Навечно преданный

      Шли дни, и их размеренная череда, более не нарушаемая никакими потрясениями, вновь подтвердила древнюю истину, что время и в самом деле лучший доктор, исцеляющим способностям которого может легко позавидовать даже прославленный Парацельс. Скорбь и отчаянная вина, обосновавшиеся в льдистой глубине глаз Преданного в тот роковой вечер, постепенно уходили, вытесняемые непрерывно передаваемой через Связь настойчивой уверенностью Джона в их беспричинности и обязательном торжестве любви над любыми невзгодами — «заклинание», в минуты смертельной опасности с такой горячечной настойчивостью произносимое шотландским королём над сжавшимся в его объятиях Шерлоком, к превеликой радости Ватсона всё-таки работало.       Свою лепту в процесс излечения внёс и визит Майкрофта, которого Шотландец, поколебавшись, всё же решился подпустить к тщательно оберегаемому от всяческих излишних волнений возлюбленному. Мягко попросив эдинбургского самодержца оставить их с братом наедине, Холмс-старший, видимо, прибег к одному из своих многочисленных талантов, а именно — находить правильные и убедительные слова в нужное время. Подлинная суть разговора, состоявшегося за закрытыми для всех дверями, пока оставалась для Джона загадкой, и он не знал, расскажет ли когда-нибудь Шерлок ему подробности, но был благодарен Королю-Императору уже за то, что после общения с ним Преданному явно стало ещё на толику легче. Чуть позже, держа на руках принесённого к нему в комнату и настороженно переданного Шотландцем новорождённого наследника короны, Шерлок больше не содрогался в ужасе от горьких воспоминаний, а ранее замутнённый и стекленеющий взор его сменился прозрачной нежностью и благоговейным трепетом, и Ватсон впервые с момента трагической гибели Мэри вздохнул с настоящим облегчением.       Вполне закономерным выглядело и то обстоятельство, что благополучное выздоровление английского принца оказывало самое благотворное влияние не только на шотландского монарха, но и на весь королевский двор, жизнь которого, постепенно освобождаясь от последствий разыгравшейся в стенах дворца драмы и ожиданий ещё каких-либо вероятных бед, уверенно возвращалась к своему привычному течению, омывающему камешки мелких повседневных огорчений щедрой волной простых, но приятных житейских радостей.       Миссис Хадсон, бесконечно счастливая тем, что её мальчикам уже значительно лучше, с молчаливого согласия государя и со всем присущим ей энтузиазмом взяла на себя не только ответственность заботы о младенце, но и подготовку предстоящих крестин престолонаследника. Доктор Бэрримор, впечатлившись показательной стремительностью и коварной неожиданностью сюрпризов, преподносимых изменчивой фортуной, и придя на их основании к выводу, что надо успевать воплощать мечты, пока злодейка-судьба не выкинула какой-нибудь очередной каверзный фортель, после недолгого сосредоточенного раздумья, потребовавшегося не для принятия решения, а скорее, для того, чтобы собраться с духом, торжественно сделал леди Хупер предложение руки и сердца, которое — надо отдать должное прелестной целительнице — было принято с не большим промедлением и даже с видимым удовольствием. Однако новоиспечённая невеста поставила избраннику непременное условие: официально о помолвке счастливая пара объявит лишь тогда, когда Его Высочество придёт в себя окончательно и бесповоротно, дабы и он получил возможность в полной мере насладиться праздником, свершению которого в каком-то смысле поспособствовал. Искренне считая господина Шерлока своим другом и в душе надеясь на взаимное благорасположение высокородного англичанина, Джон Бэрримор принял сие требование с безусловным согласием. Сам же король, не имея больше насущной необходимости денно и нощно находиться возле Преданного, дабы поддерживать его душевные и телесные силы, смог, наконец-то, уделить внимание и государственным вопросам, изрядно накопившимся и терпеливо ожидающим высочайшего решения.       Впрочем, прежде чем с головой окунуться в державные хлопоты, Шотландец озаботился ещё одним связанным с недавними фатальными событиями делом, важность которого ничуть не уступала его конфиденциальности.       Закрывшись в кабинете наедине с командиром своей личной охраны, Его Величество потребовал подробно доложить о порученном ранее расследовании и был немало — хотя и не сказать, что неожиданно — огорчён предоставленным капитаном отчётом.       Озадаченно хмурясь и осторожно подбирая слова, Лестрейд сообщил королю, что разбирательство зашло в глухой тупик, выход из которого, несмотря на простоту и действенность, вряд ли придётся государю по душе.       Как оказалось, единственным человеком, чья причастность к коварному плану эплдороского Преданного если и не являлась бесспорно доказанной, то выглядела достаточно вероятной, была служанка Её Величества, та самая, из-за слёзных причитаний которой о якобы исчезнувшей госпоже капитан с доброй половиной охраны покинул пост у дверей принадлежащих Шерлоку апартаментов, тем самым предоставив Джиму возможность осуществить свой дьявольский замысел. Если остальные допрошенные, в силу различных, но одинаково убедительных причин не вызвали у бдительного и опытного командира лейб-гвардии серьёзных подозрений, то показания девицы, на первый взгляд искренние и бесхитростные, при тщательном анализе всё больше походили на попытку выгородить себя, представившись всего лишь прилежным исполнителем, ничего не ведающем о реальной цели выполняемых поручений.       Обливаясь слезами и без конца шмыгая покрасневшим распухшим носом, горничная, в ответ на требование капитана объяснить своё сомнительное поведение в ту роковую ночь, сперва попыталась оправдаться нашедшим на неё спросонья затмением рассудка, а после, когда Лестрейд, скорчив ужасающую гримасу, грозно намекнул на более жёсткие методы дознания, пролепетала, что приказ отвлечь охрану ей дала сама государыня — уж кто её знает, зачем и для чего. Затем, движимая то ли страхом, то ли лукавым расчётом, девица припомнила, что незадолго до печальных событий она передала госпоже записку от некоего молодого человека, служившего приказчиком в галантерейной лавке и по её описанию очень похожего на княжеского Преданного. Содержание записки, сожжённой королевой собственноручно, осталось горничной неизвестным, но девушка с самым невинным видом предположила, что это был ответ на какой-нибудь заказ Её Величества — а о чём ещё мог писать государыне купеческий служка? Увидев же мёртвое тело ночного татя, предъявленное ей капитаном для опознания, служанка, побледнев и закачавшись на подгибающихся ногах, подтвердила, что это и есть тот самый приказчик, но как он попал в замок она не знает, и кто бы мог ему в этом помочь — даже предположить не может. Правда, получив записку, госпожа изволила лично посетить лавку, чтобы выбрать ткани, однако парня там уже не было, да Её Величество о нём и не спрашивала — зачем ей?       Предупреждая вопрос короля, капитан поспешил уточнить, что указанную лавку и её владельца проверили с особой тщательностью. Как оказалось, торговец считал, что нанял Джима случайно: давно искал толкового человека на место, а тут такой приятный и сообразительный юноша сам пришёл в поисках работы. Большие надежды подавал, покупателей уговаривал легко, а уж какой обходительный да старательный — мечта, а не приказчик! Вот только сбежал, стервец, через три дня. Хорошо ещё, что выручку не прихватил, прохвост эдакий!       Невзирая на неподдельное возмущение обманутого в экономических чаяниях купца, и он, и его лавка были на всякий случай взяты под негласный надзор, хотя чутьё подсказывало Лестрейду, что никакого отношения к врагам Его Величества словоохотливый негоциант не имеет. Получив от короля молчаливое одобрение своих действий и выводов, Грег вернулся к подозреваемой горничной. Как выяснилось, девица эта служила у королевы давно, ещё до того, как шотландский правитель сделал леди Морстен предложение, и была верна госпоже телом и душой. При этом все, кто знал её достаточно близко, отзывались о барышне, как о ловкой и изворотливой бестии, блюдущей свою выгоду всегда и во всём.       Капитан не сомневался, что сама девица хоть как-то, да замешана в злополучном заговоре, вот только ни улик, ни иных свидетелей, кроме неё самой, отыскать так и не удалось. Её же собственные показания, довольно туманные и неконкретные, не исключали варианта, что хитрая служанка, возможно, намеренно приплетает к делу имя госпожи, надеясь таким образом если не снять с себя всю вину, то, по крайней мере, запутать следствие. Впрочем, достоверность сего предположения относилась скорее к области желаемого, нежели реального, и убеждаться в его истинности Грегу казалось занятием спорным и неблагодарным. Разумеется, в арсенале командира королевской стражи имелось несколько безотказных способов заставить несговорчивую мисс сказать правду, но, во-первых, подобные средства вряд ли могли быть одобрены Его Величеством, а во-вторых, ниточка эта вела к клубку, который, вполне вероятно, не стоило вообще разматывать, если государь по-прежнему желал оставить честь покойной жены незапятнанной.       Выслушав старинного друга, Джон глубоко задумался. Конечно, слова горничной, бросающие тень на доброе имя королевы, могли быть ложью, но если в них сокрыта хотя бы доля правды, последствия разбирательства сулили явить себя не только весьма огорчительными, но и совершенно катастрофическими для правящего Дома Ватсонов. В конце концов, предусмотреть степень осведомлённости верной служанки о секретах её госпожи было невозможно, и клубок, о котором говорил Грег, мог оказаться куда более запутанным, чем предполагал мудрый, но далеко не всеведущий капитан. Это же обстоятельство делало недопустимыми любые законные обвинения в адрес подозреваемой, ведь последовавший за ними суд так же мог послужить причиной раскрытия тайн, которые Его Шотландское Величество никак не желал делать достоянием публики. Лишить же свидетельницу жизни без суда и следствия, будь она даже трижды виновной и почти признавшейся в государственной измене, представлялось королю абсолютно непозволительным. Поэтому, взвесив все обстоятельства, Джон принял решение, показавшееся ему наиболее приемлемым из всех: девицу следовало отправить туда, где у неё не нашлось бы возможности болтать лишнее, под надзор верного человека, пекущегося о чести эдинбургской короны не меньше самого монарха.       Тяжело вздохнув и подняв на верного капитана усталый взгляд, Ватсон произнёс с твёрдой решимостью:       — Полагаю, Грег, расследование можно считать завершённым. Похоже, на этот раз суд божий состоялся раньше суда человеческого, и не пристало смертным сомневаться в небесной справедливости. Что же касается горничной королевы, то, раз кроме неё других подозреваемых нет, а её собственная вина хотя и несомненна, но труднодоказуема, думаю, будет справедливо отослать девушку в монастырь кармелиток — пусть искупает свои прегрешения постом и молитвой. Я напишу настоятельнице письмо, в котором изложу суть дела. Уверен, сестра не откажет мне в помощи и присмотрит за этой заблудшей душой.       Согревая в ладонях бокал с плещущимся на самом дне бренди и старательно пряча в так до конца и не сбритой мягкой бородке растроганную улыбку, Ватсон исподтишка наблюдал за притихшим Шерлоком. Тот сидел напротив, в любимом кресле у растопленного камина, держа на коленях свободно спелёнатого сына, сладко посапывающего, но и во сне не отпускающего крепко зажатого в крохотном кулачке пальца Холмса.       Их сына.       Да, фактически мальчик был ребёнком Шерлока, но видит Бог, Джон достаточно выстрадал ради того, чтобы иметь право дать малышу, так похожему на настоящего отца, своё имя. Вместе с безграничной и отчаянно пронзительной любовью. К обоим. И к маленькому, казалось, ниоткуда появившемуся чуду в расшитом мягким шёлком геральдическими львами и единорогами одеяльце. И к склонившемуся над младенцем невероятному человеку с удивлённо приоткрытыми в этот миг чувственными губами и спутанной чёлкой кудрявых волос, даже в кажущемся беспорядке лёгших на высокий лоб неизменно призывной для Шотландца волной.       Джон покрепче сжал стеклянный сосуд, держа руки подальше от греха в нежелании разрушить хрупкую идиллию момента познания неведомых, но, несомненно, очень важных для Шерлока истин.       Преданный с затаённым трепетом, невесомо, почти не касаясь, очертил овал крохотного личика указательным пальцем вольной от посягательств сына руки, убрал с чуть вспотевшего от близкого огня лобика прилипшую тёмную кудряшку, так живо отзеркаливающую его собственные спутанные вихры, и поднял на Ватсона изумлённо распахнутые очи. Неловко, почти робко улыбнулся:       — Никак не могу поверить, знаешь… Так странно… И страшно…       Джон удивлённо вскинул бровь и, обласкав обоих ультрамариновой нежностью, прошептал:       — Странно — могу понять, о, мне тоже, тоже… Как чудо, как откровение из непонятного небытия вдруг появляется крошечное существо и завладевает всеми мыслями, надеждами, тревогами… Твоими, моими… Но почему страшно? Почему, Шерлок?       Преданный, поджав губы, только покачал головой:       — Как подумаю: что, если бы ты тогда не догадался, не принял, не смог… Что, если бы ты послушал меня и отверг Мэри? Малыш родился бы, но я так и не узнал, по чьей вине он существует? Мы бы жили, что-то делали, дышали… Отдельно друг от друга… И я никогда, никогда бы не понял, что вопреки всему, вопреки логике и усилиям мастеров-хирургов появилась в мире ещё одна частичка меня… — Шерлок сглотнул и тоже зашептал, горячо и жарко: — Или однажды бы понял, но было поздно? Ведь он рос бы под влиянием чужих людей, да и смогли бы они сохранить его?.. Такой маленький, такой хрупкий… Джон… Господи, Джон, я стольким тебе обязан и так виноват!.. Ты сможешь простить меня когда-нибудь?       Ватсон, так и не пригубив напиток, отставил его на низкий столик у подлокотника и укоризненно покачал головой:       — Шерлок, в который раз повторяю, мне не за что…       — Джон. — Прервав короля, Холмс опустил ресницы и, неосознанно вцепившись в сына, как будто только маленькое тельце могло сейчас поддержать его силы и решимость, тихо произнёс: — Поверь, есть за что. Ты не всё знаешь… То, как я попал к тебе… Инициация… — Преданный тяжело вздохнул, но понимая, что время пришло, и начав, он обязан договорить до конца, продолжил: — Вероятно, ты уже понял, хотя, скорее всего, предпочёл просто не думать об этом, но… Отправляясь тогда к Магнуссену, я не лгал тебе в записке, Джон. Мои слова должны были не только пресечь твоё желание следовать за мной — они являлись чистой правдой. В общем, наша встреча в охотничьем домике была не случайностью и не божьим промыслом, а частью тщательно продуманного плана. И появившись у твоих дверей, некий Преданный выполнял приказ своего Хозяина — князя Чарльза.       Джон шумно втянул в себя воздух. Не то, чтобы он никогда не думал об этом — после «побега» Шерлока подобные мысли не раз посещали монаршую голову, являясь если не очевидными, то вполне оправданными. Но думать о таком было слишком неприятно, и навязчивое умозаключение, априори признанное глупым и нелепым, едва возникнув, тут же решительно отметалось, настойчиво вычёркиваясь из памяти. Теперь же, озвученное самим Холмсом, оно словно обрело плоть, стало неоспоримой реальностью, не требующей ни подтверждений, ни доказательств.       А Шерлок меж тем раскрывал всё новые подробности старого обмана:       — Но это ещё не всё. Сам способ… То, как Магнуссену удалось тебя одурачить… Это была моя идея, Джон.       Если бы Ватсон мог в эту секунду думать о чём-то ещё, то несомненно похвалил бы себя за вовремя отставленный в сторону алкоголь:       — Что?..       — Да. И мне очень жаль, — в голосе друга звучало сокрушённое раскаяние.       — Бред какой-то… — поверить в подобное было действительно трудно, почти невозможно. Джон с сомнением нахмурился, пытаясь осознать услышанное: — Ты всё это подстроил?! ТЫ, едва не умерший на моих руках в том подвале?!       — Да. — Шерлок снова вздохнул. — Боюсь, я должен тебе исповедь, Джон…       В оконное стекло начали постукивать редкие капли привычного летом дождя, сливаясь с пощёлкиванием пламени камина в одну тихую и мирную симфонию. Он неожиданно успокаивал, этот дождь, как нечто неподвластное человеку, нечто напоминающее, что существуют вещи, которые нужно просто принять, смириться с их существованием, не делая из того трагедии — они уже случились, уже есть, что бы ты о них ни думал… Джон ждал, замерев… Преданный, усилием воли расслабив плечи, откинулся на спинку кресла, всё так же не сводя глаз с посапывающего малыша.       — Начиналось всё достаточно прозаично, — ровный тихий голос звучал невозмутимо и бесцветно, странным образом подчёркивая жестокий смысл признания, одинаково болезненного как для слушателя, так и для рассказчика. — Когда Чарльз Магнуссен приобрёл Идеального Слугу по имени Шерлок, он вряд ли предполагал, что станет использовать его как оружие против кого бы то ни было. Скорее, ему хотелось новых ощущений от строптивого Преданного, не более. Которые он и получал в полной мере. — Холмс оторвал взор от геральдики на пелёнках сына и взглянул на невольно дёрнувшегося Шотландца. — Нет, Джон, я не слишком страдал из-за физического взаимодействия, если ты переживаешь об этом. Тело — только транспорт, а душе было всё равно. Почти всё равно. На тот момент, если честно, я даже не задумывался, есть ли она у меня вообще…       Он помолчал, поправляя съехавшее одеяльце их сокровища, а затем продолжил — не поднимая глаз, всё тем же бесстрастно-сдержанным тоном:       — Что было на самом деле мучительным, так это невозможность реализовать свои способности, отсутствие интересных, незаурядных заданий — не для тела, для ума. Помнишь, я говорил, что Универсал — прежде всего созидатель? Это не аллегория, Джон, а абсолютно точное определение. Да, Идеальный Слуга должен получать немыслимое наслаждение от любых приказов Хозяина и легко довольствоваться служением ему. Я же, находясь в полной дисгармонии с характером и потребностями князя, ощущал это удовольствие весьма… сомнительным. Всё моё существо требовало творить, добиваться, ставить и решать сложные тактические задачи, но на деле использовалось для совершенно бессмысленных, низменных целей. Это убивало. Убивали не манипуляции, производимые с телом, какими бы омерзительными они ни были, а отсутствие действий, которые мог бы совершать разум. — Вскинув голову и поймав дымчато-синий, полный боли и растерянности взгляд короля, Преданный закончил с отчаянной решимостью: — И когда на горизонте сэра Чарльза появилась проблема по имени Джон Ватсон, и господин, наконец, поставил перед рабом Шерлоком задачу, которая хоть в чём-то отличалась от простой коленно-локтевой… — зрачки расширились, превращая бирюзовые озёра в тёмные мерцающие омуты, — этот раб был в восторге.       — Шерлок… — пытающийся собрать разбегающиеся мысли Шотландец почти всхлипнул. — Я ничего не понимаю… Ты что, с самого начала знал о намерении Магнуссена убить Императора?!       — Что?! — откровенно опешил Холмс, но тут же, поняв логическую цепочку выстроенных Джоном умозаключений, поспешил развеять жуткое предположение: — Оу… Нет. Конечно, нет! — Секундное размышление закончилось уверенным выводом: — Готов поручиться, что подобные планы появились у Чарльза не раньше, чем состоялась моя провальная попытка выторговать твоё спокойствие… — горькая усмешка скривила пересохшие от волнения губы. — Ты примчался в Эплдор, доказывая, что готов ради меня на слишком многое, а я… Я был настоящим идиотом. Сам того не ведая, лишь спровоцировал и усугубил безумные фантазии бывшего Хозяина. Но тогда, в октябре, я уверен, целью князя был только ты и возможность тобой манипулировать. Передо мной поставили единственную задачу: проникнуть ко двору Эдинбурга и добиться твоей благосклонности… Любой ценой.       — Любой ценой… — зачем-то эхом повторил Ватсон и, желая как можно скорее получить ответы на взрывающие его сознание вопросы, вновь открыл было рот, но, растерянно моргнув и так и не решив, с чего начать, лишь покорно кивнул, поощряя Шерлока к продолжению.       Тот, неловко поёрзав, тут же замер в опасении разбудить сына. И до того негромкий голос стал ещё тише:       — Собственно, реализация плана начала осуществляться ещё во время Совета Наций. Не для оправдания, а справедливости ради замечу, что предложение внедрить в твоё окружение агента, способного со временем стать рычагом воздействия, подвластным правителю Эплдора, исходило не от меня, а от Джеймса. Но ни он, ни сам князь не могли придумать способ, коим подобное можно было бы воплотить в жизнь: обнаружить у тебя подходящие для этого слабости никак не удавалось. И тогда я, как непосредственный исполнитель, посоветовал использовать твои достоинства. Сыграв на благородстве и милосердии, позволить думать, будто ты спасаешь несчастного раба от жестокости бездушного господина, а затем вынудить стать Хозяином, дабы сохранить жизнь Преданному, который иначе неминуемо бы погиб. Идея пришлась Чарльзу по вкусу. На её основе, сочтя мой вариант недостаточно проработанным и убедительным, они с Джимом выстроили многоходовую комбинацию, в детали которой меня посвятили лишь отчасти — для чистоты и естественности результата. Первым шагом должен был стать тот самый гладиаторский бой…       — О, Боже… — простонал Джон, крепко зажмурившись и потирая ладонью лицо. Давние события приобретали новый смысл, складываясь в отвратительную, но вполне логичную картину. — Значит, и представление было рассчитано на меня?       — Нас нужно было познакомить, привлечь ко мне твоё внимание, возбудить любопытство, — Шерлок повёл плечами, словно его слегка знобило. — Перед тем, как начать игру, князь Магнуссен всегда очень тщательно изучал будущую жертву — не только уязвимые места, но и вкусы, пристрастия, предпочтения. Он прекрасно понимал, что благородного потомка Дома Ватсонов вряд ли заинтересует придворная шлюха, пусть даже очень дорогая и умелая. Другое дело — искусный воин, побеждающий противника, превосходящего его и в силе, и в размерах. И ты заинтересовался — я это видел, как и то, что жестокое зрелище не вызвало у тебя восхищения или азарта. Ты сопереживал, а не развлекался; проявил милосердие там, где другой пожелал бы насладиться кровавой расправой. Разумеется, для Чарльза твои чувства также не стали секретом, и это значило, что пришло время следующего хода.       — Он прислал тебя ко мне, — сам поражаясь вдруг снизошедшему на него хладнокровию констатировал Джон.       — Да, — вновь кивнул Шерлок, с тревогой выискивая в родном лице признаки сдерживаемой гневной ярости, но видя, что король владеет собой, осторожно продолжил, — и на сей раз именно в качестве шлюхи.       — Постой, но раз тебе приказали меня соблазнить… — Ватсон нахмурился, припоминая почти забытое, — почему тогда ты недостаточно старался?       — Я и не должен был стараться, Джон. Не тогда, — покаянная печаль всё больше проступала как в голосе Преданного, так и в его глазах, полных невысказанной мольбы и отчаянной надежды на прощение. — Князь считал — надо признать, абсолютно справедливо — что даже если соблазнение удастся, своей цели он этим не достигнет. Повторяю, Чарльз Магнуссен желал не просто скомпрометировать политического соперника — он намеревался превратить тебя в послушное орудие своих подлых интриг. Одной ночи страсти для этого было явно недостаточно, тем более, что наутро ты, вполне возможно, раскаялся бы в содеянном и, ужаснувшись глубине своего падения, больше никогда не подпустил бы меня к себе. А такой вариант Его Светлость точно не устраивал.       Шерлок умолк на минуту, покачивая заворочавшееся дитя, но как только малыш затих, беспощадная исповедь тут же возобновилась:       — Мне необходимо было проникнуть не просто в окружение или постель — целью являлись твои сердце и душа, Джон. И путь к этой цели не мог вести через похоть — только через доброту и сострадание. Ты отверг меня, и это должно было повлечь наказание, после которого моё существование становилось бы невыносимым и невозможным. По замыслу Чарльза, факт твоей причастности к постигшей меня жестокой и несправедливой расправе впоследствии мог послужить ещё одной весомой причиной, упрочившей намерение избавить доведённого до отчаяния Преданного от власти бессердечного Хозяина-садиста и, согласись, он не просчитался — ты и впрямь решил, что должен мне за тот отказ. Что тут скажешь… Князь Магнуссен действительно был знатоком человеческой натуры. И всё же кое-чего не смог предусмотреть даже он.       Шерлок прищурился на напряжённо внимающего рассказу Ватсона и, вопреки всему, чуть улыбнулся — благодарно и почти нежно:       — Когда я пришёл к тебе, Джон, когда мы заговорили, взглянули друг другу в глаза, когда мои руки коснулись твоего тела… — озёрно-льдистая зелень заискрилась отблесками светлого, бережно хранимого воспоминания, — тогда что-то случилось. Со мной, во мне… С окружающим меня в то время миром… Что-то, чего не предвидел Магнуссен, и чего я сам в себе никак не мог предположить. Возможно, это был зов Идеальной Связи, а может быть, воспеваемая поэтами всего мира божественная искра, зажигающая в сердцах получивших её счастливцев истинную любовь, — об этом я не думал, просто не мог, но именно тогда у меня впервые мелькнула мысль: что, если бы действительно не Чарльз, а ты… Такой честный, такой добрый, такой верный себе и своим принципам… Каково быть твоим Преданным? Ощутил бы я рядом с тобой что-то, кроме пустоты и холода внутри, кроме абсолютного одиночества? Возможна ли для меня хоть какая-то эмоция, помимо безразличия и чувства брезгливости по отношению к Господину?.. — Шерлок опустил глаза, выравнивая сбитое волнением дыхание. — Позволив себе лишь помыслить, я тогда едва не умер от болевого шока, однако зерно запретного желания упало на благодатную почву. Всё моё естество жаждало удивительного и невозможного эксперимента — подспудно, неосознанно, в тайне от самого себя, но необратимо и настойчиво. Разумеется, я по-прежнему принадлежал властителю Эплдора и обязан был заботиться лишь о его интересах, выполнять лишь его приказы, и всё же… Всё же на этот раз желание Хозяина полностью совпало с потребностями раба — я ждал своего внедрения не меньше самого князя Магнуссена.       — Постой, дай мне минуту, — совершенно обескураженный обрушившимися на его голову откровениями, Джон поднял перед собой руку, словно защищаясь. Зашептал, громко и сбивчиво: — Не понимаю… Значит всё это было только хорошо разыгранным спектаклем? А кандалы, раны? Они ведь были настоящими! Наказание, Мэри… Неужели ты пошёл на это добровольно? Я не верю… Обряд инициации… Ромус, мастера Школы — они знали, они тоже в этом участвовали? Почему? Магнуссен подкупил их? Шантажировал?       — Нет, Джон, нет, — зачастил в ответ Шерлок, уставившись на сына и осторожно его покачивая. Казалось, только присутствие маленького дофина и держит Преданного в рамках относительного спокойствия и решимости поведать абсолютно всё и до конца. — Ни Ромус, ни преподаватели тут ни при чём. Ими просто манипулировали — я и пара подкупленных служек. Эта часть плана была целиком на моей совести. Дело в том, что ещё во время своего обучения в архивах Школы я натолкнулся на подробное описание процедуры замены одной Связи на другую без согласия Хозяина, но поскольку помимо химических веществ, что должен употребить подопытный, рецепт требовал участия мастеров, присутствия лица, желающего незаконно стать владельцем Преданного, а также соответствующего антуража, задвинул его подальше в Чертоги, как любопытный, однако вряд ли способный понадобиться и вообще осуществимый. Когда же князь поставил задачу подобраться к тебе как можно ближе, мой мозг, слишком долго изнывающий без дела, выдал эту инструкцию, как наиболее действенный способ решения проблемы. Заработав со всем возможным усердием, он преобразовал её в готовый сценарий действий, включающий в себя имитацию суицида и «побега» от «старого» Хозяина, обращение за помощью в Школу, моё позорное и совершенно убийственное якобы возвращение к Магнуссену и фальшивую инициацию «новой» Связи…       — Фальшивую? — слова того, кого он считал для себя самым родным и близким человеком, казалось, резали Джона по живому. И всё же Шотландец, скрепя сердце, намеревался выслушать жуткую исповедь до конца, всей душой надеясь, что каждому вопиющему факту найдётся разумное и оправдывающее объяснение. И будто стремясь сократить эту невыносимую для обоих, но, видимо, всё же необходимую пытку, Шерлок заговорил быстрее, сыпля чёткими ясными фразами:       — Для этого достаточно было всего лишь принять средство, нейтрализующее действие необходимого для реальной замены Связи снадобья. Зная состав препарата, я мог собственноручно приготовить противоядие и выпить его украдкой перед самой инициацией. Моё предложение князь принял вполне благосклонно — он никогда не был против рискованных забав. Уже находясь в госпитале Школы и зная, что становящийся с годами всё более чувствительным мэтр Ромус мне откровенно симпатизирует, я исподволь внушил добросердечному старику желание лично курировать моё возвращение в Эплдор, дабы сделать его хоть немного менее мучительным и опасным, а затем подбросил ему изученный мной когда-то свиток с описанием запрещённого обряда, приложив к нему уже готовое зелье и обставив всё так, словно кто-то давным-давно припрятал и то, и другое в одной из школьных кладовых, где собирающийся в дорогу Мастер-торговец их и обнаружил. Несомненно, стоящую передо мной задачу можно было бы значительно упростить, внеся нужные изменения сразу в формулу первичного состава, но сочетание входящих в него ингредиентов было слишком своеобразным, и любая добавка или колебание дозировки заметно меняли палитру запаха и цвета. Даже не будучи особо искушённым в вопросах химии, при столь явном несоответствии с указаниями инструкции Ромус заподозрил бы отклонение от рецепта, а посему склянку с неопределённым содержимым мог и не взять. Но наткнувшись на шкатулку со свитком и абсолютно аутентичным на вид снадобьем, впечатлительный старик, как я и рассчитывал, счёл это знаком судьбы и припрятал полученные «дары» среди собственного, необходимого для проведения законных инициаций реквизита. Подготовившись таким образом, я стал ждать сигнала от княжеского шпиона, засланного к эдинбургскому двору, и как только завербованный служка сообщил мне, что шотландский король намерен такого-то числа отправиться на отдых в своё охотничье поместье, сделал следующий шаг. Заверив Ромуса, что моё состояние уже позволяет вернуться к Хозяину, я подтолкнул его немедленно отправиться в дорогу, одновременно подкинув идею наиболее удобного для реализации требований князя Магнуссена маршрута. Погода сыграла мне на руку: холодный осенний ливень вынудил торговца попроситься на ночлег в твой дом, и для этого даже не пришлось устраивать поломку кареты или какое-то иное несчастье. Что случилось дальше, тебе известно. Достаточно было свести вместе благородного монарха, готового прийти на помощь всякому нуждающемуся, и сентиментального старика, одолеваемого сочувствием и вооружённого необходимыми знаниями и средствами, — и результат не заставил себя долго ждать.       — Я такой предсказуемый? — Ватсон криво усмехнулся, заново переживая давние, круто изменившие его судьбу события — теперь уже с несколько иными эмоциями. С удивлением он отметил, что не разгневан и даже не обижен на Шерлока, однако чувствовать себя одураченным глупцом было всё-таки гадко и противно.       — Нет, — быстро мотнул головой Преданный. — Но просчитывать поведение людей для меня не составляет особого труда, ты же знаешь. — Шотландец с пониманием хмыкнул, а Холмс продолжал вещать: — Разумеется, об антидоте я тоже позаботился заранее. Вот только составляя его в полумраке школьной лаборатории, куда проникнуть незаметно можно было лишь ночью, я, похоже, в то же время планировал с помощью разработанной мной дополнительной химической формулы добиться несколько другого эффекта.       — Похоже? — Ватсон, как всегда, вычленил самое важное, и Шерлок восхищённо моргнул.       — Джон… Каким бы строптивым я ни был, но всё-таки оставался Преданным. Каждая осознанная, не допускающая двоякой трактовки мысль не в пользу Хозяина заканчивалась болевым шоком. Я балансировал на острие, действовал на инстинктах, не давая себе до конца осмысливать происходящее, но самым краем сознания понимая, что, возможно, это мой единственный шанс. Это сейчас я могу разложить всё по полочкам, вспомнить, оценить… Тогда же подобное могло закончиться для моего разума достаточно плачевно.       — И какого же эффекта ты добивался? — предугадывая ответ, но горячо желая услышать его именно из уст возлюбленного, Ватсон невольно задержал дыхание. В глазах Шерлока отразилось понимание этой настороженной надежды, и он, отметая всякие сомнения, подтверждающе кивнул:       — Стараясь не зацикливаться на неправильных целях, я, тем не менее, тайно надеялся сохранить изначальный смысл процедуры неизменным: разрушить давление постоянно приносящей боль Связи, что была создана между мной и Чарльзом, и заменить её на новую — с тобой. Конечно, проще всего было бы вообще не использовать противоядие, но, повторюсь, получив от князя конкретный и однозначный приказ, я не мог открыто ему не повиноваться. Внесение же незначительных, почти нечаянных корректив в состав снадобья привело к необходимому результату без побочных осложнений.       — И это ты называешь — без осложнений?! — Шотландца бросило в жар, и он подался вперёд, судорожно вцепившись пальцами в подлокотники кресла. — Я был уверен, что ты на самом деле умираешь! Я же это чувствовал! Или это тоже была имитация?       — Нет, Джон. И ты прав — я действительно едва не умер. Но, полагаю, даже этот вариант являлся для меня более приемлемым, нежели возвращение к князю. Опять же — на неосознанном, скрытом от самого себя уровне. В конце концов, самоубийство было неизбежным, останься я Преданным Магнуссена. Учитывая наше с ним несоответствие, рано или поздно это бы произошло. Думаю, вкупе с исходящим от тебя зовом Идеальной Связи, осознание сего факта и дало мне возможность обмануть защитный механизм, призванный оберегать выпускников Школы от ненужного и опасного своеволия.       — Похоже, ты и впрямь всё предусмотрел, — даже будучи жертвой задуманной и воплощённой Холмсом мистификации Шотландец не мог не восхититься отточенным мастерством этого невероятного и изощрённого ума.       — Однако кое-чего я всё же не учёл, — возразил Преданный, мрачнея. — Предполагая в процессе разработанной операции лишь собственное лицедейство и намеренные повреждения тела, не слишком серьёзные, но достаточные для создания должного впечатления у Мастеров Школы и… остальных персон, вовлечённых в сию аферу, я не подумал о том, что Чарльз Магнуссен сочтёт всё это недостаточным и захочет подогреть накал достоверности моего побега, отдав приказ, не в силах сопротивляться которому я реально буду доведён до состояния крайне катастрофичного… — В наступившей на секунду тишине слышно было лишь потрескивание поленьев в камине — дождь, едва начавшись, стих, хотя затянутое серыми облаками небо так и грозило медленно окунуться в подступающие сумерки, не давая протиснуться за пелену хмари ни одному солнечному лучу. Джон судорожно сглотнул. — Связь обязала меня выполнить то, что я по сути своей натуры никогда бы не сделал добровольно, и она же, сохраняя мой разум от неизбежного саморазрушения, заставила всё забыть, позволив прийти в себя лишь у ворот Школы. Действительно не помня ничего, что касалось совершённого мной злодеяния, я при этом отлично осознавал и поставленные передо мной цели, и оговоренные способы их достижения. И ещё — я по-настоящему был очень и очень болен…       Образ того, каким он увидел Шерлока в охотничьем поместье, живо дополнился всё ещё свежими воспоминаниями об эмоциях, переданных Связью в тот момент, когда рухнул барьер спасительного забвения, и Джона невольно передёрнуло:        — Странно, что после всего ты вообще остался жив!       — В этом как раз нет ничего странного, — чуть пожал плечом Преданный. — Князем мне дан был категорический приказ выжить… При любых обстоятельствах.       — И Чарльз был уверен, что это сработает? — не унимался Шотландец.       — Разумеется, не был, — продолжил терпеливые объяснения Холмс. — Но Его Светлость пошёл на риск, полагая, что в данном случае лучше потерять Преданного, чем быть уличённым мастерами Школы. Игра предстояла слишком серьёзная, и ни у кого не должно было возникнуть даже тени сомнений в правдивости происходящего. Тем более, что… — Шерлок запнулся, не желая лишний раз бередить едва затянувшуюся рану, но преодолел себя: — …затея с наказанием и сама по себе доставила Магнуссену немало удовольствия.       Ватсон сидел ни жив, ни мёртв. Жуткие картины насилия с участием его бывшей супруги, никем ему подробно не описанные, но, тем не менее, живо нарисованные воображением и логикой, вставали перед внутренним взором, застилая сознание. «Джон, она сказала, что стала жертвой, но была не против… Как такое может быть?» — шептал ему тогда Шерлок. О, Шерлок… Наверняка ты уже разобрался с этим, и не приходится сомневаться, к какому выводу пришёл. Да и для самого короля всё было довольно очевидно: перехваченная когда-то голубиная почта Мэри Морстен в сочетании с новыми фактами подкидывала достаточно тем для размышлений. Но он не хотел об этом думать. Не хотел об этом говорить. Никогда. Из уважения к смерти, из собственного упрямства, из невозможности что-то изменить. Больно, слишком больно.       — Но и с самой инициацией на деле тоже всё пошло не так, как планировалось, — продолжал тем временем Преданный. — Я даже предположить не мог, что мы с тобой настолько подойдём друг другу. Если бы я верил в предначертанность человеческих судеб, то сказал бы, что мы друг для друга созданы… Однако, этого всё же оказалось недостаточно. Ты отказался поставить клеймо, и у меня не было возможности повлиять на твоё решение. В процедуре привязки клеймление — не просто жестокий драматический эффект, оно играет роль своеобразной консуммации отношений между Хозяином и Преданным. Так как процесс не был доведён до логического завершения, в итоге мы получили новую Связь при сохранившейся старой. Только вот беда в том, что сразу я этого не понял. Был слеп, точнее — ослеплён чувством вдруг нахлынувшей целостности и ярким светом воплотившейся надежды. Ощутив новые, совсем иные узы — лёгкие, удобные, заставляющие выздоравливать, желать творить и просто желать; путы, которые и путами-то не воспринимались, а скорее живой, протянутой между мной и тобой веной, наполненной благодатной целительной влагой, — я решил, что мои дополнения к формуле оказались непредсказуемо действенными, что у Ромуса всё получилось, и одна Связь действительно заменила другую, как при полноценно законченном обряде.       Джон кивнул. Он помнил свои ощущения так, словно это было вчера. Шерлок ласково и виновато заглянул в пронзительную синь дорогих глаз.       — Новая была идеальна. И комфортна. А ещё она позволяла больше думать и, как ни странно звучит — давала возможность огорчаться. А я был огорчён. И вовсе не провалом порученной мне миссии, но осознанием того, что несмотря на разрушенную, как я тогда посчитал, старую Связь, Магнуссен ни за что не оставит в покое ни меня, ни тебя, и рано или поздно всё поймёт и предъявит права. Уяснением того, что я не хочу тебе вредить (а в том, что прежний Хозяин постарается использовать меня в подобных целях, никаких сомнений не было), но что будучи теперь привязанным к Джону Ватсону Шотландскому — вот уж воистину бойтесь своих желаний! — не смогу тебя покинуть, даже если в этом будет отчаянная необходимость. Признанием того, как внезапно и остро меня потянуло к тебе, хотя ещё месяц назад — если и не выворачивало наизнанку от любого физического взаимодействия такого рода, то, по крайней мере, при всех своевременных физиологических реакциях тела внутренне оставляло абсолютно незаинтересованным… Всё это прозрение лавиной обрушилось на мою голову, и я уже не был готов поручиться, что же для меня предпочтительнее: шквал подобной неразберихи или неотъемлемая от прежней Связи боль постоянного диссонанса с Хозяином…       Малыш на руках Преданного снова завозился, и Холмс плавно качнул дитя, даря успокоение и чувство защиты. Свет его глаз потеплел.       — Но это был ты. И ты снова пришёл на помощь. Ты расставил всё на свои места, Джон. Ты приказал бороться и искать себя. Ты велел не сдаваться. Ты показывал, как надо поступать, своим личным примером, не лицедействуя и не лукавя. Им легко было следовать, твоим приказам, сладко. И, одновременно, тяжело — это заставляло идти наперекор вбитым за двадцать лет рабским инстинктам, давать им отпор, искать выход из внутренней тюрьмы, ломать её стены, преодолевать себя самого. А ещё я не мог оскорбить тебя. Ни за что. Когда ты позвал меня, там, в палатке на строительстве форта, я был в смятении. Я желал тебя, я готов был повиноваться — чувство полного согласия собственных побуждений и воли Хозяина было таким захватывающим! Но ты заставил смотреть на это иначе. Вместе не потому, что приказ, не потому, что Связь зовёт к сближению, но потому что — любовь? Не стремление выполнить повеление Господина, не удовлетворение желания Хозяина поддаться натяжению связующей нити, а порыв отдаваться и брать, потому что он твой, а ты его во веки веков, и только так — правильно… — от сдерживаемого волнения голос Шерлока окрасился лёгкой хрипотцой. — И ещё в тот момент я вспомнил, зачем был прислан к тебе. Заставить себя полюбить. И понял, что сделал это. Мне стало так страшно, Джон… Страшно осознать, что я всё же выполнил приказ Магнуссена, исполнил всё, что было велено этим извращенцем, страшно от того, что я не смог совладать с ситуацией, не смог поступить как надо, защищая тебя, и теперь нам обоим придётся за это заплатить. Прости, что сбежал тогда. Это был шок. Когда же он прошёл… — Преданный перешёл на едва слышный шёпот: — Когда я почувствовал, что сам люблю, что Связь здесь уже ни при чём… Как же я ревновал…       Часы на каминной полке мелодичным тихим перезвоном пробили половину седьмого, будто пытаясь выдернуть собеседников с перевёрнутых страниц горького прошлого в настоящее спокойного и мирного вечера, в который раз напоминая о том, что время может быть не только тягостной пыткой, но и добрым врачевателем, смягчающим скорбь, утоляющим печали, сглаживающим острые углы. Какой бы ни была боль, какой бы несправедливостью ни казалось происходящее в момент своего вершения, именно время расставляет всё по своим местам, дай только ему течь — медленно и плавно, являя на свет противоречия и сокрытые подводные камни, обнажая правду и отворяя завесу недопонимания.       Джон задумчиво потёр переносицу, осмысляя последнее признание возлюбленного и уносясь мыслью к давно мучившему вопросу:       — Шерлок, но ты ведь понял, что я не спал с Мэри до свадьбы? Сначала мне думалось, что это не очевидно, и сей факт удастся оставить моим личным делом, но сейчас понимаю — ты совершенно точно увидел!       Холмс понурил голову.       — Я увидел. На помолвке.       — И вычислил, что ребёнок не может быть моим… Поэтому ты и сказал просто о сроках свадьбы, чтобы я сам догадался?..       — Я не мог сказать прямо, — согласился Преданный. — Не в тот момент. Но надеялся, что ты запомнишь и потом сделаешь вывод.       Джон поморщился.       — Я и сделал. Это стало… потрясением. Прости за моё поведение тогда…       Шерлок прошептал едва слышно:       — Я кичился своей дедукцией, но на деле — не ты, а я был слепцом… До самого конца для меня оставалось загадкой — почему ты не расторг помолвку? Это мучило. Безумно. — Фраза не требовала ответа, но Джон осторожно кивнул, подтверждая недавно пришедшее к другу печальное прозрение:       — Я не мог. Я слишком быстро сложил два плюс два, сопоставив факты. Это ведь был твой ребёнок, а ты… Я ощущал его… абсолютно своим.       Преданный рассеянно качнул спутанной шевелюрой:        — Наверное, сработала Связь…       — Шерлок… Ты идиот, — Джон невольно хмыкнул. Затем, помолчав, вздохнул: — Если бы ты знал, как я боялся, что ты тоже догадаешься о своём отцовстве, что, продолжая разбираться в этом деле, вспомнишь…       — Но ты же запретил мне это делать — разве нет? — удивлённо воззрился на бывшего Хозяина Преданный. — Я не мог нарушить приказ. Настойчивое ослушание привело бы к повреждению мозга вследствие повторяющихся болевых приступов…       На этот раз чувство вины лёгким румянцем проступило на лице Его Величества, но Холмс, оставив сожаления монарха без внимания, взволнованно прикрыл веки:       — Я готовил организацию свадебной церемонии и с ума сходил от мысли, что ты… с твоими принципами… теперь уж точно никогда не будешь со мной, что я действительно был полным дураком, прозрев слишком поздно… для всего.       Ожившие в памяти собственные попытки растормошить Преданного в те нелёгкие дни, сцены венчания с присутствующим в них его бледным и отрешённым ликом, лепестки роз на изысканно убранном ложе и неуловимый аромат недавнего присутствия Шерлока в подготовленной к брачной ночи спальне разлились в животе Его Величества жаркой волной. Он потянулся к отставленному бренди и, пригубив янтарную жидкость, выдал слегка разочарованное откровение:       — Я не чувствовал этого. Я мечтал о твоей ревности, но не видел её…       Его Высочество, словно на мгновение черпнув сил от сокрытого источника жизни, чуть самодовольно усмехнулся:       — Ты и не должен был. Я бы ни за что тебе не позволил. — И тут же вновь помрачнел: — Но одно из самых главных и горьких моих прозрений наступило позже, на первом суде. Связь с князем, старая постылая Связь, от которой я пытался избавиться с таким усердием и риском для жизни — всё ещё существовала. Несмотря на сошедшую метку — я до сих пор не разобрался, что за химические процессы в моём теле спровоцировали это чудо, — вопреки долговременному отсутствию её призыва, невзирая на то, что сия тонкая и слабая дрянь едва ли могла тягаться с тем мощным канатом, что протянулся между нами — она была жива. И по-прежнему держала меня, подобно липкой паутине, вполне успешно призывая к повиновению. Я приложил все усилия, чтобы не обнаружить этого перед Чарльзом, и ничего не сказал тогда тебе, предполагая, что раз метка исчезла, а Связь так истончилась, то, возможно, пройдёт немного времени — и она сама уйдёт следом за постыдным клеймом Магнуссена…       Шерлок закрыл глаза в отчаянии от нахлынувших воспоминаний.       — Я так этого хотел, так на это рассчитывал… и снова просчитался. По всем пунктам. Ну, да ты знаешь…       — Одно из главных прозрений… О Чарльзе? — Джон озабоченно нахмурился. — Значит, было и другое. Как минимум.       — Ну, ещё бы… — Холмс понурился ещё больше. — Я ведь на самом деле почти до самого конца считал, что Магнуссен отвёл мне роль манипулятора тобой и твоими планами, и был на сей счёт до определённого момента вполне оптимистичен, поскольку уж точно не собирался этого делать. Но в конце концов, всё оказалось гораздо прозаичнее, а я проявил себя ещё большим идиотом: то, что изначально лежало на поверхности — раб, одним своим существованием подле бросающий тень на твою репутацию, не говоря уже о конфликте между долгом монарха и личной привязанностью — и являлось единственной целью. Какой смысл в тайных глубинных замыслах, если живой рычаг для манипулирования хорош и без своего прямого согласия? Рычаг, при использовании которого ни один из членов Совета не встал бы на защиту короля, имеющего двойные стандарты. Рычаг, который не выглядел таковым; раб, похищение или же законное изъятие которого не вызвало бы возмущённого протеста окружающих, а лишь новые недоумённые вопросы к тебе… Я был глупцом, уверенным в своей значимости, когда смыслом плана стало как раз её публично неоспоримое отсутствие… — Шерлок обречённо вздохнул. — Всё это, все мои просчёты, вся моя заносчивость и самоуверенность привели к тому, к чему привели, и я не в силах ничего изменить, как бы этого ни желал… Мне остаётся лишь надеяться, что когда-нибудь ты сможешь простить меня…       Джон снова решительно отодвинул бренди в сторону, поднялся со своего места и бесшумно, чтобы не разбудить сына, приблизился к тоскливо замершему Преданному. Дотронулся до поникшего плеча:       — Мне не за что прощать тебя, глупый.       Шерлок, не открывая глаз, прислонился щекой к тёплой руке, огладившей ткань его камзола, и едва слышно измученно выдохнул:       — Но, возможно, если бы… Мэри была бы жива, и вы…       Однако король не собирался предоставлять ему очередной шанс для самобичевания. Ни за что.       — Возможно. Но в том, что это не так — нет твоей вины, Шерлок. Абсолютно. Ты пытался предотвратить, ты сделал всё, что мог. И главное — наш сын действительно выжил только благодаря тебе. — Джон твёрдо поймал распахнувшийся и растерянный взгляд своего визави и продолжил, делая ударение на каждом слове: — Не забывай, целью и Чарльза, и Джима был я — и никто другой. Так что мне положено возносить хвалу Господу о том, что послал тебя в ту минуту, да и все другие, когда ты вмешивался и спасал мою жизнь. А ты говоришь о каком-то прощении?..       Он, наклонившись, коснулся лбом растрёпанных тёмных локонов.       — Я скорблю по Мэри. Что бы эта женщина в своей жизни ни совершила, такого конца она точно не заслуживала. — Ватсон горько поджал губы. — Её грехи, вольные и невольные, оплачены страшной ценой. И я надеюсь, что Всевышний смилостивится над этой многострадальной душой. Но Шерлок… Если бы на её месте оказался ты… Нет. Я не хочу даже думать о том, что случилось бы тогда. Со мной. С малышом… Со всеми нами… Нет.       Король опустился на ковёр перед самыми дорогими для него существами и, не переставая поглаживать Преданного по руке, заглянул в безмятежное личико его маленькой копии, не подозревающей, какие страсти бушуют вне волшебного мира младенческих сновидений. Крохотное чудо выглядело вполне довольным своим существованием, успокоенное надежными любящими объятиями.       — Нам следует выбрать ему имя, Шерлок, мы и так достаточно тянули с крестинами. Я не задумывался над ним раньше, почему-то был уверен, что будет девочка… А мнение Мэри по этому поводу уже не узнать… Ты не хочешь?..       Тот, еще находясь в тисках своего всепоглощающего раскаяния и считая, что никак не заслуживает столь быстрого и лёгкого прощения, устремил на Его Величество пытливый, удивлённо-недоверчивый взгляд, но, удостоверившись в безусловной искренности любимого самодержца, расцвёл благодарной улыбкой:       — Может быть, Хэмиш?       — О, нет, прошу тебя! — Джон тихонько захихикал. — Терпеть не могу своё второе имя! К тому же, моё у него уже и так есть. Давай воспользуемся одним из твоих?       Преданный закатил глаза:       — Только не Шерлок, ты же понимаешь, что не стоит дразнить людей… Да и Уильямов, пожалуй, в нашей семье уже достаточно, не находишь?       — Да, пожалуй. — Ватсон облокотился о колено своего любовника и, размышляя, подпёр ладонью щеку. — Тогда давай назовём его в честь моего прапрадеда. Того самого, чьё кольцо ты сейчас носишь на пальце — в конце концов, именно его кровь, его и твоей прапрабабки, унаследованная через пять поколений этим малышом, объединяет и нас с тобой. Ты не против?       — Ммм… — промычал было Шерлок, мысленно перекатывая предложенное имя на языке, но вежливый стук в дверь и появившаяся вслед за ним Марта Хадсон нарушили пастораль момента:       — Ваше Величество, Ваше Высочество…       Джон хмыкнул, поднимаясь с колен и оборачиваясь:       — Дорогая миссис Хадсон, можете оставить официоз, мы ведь почти семья.       — О… Мои хорошие… — Марта растроганно шмыгнула носом. — Простите, что прервала ваш разговор, но я хотела забрать Джуниора, он скоро проснётся и потребует молока, — она улыбнулась, с нежностью оглядев маленькое спелёнутое сокровище, — и поверьте, сделает это очень громко! Я отнесу его к кормилице? Или ей следует придти сюда?       Шерлок с Джоном уставились друг на друга. Неожиданно такой простой выбор из двух вариантов застал врасплох. Отчаянно не хотелось расставаться с малышом, но продолжать разговор при постороннем человеке было бы откровенно неуместным. Наконец Шерлок аккуратно подхватил сына и осторожно передал завозившегося и запыхтевшего во сне младенца в руки пожилой леди, переспросив с напускной строгостью:       — Джуниора?       Женщина смутилась.        — Ну, он ведь младший… И пока не принято официальное решение о его имени… — она смутилась окончательно и умолкла.       Вновь переглянувшись с Джоном, Шерлок кивнул:       — Его зовут Мартин.       — Мартин?       — Да, — с улыбкой подтвердил король. — В честь кровно объединяющего нас с Шерлоком предка. Мы подумали, что так будет… правильно.       — Мартин… Ну что ж, Марти, пойдёмте к Вашей кормилице, — более чем довольно заворковала миссис Хадсон, не обращая внимания на возведшего глаза к потолку Шерлока, проворчавшего: «Бога ради, только никаких сокращений, пожалуйста!» — и покачивая начавшего просыпаться малыша, ещё не разлепившего сомкнутых дрёмой век, но уже нетерпеливо причмокивающего губами и всё решительнее открывающего ротик в поисках изобилующей молоком груди, заменившей ему материнскую.       Так и не дождавшись моментального предоставления необходимого, только что обретшее своё мирское имя чудо через мгновение окончательно проснулось и, широко распахнув младенчески-голубые, ещё не определившиеся с оттенком глаза, оглушило присутствующих пронзительным и требовательным криком. Двое папаш инстинктивно дёрнулись следом, но тихонько посмеивающаяся над их порывом нечаянная тёзка высокородного отпрыска лишь залюлюкала над маленьким принцем, поспешно удаляясь с ним из королевского кабинета…       В начале июля, когда до завершения траура по королеве Мэри оставалось не более двух недель, из Лондона прибыл гонец с депешей от сира Майкрофта.       В самых изысканных фразах и не лишённым поэтической выразительности стилем Холмс-старший сообщал, что их с Шерлоком матушка совершенно утратила терпение от беспокойства и переживаний о чудесно воскресшем сыне, которого всё ещё не могла ни лицезреть, ни заключить в свои нежные родительские объятия. Тревожась о душевном здоровье измученной волнениями королевы-матери и будучи регулярно информируемым о состоянии младшего брата, Император выражал надежду, что самочувствие принца уже вполне позволяет ему принимать гостей, и прозрачно намекал, что факт так и не состоявшегося приглашения со стороны шотландского короля вряд ли способен и дальше удерживать исстрадавшееся материнское сердце от посещения Эдинбурга.       Читая сие послание, Джон почувствовал ощутимый укол совести: за собственными заботами и радостями он совершенно позабыл о просьбе Майкрофта и о своём обещании не затягивать с приглашением. Тут же исправляя допущенную оплошность, Его Величество поспешил отправить в Лондон нарочного с письмом, в котором сдержанные, но искренние извинения подытоживались почтительной просьбой приехать в шотландскую столицу на празднование крестин престолонаследника — разумеется, всем семейством.       Однако сообщая о предстоящем визите Шерлоку, Ватсон всё же опасался, как бы эта волнительная новость не нарушила достигнутое с таким трудом душевное равновесие его избранника, и испытал огромное облегчение, когда английский принц, выслушав облечённое в самые осторожные словесные формулы известие, лишь пожал плечами и кивнул: «Этого стоило ожидать. Удивительно, что Майкрофту удавалось так долго сдерживать подобное развитие событий. Впрочем, — тут младший брат Императора улыбнулся с лёгкой иронией, — он обладает просто колоссальным даром убеждения.»       И тем не менее, показная флегматичность не могла одурачить шотландского короля, и без подсказок Связи догадывающегося об истинных душевных и сердечных настроениях возлюбленного. Хотя соединяющая двух мужчин нить, приобретающая поистине изумительную чувствительность лишь в моменты сильнейших потрясений и тяжелейших испытаний, в виду счастливого отсутствия и тех, и других в данное время несколько утратила свою связующую власть, Джон без особых усилий разгадал тревожные мысли, что бились и разбегались в непривычном замешательстве под любимыми до боли шоколадными кудрями. Посему оставшийся до визита державных англичан срок Его Величество потратил на успокаивающие беседы, стараясь нежностью и собственной решительностью внушить Шерлоку уверенность в самом благополучном исходе предстоящей знаменательной встречи.       Благородные намерения короля, подкреплённые небывалым для Ватсона красноречием и щедро приправленные восхитительно ласковыми объятиями вкупе с вдохновляюще страстными поцелуями, достигли-таки намеченной цели: когда карета, украшенная гербом правящего Дома Холмсов, остановилась у ступеней эдинбургского дворца, Шерлок встретил её появление если и не безмятежно, то, по крайней мере, без смущающей разум и сердце паники. Позволив себе лишь один короткий взгляд, брошенный на Джона в желании удостовериться — друг рядом, они вместе, а значит всё будет хорошо, — Шерлок глубоко вздохнул и шагнул навстречу ступившей на каменную мостовую эдинбургского замка английской королеве, в волнении протягивающей руки навстречу некогда потерянному, но заново обретённому самым чудесным образом сыну.