Два с половиной месяца спустя.
На залитом рубиновым заревом небосклоне зависли тёмно-бордовые потёки — облака. Лучи заходящего солнца скользят по верхушкам деревьев и, пробираясь сквозь ветки и густо растущие листья, проникают в окно на втором этаже поместья. Минуя тяжёлые плотные шторы и лёгкие полупрозрачные занавески, они без труда просачиваются в спальню, слепя красно-оранжевым светом.
Не обращая внимания на яркие лучи заходящего солнца, неотрывно смотрю прямо на пылающий огненный шар, медленно уплывающий за горизонт, чтобы завершить на сегодняшний день свой долгий путь по земному небосклону. Взгляд расфокусирован, затуманен. От этого обстановка, да и предметы вокруг расплываются неясными тёмными пятнами-силуэтами. Легонько поглаживаю подрагивающие узкие спинки прижимающихся ко мне малышей. Тёмные бровки, скорбно собранные домиком у переносицы, нахмурены, по-детски пухлые губки сжаты также крепко, как и маленькие кулачки, вцепившиеся в юбку моего платья. Их сон, сопровождающийся громким и каким-то обиженным сопением, на удивление крепок после всего случившегося. Ласково аккуратно убираю с зажмуренных глазок растрёпанные светлые волосы.
«Чокнутые аристократы… — передёргиваю плечами.
— Даже демон-дворецкий на их фоне кажется сущим ангелом…» Повздыхав над спящими близнецами, отрываю от них взгляд и снова смотрю вперёд. На закат. Охватывает какое-то не то, чтобы безразличие, а состояние отупения — мозг отказывался работать и выдавать мысли после… возвращения в поместье. Мне физически плохо и до сих пор мучают приступы тошноты. Тем временем, пока я занималась созерцанием и жалостью к спящим «котяткам», сбоку, как обычно бесшумно, проскальзывает тёмная фигура и подходит к кофейному столику, стоящему перед диваном. Фокусирую на ней взгляд и различаю бледное лицо. В голове тут же проскальзывает мысль: «Бастьен.» Не поднимая на меня взгляд, тот бесшумно расставляет на крышке стола принесённые им на подносе тонкостенные фарфоровые чашечки, чайничек и, конечно же, сладкое к чаю, красиво разложенное по расписным вазочкам, и только затем поднимает лицо. Непроницаемый взгляд рубиновых глаз скользит с одного живого калачика на другой, и только затем переходит на меня. Некоторое время, замерев, смотрим друг другу в глаза. От его пристального внимания становится как-то не по себе. Моргаю и невольно опускаю взгляд на его бледные тонкие губы. Уголки их слегка приподнимаются. И Михаэлис плавно приближается ко мне. Застывает на миг прямо передо мной, мы встречаемся взглядом, и тогда он резко наклоняется вниз, не целуя, а с напором впиваясь в мои губы. Он действует так резко и быстро, что я не сразу понимаю, что происходит и что он делает, поэтому, застыв мраморным изваянием просто смотрю в кровавые кружки с расширенными вертикальными зрачками. С этой позиции, его лицо кажется непропорциональным, словно отражение в кривом зеркале или неспокойной водной глади. Смешок готов сорваться с губ, и тут дрожь вперемешку со стайкой мурашек проходится по всему телу, и я прихожу в себя. Моргнув, поднимаю руки, пытаясь оттолкнуть обнаглевшего Михаэлиса, но он одной рукой, не напрягаясь, перехватывает запястья, другая же опускается на плечо и, скользнув по шее вверх, замирает на затылке, не давая отстраниться.
— М-м-м?! — пробую возмутиться, но звуки, что минуют наши губы, выходят уж очень неприличными и громкими, что жаркая волна, кажется, давно забытого стыда проходится по лицу от того, что они могли разбудить детей, что спали рядом со мной, поэтому, с трудом пересилив себя, замолкаю, позволяя себе лишь гневно смотреть в насмешливые глаза напротив. Когда, начало казаться, что вот-вот задохнусь от нехватки кислорода, Михаэлис немного отстраняется, не разрывая зрительного контакта, а затем резко наклоняется, кусает в беззащитно оголённую шею, заставляя ошеломлённо задыхаться, а затем отступает, спокойно забирает пустой поднос и уходит, оставляя меня в замешательстве от того, что вообще произошло и от тех эмоций, что он заставил меня испытать. Держась за пострадавшую шею, оглядываю мирно спящих детей, каким-то образом не проснувшихся, комнату… зацепившись взглядом за чайник, осторожно встаю с кровати, отцепляя маленькие пальчики от платья, сажусь на диван и берусь за чайник. Наполнив чашку золотистой жидкостью, делаю парочку-другую больших глотков, чтобы успокоиться. Касание края чашки опухшими от нападения губами ощущается очень странно, и лицо снова вспыхивает от прилившей к коже крови. Подняв свободную руку, легонько касаюсь их кончиками пальцев, волей-неволей вспоминая произошедшее недавно. Замерев, вздрагиваю, чуть не пролив на чай, и одёргиваю себя:
«Нечего об этом думать. Много чести уделять свои мысли выходкам демона, — замираю от возникшей мысли, —
допустим таким образом он хотел и привёл меня в чувства. Но он мог бы выбрать и другой способ,» — тряхнув головой, бросаю взгляд на детей. Те, по-видимому, крепко спали и не собирались просыпаться в ближайшее время.
«Натерпелись бедные. Неудивительно, что они так быстро заснули, когда поняли, что находятся в безопасности.» Мне же после увиденного никак не удаётся уснуть. Пошли уже вторые сутки без сна… только… спать вовсе не хочется. Нет ни заторможенности, ни усталости, ни упадка сил. Чувствую себя также, как и вчера, — нормально. Михаэлис говорил, что мне, как и ему, не требуется сон, но прикорнуть, несмотря на его слова, всё-таки нелогично хочется. Отсутствие сна, конечно, даёт возможность больше сделать, но при этом стирает границы между днями, а мне хотелось бы провести эту линию, чтобы пережитое прошедшей ночью осталось «в прошлом» — во вчерашнем дне.
«Потускнеет ли воспоминание о произошедшем, если получится уснуть, или же я всё также чётко буду помнить этот день, точнее, ночь? — кривлюсь, морща нос. —
Кажется, что оно будет преследовать меня вечно…»
Опустошив весь чайник, смотрю на чаинки растянувшиеся между стенками и донышком в изгибе чашки. Простучав пальцами какой-то незамысловатый мотив по крышке стола, всматриваясь в спящие личики: не проснулись ли? — и сажусь за туалетный столик. Взяв перьевую ручку из ящичка, открываю дневник. Оглянувшись на кровать, где успели сцепиться, крепко обнявшись, два худеньких тельца. Отворачиваюсь и некоторое время смотрю на пока ещё пустую страницу, собираясь с мыслями и силами, чтобы начать писать то, что, на мой взгляд, можно было прочитать только в криминальных сводках или на страницах какой-нибудь книги в жанре триллера или детектива…
Фантомхайва не было больше двух месяцев. За всё это время не было ни ответа ни привета ни одного письма, ни даже маленькой записочки, хотя, помнится, что он говорил, что будет посылать их с приказами по ведению дел или домашнему хозяйству. А так мне приходилось быть кем-то вроде управляющего в поместье. Дел как таковых было не так уж и много, да и с ними мне пытался помогать старый дворецкий, что служил Фантомхайвам неизвестно сколько лет, но вкупе с моими персональными делами, контролировать действия несколько неадекватных, да и что уж тут, мягко говоря странных слуг, в итоге день был расписан с утра до самого вечера. Вот и получалось, что за ведение дневника бралась всего несколько раз, да и то, чтобы открыть и чуть ли не тут же его закрыть, — писать было совершенно не о чем: дни были практически одинаковыми, и изложить их можно в принципе в нескольких предложениях, полностью исчерпывающе их описывающие. Впрочем, попытаюсь всё же описать их немного поподробней.
Для начала отмечу, что никогда ещё, за время моего пребывания здесь, граф не покидал его так надолго. Я совершенно не знала, что могло задержать его так надолго, поэтому немного волновалась — мало ли с ними что-то случилось. Не переживать об участи графа было бы куда уж правильнее — не тратила бы нервы, да и настроение было бы получше, да вот только я не могла — от него зависело моё благополучие, поэтому я напряжённо ждала вестей. Как было уже написано выше, долго не приходило ни писем с указаниями, ни каких-либо иных вестей. Поместье находилось не в центре города, чтобы я могла так просто выйти и попробовать узнать хоть какие-либо новости.<…>
За несколько часов до События.
Стоя у окна, разминаю запястья, смотря на хмурое небо. По нему низко над землёй быстро несутся тёмно-серые облака. Благодаря сильному ветру, гнавшему их неизвестно куда, неизвестно зачем, небо кажется каким-то неземным живым организмом. Жуткое и в то же время невероятно завораживающее зрелище. Прежде таких облаков видеть мне не приходилось, хотя я и считала, что в туманном Альбионе уже успела увидеть все разновидности пасмурных и дождливых дней. Очевидно, что оказывается, я видела не всё, вот теперь и не могу оторвать от разворачивающегося на моих глазах действа взгляда.
<...>Всё время отсутствия графа, я неизменно ложилась в девять часов, <…>
«… хотя и не сразу могла уснуть от того, что не покидало чувство, будто чего-то не хватает… только вот чего же?» — повертев в пальцах ручку, смотря на чёрные уже более прямые, но всё ещё кривоватые, строчки, какое-то время, а затем продолжаю:
<…>следовательно, и вставала достаточно рано. Чтобы скоротать время, пока не придёт Мэйлин, дабы помочь мне переодеться, я стала делать зарядку, растяжку и упражнения из йоги, которые могла вспомнить.<…>
«Ну или, по крайней мере, то, что я понимаю под этим словом…» — слегка склонив голову по направлению к плечу, тихо хмыкаю, не собираясь излагать эти мысли.
<…>Утренние занятия были очень приятны, поэтому иногда я так увлекалась, что слышала не звук шагов из коридора, а уже непосредственно стук в дверь. Так было и в этот раз.<…>
Не оборачиваясь, разрешаю войти. Войдя в комнату, прикрыв за собой дверь в коридор, девушка подходит к шкафу и начинает аккуратно доставать приготовленные для этого вечера вещи. Сев на кровать, безмолвно слежу за её работой.
Письму с которым утром пришла посылка, содержащая весь нужный туалет для события, на котором зачем-то нужно было моё присутствие, меня сначала обрадовало, так как я ждала его уже давно. Я думала, что меня ждёт какое-нибудь поручение, которое немного разбавит трудовые будни. Ведь до этого каждый день проходил примерно одинаково. Ежедневные занятия, конечно, несколько отличались, но не намного.
«Это был какой-то «День сурка». В кино, конечно, всё это интересно и завлекательно, но не тогда, когда ты в оном живёшь. Вот я не смогла не использовать возможность разбавить череду рутинных дел, ведь ещё не знала насколько это письмо и его содержание разбавит мой скучный день, и что я буду жалеть о своём желании избавиться от скуки. А ведь день начинался так обычно… — при воспоминании ненадолго забываюсь, но, качнув головой, быстро прихожу в себя и продолжаю писать:
<…>В связи с неопределённым отсутствием дворецкого ко мне снова в качестве гувернантки была приставлена Мэйлин. Я же считала, что она, хотя и не очень сносно, но всё же составляла мне компанию. Своим молчаливым присутствием. Ведь разговор у нас никак не клеился — она по большей части либо отмалчивалась, либо отвечала односложно да ещё и невпопад. Бросив всякие попытки её разговорить уже на второй день отъезда графа, чувствуя себя, по меньшей мере, неуютно, я больше не пыталась с ней заговорить, погружаясь в её присутствии, впрочем как и при отсутствии, в собственные мысли. Вот эта вот пантомима разыгрывалась и вчера. <…>
За семнадцать часов до События.
Проснувшись около пяти утра, сладко потягиваюсь и сползаю с кровати. Оказавшись на мягком напольном ковре, приступаю к бодрящим упражнениям. Закончив, сажусь за составление плана на день, для которого на столе по сложившейся привычке с вечера оставляла один, иногда исписанный, лист. В коридоре послышались тихие шаги Мэйлин. Постучавшись и услышав разрешение войти, входит.
Она быстро помогает мне привести себя в надлежащий вид, после чего я иду в обеденную. Завтрак проходит по сложившейся схеме — в молчании и тишине. После еды следовало
продолжительное цежение чая, за которое он, собственно, и успевал остыть, чаепитие с
медитированием на сад за окном любованием открывавшимся из окна видом
на неподражаемый туман, незабвенный дождь, чудесный ливень и великолепную изморось, прямо все удовольствия, радуйся — не хочу . После завтрака должен был последовать час-два разбор корреспонденции. Но только я принимаюсь её разбирать, погрузившись в их содержание, как старый дворецкий, предварительно вежливо постучавшись, сообщает, что прискакал посыльный и ему нужно мне лично что-то передать. Спустившись вниз, принимать в кабинете, почему-то мне не захотелось, иду к главному входу. Под дверью, нетерпеливо отстукивая мыском сапог какой-то мотивчик, стоит мужчина. Тот же, который принёс то самое запечатанное сургучом письмо графу, из-за которого тот вскорости уехал.
Держа здоровенную коробку на вытянутых руках, мужчина цепко окидывает меня с ног до головы взглядом холодных серых глаз и спрашивает, больше для проформы, являюсь ли я Анжеликой Грэй. Не поведя и бровью на то, что фамилия была не та, я отвечаю утвердительно, подтверждая свою личность, ведь имя то совпало, что было явно неспроста. Взяв одной рукой на вид увесистую коробку, достаёт из кармана письмо с приметной знакомой печатью и отдаёт его мне, коробку же передаёт стоящей неподалёку Мэйлин, и, слегка кивнув головой, прищёлкнув по военному сапогом о сапог, прощаясь, уходит.
Осмотрев письмо: чернила, бумагу, из которой сделан конверт, — и убедившись, что печать на сургуче принадлежит Фантомхайву, ломаю печать, открываю конверт и достаю из него небольшой листок, пока Мэйлин, по моей просьбе, занимается вскрытием коробки.
<…>В письме было сказано… что завтра, т.е. уже вчера, состоится бал, на котором необходимо моё личное присутствие. Зачем? — стучу кончиком пера по краю страницы, оставляя чернильные кляксы.
— Тогда я не знала ответ на этот вопрос, ведь об этом не было написано ни слова. Однако, судя по деловому тону, отказаться от участия в том мероприятии у меня не было возможности, поэтому, не смотря на то, что выезжать куда-либо в свет не было ни малейшего желания, мне нужно было переодеться в то, что лежит в коробке, и к вечеру быть готовой к приезду кэба, который отвезёт меня куда нужно. Адреса в письме не было. Да и зачем? Я всё равно плохо ориентируюсь в здешней местности, поэтому он мне ничего не скажет.
На дне коробки лежало платье с пышной юбкой и несколько глубоким декольте, на мой взгляд непозволительно много открывающем, туфли к платью, веер, ридикюль, какие-то коробочки, баночки… кружевное исподнее… которое и видно-то не было. Как и, собственно, любое бельё в этом мире, если ты, конечно,. не девушка из публичного дома с низкой социальной ответственностью. Гадать о том, кто всё это подбирал, не было нужды…"<…>
Под ворохом ткани в отдельной коробочке обнаруживается маска. Изящно выполненная, она, едва приподнимая уголки губ, улыбалась застывшими в бесконечной нежной улыбке губами, в то время как глаза чернели тёмными провалами разрезов. Осторожно взяв её в руки, подхожу с ней к зеркалу туалетного столика и прикладываю к лицу. Едва-едва, но всё же при определённом свете в прорезях были заметны светящиеся красные глаза. Вздохнув, сосредотачиваюсь на отражении. Не сразу, но роговицы меняют свой цвет с красных на чёрные…
«Всё же не зря я занималась все эти дни, пока никто не видит. Это было, конечно, сложно без личного руководства Михаэлиса, но всё же постепенно у меня всё же стало получаться.» Мне всё ещё было сложновато создавать голубые, зелёные или любые другие оттенки, кроме чёрного, глаза — они получались страшными, не живыми, но я над этим работала.
Положив маску на стол, смотрю на своё лицо в зеркальном отражении. Расслабляю лицо, «надевая маску». «Маску» безразличия и великосветской скуки. Пребывая в поместье, без единой души, с которой можно было бы тут нормально поговорить, мне вполне удавалось корчить из себя аристократку. Фантомхайв был бы доволен.
<…>После полудня пришла Мэйлин стала помогать готовиться к балу: переодеться в приготовленную одежду, причесаться, подкраситься…<…>
Надев маску, разодетая, напудренная и надушенная сижу в ожидании у туалетного столика и смотрю на своё отражение.
«И зачем нужен был макияж, если мне всё равно маску надевать?» Смотрю на часы, стоящие на тумбочке. О времени прибытия кэба в письме не было сказано — только написано, что «вечером». Только вот «вечер» это понятие довольно-таки растяжимое.
Через полтора часа в комнату стучится Мэйлин. Она тоже ехала вместе со мной и тоже приоделась, но не так… шикарно, как я.
«Не отказалась бы одеться, как она, попроще. Дышать было бы значительно легче, чем в моём корсете, не говоря уже о тяжести платья.»
Проверив напоследок свой внешний вид в зеркале, я вместе с Мэйлин спускаюсь к кэбу. На козлах с вожжами в руках сидит неприметный сгорбленный мужичок, в надвинутой по самые глаза шляпе. Скользнув по нему взглядом, мы молча садимся в кэб. Нужно было забеспокоиться, ведь мы едем неизвестно с кем, непонятно куда, но я чувствую себя на удивление спокойно. Несколько, конечно, обнадёживает присутствие Мэйлин, несмотря на то, что отношения между нами как были, так и остаются странно натянутыми, как бы я ни старалась.
Кэб едет долго и неспешно. Радует в этом только то, что не подскакиваешь на каждом ухабе. Во время созерцания проезжаемой нами местности, меня начинает несколько укачивать, и в итоге я невольно засыпаю…
Извозчик тянет на себя вожжи, придерживая лошадей, заставляя их несколько резковато остановиться. Кэб качнуло, и, дёрнувшись, я просыпаюсь. Дождавшись, когда мужчина откроет дверь, встаю и, при помощи всё того же извозчика, выхожу. Над головой раскинулось чёрное полотно беззвёздного неба. И среди этой черноты перед моими глазами появляется роскошный дом. Из приоткрытых окон льётся яркий свет. Изнутри доносятся звуки приглашённого оркестра. Также слышится неясный гул сонма голосов. Что-то засосало под ложечкой, от волнения сжимаю до хруста веер. Вздрогнув, опускаю взгляд и слегка ослабляю захват. К счастью, хрупкая на вид вещица, оказывается крепче, чем я о ней думала. Бросив взгляд на Мэйлин, иду ко входу. У изножья лестницы, меня останавливает выплывший из тени силуэт, заставляя невольно вздрогнуть, и от него звучит бархатный голос Михаэлиса:
— Доброго вечера, мисс Уайтроуз. Приятно встретиться с вами вновь, — облачённого во всё чёрное: чёрный костюм, чёрные туфли, чёрная маска на пол лица, открывающая только то, что было ниже носа, и чёрный плащ. Не к месту в голове проигрывается песня из мультика «Чёрный плащ».
«Хорошо, что на мне маска.»
— Доброго вечера, мистер Рэйвен, — опомнившись, отвечаю пару мгновений спустя.
— Ваше приглашение у меня, — достав из кармана пару листов размером с ладонь, — прошу, — и протягивает мне свою руку. Положив на согнутый локоть ладонь, позволяю провести себя внутрь, мимо разодетых в ливреи дворецких. Пока мы разговаривали, Мэйлин успела куда-то ускользнуть. — Бал уже начался, пойдёмте.
Внутри оказывается настолько помпезно, что можно усомниться в наличии вкуса у хозяина данного места. Так как всё уж слишком на грани приличия и дозволенного. Не говоря уже об окружающем обществе. Мужчины и женщины, разодетые в пух и прах, скрывая за всевозможными масками свои лица, много пьют, много едят и слишком громко разговаривают. То тут, то там раздаются громогласные взрывы смеха. Хотя, насколько я знаю, такое поведение в обществе это более чем неприлично.
— … вам нравится? — прерывает мои размышления мой спутник.
— Что, простите?
— Одежда, что я подобрал, вам понравилась?
«Как я и думала…»
— О, выше всяких похвал.
Слегка повернув голову в мою сторону, дворецкий проходится по мне взглядом.
— Только снова корсет туговат, как я погляжу.
На это заявление я решила промолчать.
— Мистер…
— Прошу вас. Сегодня зовите меня просто Бастьеном.
Скосив глаза, встречаюсь с рубиновым взглядом, блеснувшим в прорезях маски, отвечаю:
— Как вам будет угодно. Но тогда зовите меня Кэтрин, — говорю вместо того, что собиралась сказать до этого, так как сбилась с мысли.
Мы прошли дальше в зал и приблизились к краю неровного круга, образованного наблюдающими за танцующими парочками. Остановившись,
Себастьян Бастьен поворачивается ко мне, отходит на шаг назад и изящно кланяется:
— Вы так прекрасны сегодня, леди Кэтрин, что любоваться Вами — одно удовольствие. Надеюсь, Вы подарите мне счастье полюбоваться Вами в вальсе, — подавая правую руку, затянутую в чёрную перчатку.
— С удовольствием, — киваю, подавая левую руку.
Пройдя поближе к краю круга танцующих, встаём друг напротив друга. Приподняв подбородок, кладу левую ладонь ему на плечо, почувствовав, как по спине скользит твёрдая рука, остановившись строго между лопаток. Такое лёгкое прикосновение, но оно заставляет меня выпрямить спину так, что со стороны наверняка может показаться, будто бы я проглотила палку. Дождавшись нужного момента, мы закружились в вальсе. Себастьян уверенно ведёт в танце, и даже если бы я захотела, то не смогла бы ошибиться или сбиться с шага. Мы танцуем настолько близко друг к другу, что кожей чувствую его дыхание, скользящее по ней. Дворецкий всё кружит и кружит меня по залу. Перед глазами мелькают разномастные маски, костюмы, разноцветные платья, сливаясь в одну палитру из разнообразных цветов и оттенков.
«Жаль, что отвлекаться на любование окружением нет возможности, хотя сегодня мой первый бал и не известно, когда появится возможность побывать на другом… что ж. Сюда мы пришли не для того, чтобы развлекаться. Здесь мисс Уайтроуз и мистер Рэйвен исключительно по делу.»
Пока мы танцевали, несколько непозволительно близко. Впрочем как и все здесь присутствующие. Бастьен тихим шёпотом объяснял мне на ухо, что мне было необходимо составить ему пару, так как на бал-маскарад приглашались исключительно пары, а вовлекать в дело посторонних не было ни времени, ни возможности. В этом доме под прикрытием и шумом бала-маскарада в подвале должно было что-то произойти, и для этого чего-то в дом, под прикрытием темноты, должны были доставить маленьких детей, близнецов. Данный ритуал будет проходить не в первый раз. Уже несколько месяцев по всему Лондону пропадают дети, причём исключительно близнецы из семей среднего класса и выше. Пропажу заметили не сразу, ведь начинали красть детей не из знатных семей, а когда заметили, то ничего особо не предпринимали, пока эта беда не коснулась богатых семей. Дети бесследно исчезали ночью. И ворам, что их крали, не мешали ни запертые двери и окна, ни охрана, ни расставленные для него или для них ловушки. Ничего не помогало. И вот, когда полиция совсем отчаялась, графу пришло письмо. Он провёл расследование и выяснил, куда на этот раз привезут детей, так как дом постоянно менялся.
Что уж говорить о том, что услышав о том, что здесь творится, мне стало, мягко говоря, не по себе, и срочно захотелось уехать куда-нибудь подальше, так как участвовать во всём этом у меня не было никакого желания. Но моё мнение, скорее всего, не интересовало графа, так как мне даже возможности не предоставили, чтобы отказаться. А я бы точно отказалась. Может поэтому право выбора мне и не дали.
Когда первый раут подходит к концу, Бастьен подводит меня к диванам, чтобы можно было отдохнуть, а сам направляется за водой для меня. Через пару мгновений ко мне, словно чёрт из табакерки, подплывает кавалер и предлагает танец. Желание танцевать в данном месте у меня пропало напрочь, поэтому отказываюсь, ссылаясь на усталость, но мне приходится оставить за ним право на следующий танец.
— Мисс, — прерывая неторопливую речь незнакомца, решившего, что сможет составить одинокой мне компанию, вернувшийся Бастьен. Окинув взглядом мужчину, он ненавязчиво заставляет уйти несостоявшегося ухажёра. Взяв бокал с водой в руки, сдерживаю облегчённый вздох и понимаю, что из-за маски мне вряд ли удастся сделать даже глоток. — Здесь душно, Кэтрин. Давайте, выйдем в сад, подышим свежим воздухом, — говорит Бастьен и элегантно протягивает руку. Вкладываю в его руку свободную ладонь, встаю и следую за ним. Но мы не пошли в сторону сада, а просто выходим в коридор, углубившись в него подальше от бальной залы. Когда мы проходим треть коридора, позади раздаются громкие голоса — кто-то вышел вслед за нами. Но я не особо обратила на это внимание, пока мы не прошли стеклянные двери. Скользнув по ним взглядом, понимаю, что ни в какой сад мы, судя по всему, и не собирались. Остановившись у одной из приоткрытых дверей, Бастьен обернулся, прижимает палец к губам и заглядывает внутрь. Я тоже решаюсь заглянуть. Это оказывается небольшая уютная гостиная, и в ней никого, к счастью, нет. Ненавязчиво, Себастьян забирает у меня бокал и ставит на столик, что оказывается под рукой, и, резко дёрнув меня за ладонь, вжимает своим телом в стену. Уткнувшись носом маски в его грудь, я не успеваю возмутиться, чувствуя его дыхание на своей шее, так, как его губы скользят по ней, попутно то ли целуя, то ли пытаясь съесть. Рядом с нами раздаются мужские голоса, когда маска начинает соскальзывать с лица из-за Михаэлиса. Его длинные пальцы скользят по талии вверх, обрисовывают линию груди, касаются ключиц, отрываясь на краткий миг, чтобы сдвинуть низ маски в сторону и тут же впиться в открывшиеся губы жадным поцелуем. Дыхание в груди замирает, я забываю, как надо дышать, впиваясь пальцами в его плечи. Ладонь скользит по шее и замирает на моём затылке, не давая сдвинуться и на миллиметр. Из-за сдвинутой маски я не могу ничего увидеть и только слышу, сквозь биение крови в ушах, как одобрительно хмыкнув, парочка, следовавшая за нами от самого зала и на миг остановившаяся посмотреть за происходящим, проходит дальше по коридору и заворачивает за угол. Только тогда Себастьян прерывает поцелуй и делает шаг назад. Очнувшись от охватившего меня ступора, поправляю маску, чувствуя гулкое биение сердца о рёбра. Михаэлиса уже передо мной не было: за это время он успел куда-то отойти. Оглянувшись, вижу, что он, сливаясь со стеной, стоит у угла, за которым скрылась парочка, и смотрит им вслед, а затем скрывается за краем стены и сам. Оставшись стоять прижавшись всё к той же стены, приходя в себя, рядом с недавно обнаруженной гостиной, смотрю на тот угол, за которым скрылся Себастьян. Из-за него вскоре выглядывает чёрная маска с парой красных огоньков в прорезях и тихо шепчет:
— ... идёмте...
Подобрав подол платья, тихо следую за Михаэлисом. Подождав, пока я подойду, он берёт меня за руку и ведёт за собой, заметно прибавив шаг, и мы бесшумно несёмся по коридорам вслед за значительно удалившимися людьми. Спрашивать о том, зачем он меня поцеловал, не было нужды. Очевидно же, что это был отвлекающий манёвр. Вот только мне от этого не легче.
У одной из неприметных дверей парочка останавливается, озирается. Мы удачно прячемся в тени, поэтому они не заметили и постучались, тихо шепча:
— Чёрная луна. Время Владыки.
«Что за чушь?» — мелькает в голове мысль, когда дверь со скрипом открывается, и они заходят в открывшийся проход. Чуть обождав, мы следуем за ними. Михаэлис точь-в-точь повторяет стук парочки и повторяет услышанный, благодаря острому слуху, пароль. За дверью слышится характерное металлическое позвякивание ключей, стук убираемой деревянной балки и дверь со скрипом, похожим больше на стон, открывается. За дверью стоит неизвестный. На нём, как и на нас маскарадная маска, вот только костюм заметно победнее. Нарочно это или нет, непонятно. Мужчина отходит в сторону, пропуская и давая пройти в достаточно широкий плохо освещённый коридор. Факелы, еле чадящие на стенах, с трудом освещают неровный каменный пол. Пройдя несколько шагов по проходу, спускаемся по крутой скользкой лестнице. Воздух наполнен запахом сырости, затхлости и чего железного… похожего на кровь. Когда мы, наконец спустились, стены резко расходятся в стороны, открывая вид на круглый зал, похожий на амфитеатр. Скользнув взглядом по залу, чувствую, как кровь отливает от лица. У дальней стены слева в открывшемся зале возвышается постамент, на котором в тусклом свете лежат два худеньких обнажённых тельца, привязанных за руки и за ноги к чему-то похожему на жертвенник. Вокруг постамента, тесно прижимаясь друг к другу толпятся разномастные тёмные фигуры в однотипных белых масках. Все они облачены в просторные чёрные мантии, скрывающие очертания их тел, но не то, что под ними у них явно отсутствует одежда. От осознания того, что здесь должно происходить становится дурно, к горлу подкатывает тошнота, и я отворачиваюсь. Справа от изножья лестницы находится небольшая комнатка. Дверь в неё открыта и можно увидеть груды аккуратно сложенной одежды, которые складывали какие-то девушки в чёрных масках, возможно горничные. Так как на нас никто не обратил внимание — ни собравшиеся здесь, ни девушки, занятые своим делом в, судя по всему, гардеробной, мы отходим в сторону и растворяемся во тьме колонн у стен, стараясь приблизиться к постаменту, как можно ближе. Меня слегка потряхивает от адреналина, заструившегося по венам. Я не хочу здесь оставаться, но Михаэлис тянет меня за руку за собой — уходить нельзя. В зале многократно множась раздаётся тихий неразличимый шёпот. Все чего-то ждут. Пока мы, ютимся у холодных скользких стен приходит ещё несколько человек. Они тихо проскальзывают в неприметную комнатку, служившую гардеробной, и вскоре вливаются в чёрную с белыми пятнами массу. У каждой колонны внутри круга находятся металлические держатели для факелов, огонь в которых ярко сияет, впрочем не сильно развеивая тьму, царящую в помещении. Пламя колыхнулось. В стене, прямо за постаментом отъезжает часть стены, открывая тёмный коридор, из которого появляется фигура. Маска на лице неизвестного несколько отличается. Если на всех присутствующих они безлики, то на этой расплылась жуткая широкая улыбка. С его появлением шёпот медленно сходит на нет, и тогда, когда затихает последний звук, по помещению поплыл речитативом густой баритон. В слова я даже не вслушиваюсь. Меня больше привлекал изогнутый клинок в левой руке и чёрная книженция в правой. Когда мужчина замолк, из дыры в стене вышло несколько обнажённых девушек в масках. Они вынесли пару чаш. И две отрубленные головы. Одна из них была засушена, глаза и рот зашиты. «Меня сейчас стошнит, » — хочу отвернуться, чтобы не видеть того, что будет происходить дальше, но тело не слушается, задеревенев. Ведь это были головы детей. Вторая была явно ещё свежей, глаза его были открыты, зрачки мутны. В одной из чаш лежит сердце, другая пуста. И мне не хочется думать чьё оно. Головы кладут рядом с начавшими просыпаться детьми, чаши же ставят рядом с грудью каждого из них, с левой стороны. Постамент окружён белым кругом, внутри которого чем-то чёрным была начерчена сложное переплетение непонятных узоров и символов. Не выдержав, шепчу дворецкому:
— Могу я уйти?
Склонившись ко мне, он тихо шепчет в самое ухо:
— Пока нет, — и снова поворачивается к разворачивающейся перед нами сцене. К этому времени присутствующие скинули мантии. Пока главная маска рисовала чем-то красным какие-то символы на груди и бёдрах детей, присутствующие скинули мантии и началась какая-то содомия. От вида переплетающихся в экстазе тел на фоне готовящегося ритуала, я, наконец, нахожу в себе силы отвернуться. В этот момент рядом с нами раздаётся:
— Я видел достаточно.
Хмыкнув, Себастьян кивает, а затем поворачивается ко мне, обхватывает ладонями лицо и просит закрыть глаза. Дождавшись кивка, он рванул в толпу как раз в тот момент, когда над одним из замерших в страхе проснувшимся ребёнком замер мужчина, что-то невнятно бормоча, прижав кончик кинжала между двумя дугами выделяющихся рёбер. И началась неразбериха. Отвлёкшись на шум, главарь поднимает голову и роняет кинжал. В неверном свете факелов в центре платформы у постамента появился Себастьян. Без маски. И в каком-то странном одеянии, блестящем словно чёрная кожа в неверном свете пламени. Рубиновые глаза ярко сверкают в полутьме. Главный бухнулся на колени что-то страстно с чувством говоря, с горящими фанатичным блеском глазами. Михаэлис, улыбаясь, выслушивает его, затем неспешно приближается к главной маске. Подойдя вплотную, слегка склоняется к мужчине. В повисшей тишине обхватывает его голову руками. И, продолжая улыбаться, спокойно с громким хрустом сворачивает ему шею. Воздух зазвенел разноголосыми криками.
Я забыла закрыть глаза.
