцы, проделав предварительные и оставшиеся для Джона такой же загадкой, как и всё остальное, манипуляции с колками, легли на предназначенное им место.       Помедлив секунду, Преданный поднял взор на своего господина: от былой непроницаемости молодого скрипача не осталось и следа. Выражение глаз юноши являлось настолько неожиданным, что сцепленные руки монарха нелепо дрогнули, а горло перехватил спазм — исполненная щемящей благодарностью и одновременным смятением прозрачная зелень затягивала не хуже морских глубин, так похожих и цветом, и бездонностью. Король моргнул, пытаясь избавиться от наваждения, но тут, легко взмыв в воздух, смычок лёг на струны, и музыка полилась…       Сначала Она струилась весенними ручейками, утренними трелями, запахом цветущего вереска, обволакивая и зовя за собой, роняя в свежесть, дразня началом и пробуждением, окуная в прохладу и безмятежность. Она была нежна и полна какой-то удивительной девственностью и чистотой, как первый поцелуй… Как непорочная любовь. Роса на траве, луч солнца в лазурном небе, плеск ласковой воды на мелководье… И Джон невольно потерялся в ней, потянулся за её переливами, охотно растворяясь в светлой и волшебной сказке…       Но с каждой минутой, сливаясь ручейками в потоки горных рек, трелями в хор стройных голосов, травами в поля колышущегося на ветру цвета, мелодия обретала мощь, прирастала мечтой, начинала сладко томить странным и непознанным, и уже не просто влекла — подхватывала мощной волной, обещала и пела. О силе красоты, о несокрушимости влечения, о бескрайности стихий… Смычок летал в умелой руке, серо-зеленые глаза горели и влекли… Джон погружался на глубину… Он почти утонул, почти пропал в ней, без желания выбраться, влекомый лишь жаждой познания и открытий, когда резкая смена тональности вырвала его из очередного зыбкого транса.       В одно мгновение резануло лёгкие, стало нечем дышать. Буря. Ураган. Смятение. Боль. Скрипка больше не манила, не затягивала в нежность, не обещала нирваны. Она звенела отчаянием, стонала натянутыми до предела снастями, обрушивалась ледяной водой. Молнии в грозовом небе сменялись мраком бездонных и зловещих ущелий, свист кнута перемежался с хлёстким звуком пощёчин, криками о пощаде, стонами и мольбами. Это было странно. Это было страшно. Это было безумно. И это странное и безумное держало, не отпускало, не хуже призывов неизведанного, не позволяло требовать прекратить, не допускало попросить передышки. Спина покрывалась холодным потом, зубы сжимались до скрежета, рука тянулась к захлебывающемуся в неистовом темпе сердцу.       «Наверное, я сейчас умру…» — мелькнула странная мысль, и погасла, поскольку на самом пике, видимо, решив пощадить монарха, буря стала стихать, безумие и накал отчаяния сменились простой печалью и неожиданно щемящей тоской. И новая волна эмоций, накрыв с головой, потянула Джона дальше — через жалость к чему-то, так и не познанному, через печаль по упущенному и не имеющему возможности вернуться, через морось осеннего затяжного дождя и сумерки тихого и ничем не примечательного вечера…       Он усилием воли разорвал контакт с бездоньем и зеленью и закрыл собственные поддёрнутые влагой глаза, почти уже уверенный в том, что знает, что понимает… Вот они, твои чувства, Шерлок… Твоя душа, такая непроницаемая всегда и такая открытая сейчас.       Никогда, ни на секунду он не подумал бы, что его подарок, его, что уж скрывать, лёгкая провокация Преданного может обернуться для самого Джона таким неистовым полётом… или падением. Нестерпимо захотелось прижать к себе это стройное тело, согреть лаской, провести по шёлку упрямых завитков над высоким лбом — никакой пошлости, ничего порочного — лишь развеять по ветру, разметать все невзгоды, развести все тучи, что блуждали над этой беспокойной головой… И никогда больше не отпускать.       И скрипка, словно почувствовав рядом это светлое и почти невинное тепло, вдруг откликнулась робким проблеском Надежды, первым лучом, пробившимся сквозь тучи и облака, свежим зелёным ростком у размытой грозами колеи. И снова пахнуло зеленью и разнотравьем, цветущим вереском и зарождением счастья. Слезы, уже не горя, а очищения струились из-под закрытых век Его Величества, а в сердце росло и крепло что-то тёплое и издревле знакомое, когда, в последний раз задрожав предвкушением чуда и ожиданием радости, взвившись в поднебесье рвущейся на свободу птахой, мелодия затихла.       Джон не двигался. Он был совсем не уверен, что ему стоит сейчас открывать глаза и встречаться взглядом со своим гениальным скрипачом. Совсем не уверен.