Я долетела до тринадцатой городской больницы с такой скоростью, будто бы все пробки рассосались специально для меня, все светофоры исчезли, и вся Вселенная помогла достигнуть цели. Мысли кружились в голове вихрем: как, когда, почему, где. Сказать, что меня переполняли эмоции, — промолчать. Свят ничего толком не сообщил — назвал только адрес больницы и спросил номер родителей. Конечно же, сообщить отцу и матери необходимо, но я посчитала, что лучше сделать это самостоятельно. Степанова, к сожалению, в моем окружении не очень чтят. А папа Сони и вовсе считает, что его дочь уехала во Францию из-за этого блондина.
— Софья Александровна Олейникова в какой палате? — выпалила я, едва пересекла порог белоснежного помещения.
— Девушка, Вы на часы смотрели? — молодая медсестра, примерно моя ровесница, даже не подняла на меня взгляд. — Прием закончен.
Сердце колотилось и от холода, и от незнания ситуации, и от злобы, поднимающейся внутри.
— Какой, к черту, прием? — я всплеснула руками и уставилась на кареглазую крашеную блондинку, которая так и не обратила на меня должного внимания. — Где лежит Оленикова Софья Александровна?
— Я не ясно сказала? — ее величество королева медицинского поста, наконец, посмотрела мне в глаза, и ее лицо в момент вытянулось. Ну, этого еще не хватало. — Ой, это же Вы…
— Это же я, — нетерпеливо парировала я, глубоко выдыхая, дабы сдержать эмоции. — Так Вы узнаете, в какой…
— Да, да, да, конечно.
Девушка тут же подорвалась с места и стала что-то рыскать в журнале. Я лишь поправила волосы и сжала кулак с такой силой, что ногти болезненно впились в кожу ладоней. Я не могла ждать, не могла стоять на месте, не могла сдержать эмоции — мне хотелось прямо здесь и сейчас узнать, что и как. Но, очевидно, неопытная блондинка долго шерстила эту записную книгу, от чего меня едва ли не бросало в истерику.
— Нашла! — радостно вскрикнула медсестра.
— И?
— Но…
— Что? — блондинка тупо смотрела в журнал, а мои ноги стали подкашиваться. — Что?! Да не молчите же Вы, Господи!
— Она в реанимации.
Черта с два, я это и сама знала!
— Где она? — буквально выходя из себя, прошипела я и тут же столкнулась с непонимающим взглядом собеседницы. — Реанимация где?
— На втором этаже, но Вам туда…
Однако мне было плевать. Я пулей поднялась по лестнице, попутно натягивая больничный халат, лежавший на стойке регистрации. Оказавшись на другом этаже, я увидела несколько коридоров и одинокий стол, за которым, по сути, должна сидеть медсестра. Это, собственно, сыграло на руку. Свернувши в первый попавшийся дверной проем, я тут же остановилась. Во-первых, на огромной белой двери была устрашающая надпись «Реанимация». А во-вторых, три головы уже повернулись на меня.
— Привет, — сказали они по очереди, но я, словно одурманенная, все проигнорировала.
— Что с ней?
Киса опустил голову и посмотрел в пол, Толик, вставший, дабы меня поприветствовать, сжал скулы, а Святослав схватил меня за руку. А вот этого делать не стоило. Ему-то точно.
— Вы дар речи потеряли или я на китайском спросила? — честно говоря, я просто не понимаю, откуда у меня взялись силы на иронию.
— Жень, успокойся и сядь.
— Я и стоя прекрасно воспринимаю информацию.
Цой мигом понял, что пытаться меня переспорить, уговорить или успокоить — затея бессмысленная. Поэтому он просто шумно выдохнул и устало сказал:
— Мы сами пока ничего не знаем. Идет операция.
Время остановилось. Я смотрела в черные глаза Толика и раз за разом прокручивала слова. Операция? Какая операция? Свят ни слова об этом не сказал.
Руки задрожали. Сказывалась, наверное, и моя температура, о коей я совершенно забыла думать. Мой психоз не скрылся от ребят, поэтому Степанов, обняв меня за плечи, мягко усадил на черный кожаный стул.
— Ник, метнись за водой.
Боковым зрением я заметила, как подросток молча встал и ушел в каком-то направлении. Я же чувствовала адскую боль в левом боку и какой-то невиданный скрежет внутри. Будто бы, знаете, кто-то ведет по доске ножом, только все это происходит в душе. Вместе со звуком.
— Держи, — Цой присел на корточки передо мной и протянул бутылку Bon Aqua.
Я послушно взяла воду из руки молодого человека, но не успела сделать и глотка, как дверь злосчастной реанимации открылась и оттуда показалась фигура. Это был молодой мужчина — лет 35-40 — в белоснежном халате и с хмурым взглядом. Его черные волосы были разбросаны в разные стороны, а взгляд направлен строго на нас.
— Родственники Софии Олейниковой?
— Друзья, — ответил Толик, поднявшись на ноги. — Как она?
Мужчина оглядел нас четверых и, видимо, хотел заикнуться про необходимость наличия здесь родителей, но решил не мучить расспросами. На наших лицах и так все было написано.
— Ситуация сложная. Глубокая черепно-мозговая травма, плюс разрыв селезенки, печени и множественные переломы. Сейчас ее состояние стабильно тяжелое, но…
— Но? — поспешил вставить Святослав, продолжая крепко держать меня.
— Но нет никаких гарантий на полное восстановление. Голова пострадала очень сильно.
Холодно. Я перестала чувствовать конечности. Образ окружающих размылся, ибо к глазам стали подходить слезы.
— Но она же… — сглотнув, начала я и запнулась. — Она будет жить?
— На данный момент ее жизни ничего не угрожает, — доктор потер переносицу и снова посмотрел в глаза Толику. — Однако вы должны быть готовы ко всему.
С того момента я уже ничего не слышала. Аристарх Борисович — как, выяснилось, зовут врача — еще что-то говорил, Киоссе прижался к стене и закрыл глаза, а ледяная рука блондина продолжала гладить мое плечо. Жаль только, что это не успокаивает.
«Вы должны быть готовы ко всему». Как вообще после такого адекватно мыслить? Особенно, когда за стеной находится близкий человек — без сознания, без чувствительности, с сомнительным шансом на жизнь. А ты сидишь здесь — здоровый, как бык — и ничего не можешь сделать. Просто сидишь, пилишь тупой взгляд в потолок и молишься, хотя гордо считал себя атеистом.
— К ней можно? — внезапно очнулась я, подняв голову на хирурга.
— В реанимацию не впускают никого, извините, — мужчина запнулся на несколько мгновений, а потом продолжил. — А вообще, шли бы вы домой. Звоните завтра — Вам сообщат об изменениях.
— Спасибо, Аристарх Борисович, — произнес Свят. Машинально мы с Кисой повторили то же самое.
Толя убежал за врачом, а я собрала последние силы в кулак, пытаясь не разрыдаться прямо сейчас. Громкий вздох. Шумный выдох. Табун мурашек и дикая ледяная волна, окутавшая меня с макушки до пальчиков ног. Мне захотелось просто накрыться одеялом, зажмуриться и представить, будто все это не со мной, не с ней, не с нами. Да, по-детски. Да, жутко глупо.
Я закрыла лицо ладонями, думая о том, как говорить родителям Сони о случившемся. У ее матери больное сердце — я боюсь, что она элементарно не доберется до больницы. Понимала, что невозможно это утаить и это будет банально несправедливо скрыть такое. Но поставьте себя на их место? Как пожилым людям принять эту ситуацию? Да еще и не ясно при каких условиях произошедшую! Так. Стоп…
— Что случилось? — опомнилась я, посмотрев сначала на Никиту, а потом на Свята. Я вытерла ладонью сырую щеку и намного серьезнее взглянула на ребят. — Как так вышло?
Оба молчали. Я даже боялась предположить, как Соня получила сильнейшую черпено-мозговую и кучу переломов. И потом. Каким боком Свят оказался с MBAND? И если уж на то пошло… где Пиндюра?
В бешенстве, я подскочила на ноги.
— Либо вы сейчас мне все рассказываете, либо… я не знаю, что сделаю!
— Ладно-ладно, только спокойно.
Блондин усадил меня обратно на сиденье, а я продолжала испепелять его взглядом. Не-е-ет, так просто я не сдамся.
— Давай я, — вставил Киса, едва Степанов открыл рот. Получив кивок, школьник начал: — Мы были у нас: я, Толян и Соня. Затем подъехал Свят. Просто общались, ничего криминального. Потом приехал Темыч… На мотоцикле.
— Не-е-ет, — я закачала головой, пытаясь отгонять от себя собственные мысли. Но стоило мне заглянуть в карие глаза парня — все стало ясно, как на дважды два. — Нет, нет! Зачем?
— Она уговорила. Сказала, что мечтает научиться.
— И вы дали маленькой, хрупкой девочке сесть на эту махину? Одной? — я стояла на ногах и метала молниями то в Ника, то в игнорирующего меня Степанова.
— Сначала она ездила с Темой. Потом попросилась одна…
Мне все стало ясно и без того. Теперь вместе со скребущей болью в душе зарождалась и дикая злость. Я бы даже сказала ярость. Как можно было позволить Соне сесть за мотоцикл одной? Всегда легко найти виноватого, но ни одного оправдания этим придуркам я не находила. Потому что их не было.
— Что дальше? — я начала нервно ходить из стороны в сторону. Сердце танцевало чечетку.
— Не справилась с управлением, и ее занесло в кювет, — подросток присел рядом с молчавшим блондином.
Четыре тупых остолопа. Можно я кого-нибудь убью?
Степанов по-прежнему молчал и лишь постоянно одергивал рукав нежно розового свитера, надетого на его любимые черные штаны. Белый халат неаккуратно лежал на его плечах, но абсолютно никого это не волновало. Ник закрыл глаза руками и, несмотря на то, что казался весьма спокойным, явно переживал. Никто не произносил ни слова.
Я прижалась спиной к ледяной бетонной стене и запрокинула голову назад. Что делать дальше — вопрос риторический. По-хорошему, врач прав, и нам надо ехать по домам, ибо делать здесь элементарно нечего. Но я чувствовала, что уход сейчас может стать серьезной ошибкой. Не знаю: интуиция, чуйка или внутреннее «я», но что-то буквально било внутри меня: «Ты должна быть рядом». Здесь. Вместе с человеком, который прошел с тобой бок о бок все стадии развития личности. Мы ходили в один садик. Потом одиннадцать лет рассказывали друг другу о том, какие у нас странные одноклассницы и о том, какой красивый мальчик учится в 11 «Б». Затем два года университета: пусть на разных — полярно разных — факультетах, но рядом. Мы виделись каждую неделю. Мы разговаривали каждый день. Мы знали друг о друге практически все. Больше не знал никто. А теперь? Развернуться и уйти, оставив подругу в таком шатком состоянии? В состоянии на гране обрыва. В состоянии на гране жизни и… Нет. Ни за что. Никогда.
Ком снова подошел к горлу. Я почувствовала на лице горячие сырые дорожки. Не могу.
— Что он сказал?
В одно мгновение оторвавшись, я заметила приближающегося хмурого Толика. Он нес халат в руке, а его черная футболка плотно облегала тело — настолько плотно, что была видна едва ли не каждая его мышца.
— Сказал, что делают все возможное, — парень потрепал себя по волосам, полностью уничтожив прическу.
Я даже и спросить то ничего не успела. Задний карман джинсов противно завибрировал. Дрожащими бледными руками достав телефон, я увидела на дисплее фото брата.
— Какого черта, Селиверстова? Прогуляться решила?
— Глеб…
— Что? Я тебя тут неделю отпаивал лекарствами не для того, чтобы ты поперлась куда-то на ночь глядя, — голос родственника был очень свирепым.
Проведя рукой по волосам, я шумно выдохнула и, видимо, только этим заставила собеседника заткнуться.
— Где ты?
— Соня попала в больницу.
Пауза. Явное не понимание на противоположном конце провода. Клянусь, Глеб стоит в ступоре.
— Что-то серьезное? — в своем репертуаре задал вопрос он.
В этом весь брат. Он, в отличие от меня, всегда умел мыслить конструктивно вне зависимости от проблемы. Наверное, тут чисто мужская сущность — они не столь эмоциональны, как мы. Если эмоции вообще делятся по гендеру.
— Толком сама не пониманию, — ну, не говорить же, что здесь полная задница. — Нет, не надо приезжать. Здесь и так народу многовато.
Оглянув присутствующих, я встретилась с тремя виноватыми взглядами. А чего они хотели? Что я их по головке поглажу за то, что они вытворили? Я вам больше скажу, как только ситуация стабилизируется, все трое — поправочка, четверо — получат от меня знатных люлей. И здесь нет шутки.
К счастью, брат весьма быстро сдался и, сказав, чтобы я держала его в курсе дела, отключил звонок. Я убрала телефон на прежнее место и столкнулась глазами с Цоем.
— Чего? — я уже готова была высказать все, что думаю. Но меня прервали.
— Так, молодые люди, — из-за угла показалась полная женщина в медицинской одежде, — здесь нельзя находиться.
— Но…
— На выход, — медработник строго указала на дверь с табличкой «выход». Никто даже не двинулся с места.
Развязалась дискуссия. Свят и Толя буквально оккупировали брюнетку, пока мы с Кисой наблюдали в стороне. У меня, откровенно говоря, спорить сил не был. Но одно я знала точно — я буду здесь.
— Ладно, — на десятую минуту женщина сдалась. — Остается один.
— Одна.
Все дружно повернулись в мою сторону.
— Не обсуждается, — отрезала я, сложив руки на груди и отрицательно покачав головой.
— Жень, но тебе нужно отдохнуть, — вступился Толик, явно желающий посидеть здесь не меньше.
— Спасибо, я не устала, — выпалила я, но потом почему-то сжалилась. — Толь, я на телефоне. Приезжай утром.
Парень попробовал еще повозмущаться, но долго делать это у него не вышло — моя взяла. Ребята ушли, зарекшись, что будут звонить максимально часто и что примчатся завтра.
Оставшись одна в гробовой тишине, я присела на кресло и, дабы хоть немного отвлечься, достала сотовый. Кроме оповещений из социалок ничего не было. И слава Богу. Разговаривать не хочется совсем.
Знаете, чему меня постоянно учит жизнь? Ценить то, что имеешь. Серьезно. Начиная обычной личной кроватью, заканчивая жизнью дорогого человека. Я поняла, что значит оказаться без поддержки близкого друга несколько месяцев назад, когда судьба развела нас с Олейниковой. За тот короткий промежуток времени я тысячу раз вспомнила и самые сложные, и самые прекрасные наши моменты. И только два месяца не слыша голос родной подруги, я вдруг поняла, как она для меня важна. А что если… я не услышу ее голос никогда?
***
Я очнулась на мягком желтом диване, укрытая клетчатым мягким покрывалом. В комнате было светло, ибо за окном уже вовсю шпарило солнце, и пахло спиртом. Сестринская! Оказавшись в вертикальном положении, я протерла глаза, и до меня в хронологическом порядке стали доходить события минувшей давности. Помню, что часа в четыре утра эта податливая девушка с поста практически насильно запихнула меня в это помещение. Напоила чаем, а далее я просто отключилась.
— Черт!
Кинувшись на поиски телефона, я нашла его в том же кармане. Семнадцать пропущенных. Цой меня расчленит. Но прежде чем перезванивать обеспокоенному корейцу, я поспешила сама узнать, что с Софией. Поправив помявшийся зеленый свитер, я машинально убрала волосы и вышла в коридор. Опоздала.
Рядом с той же дверью уже стоял Анатолий. В этот раз с Пиндюрой. Ну, сейчас я ему устрою. Мгновенно проснулась и мой организм, и моя злость, и моя неприязнь, и моя обеспокоенность.
Увы, все мои планы испортил уже знакомый Аристарх Борисович Крюков, вышедший из палаты подруги. Качку просто повезло.
— Так, дела серьезные, — мужчина был очень озадачен. — Нужна пересадка печени.
Сердце упало в пятки. Я упала бы вместе с ним, если бы крепкие руки Артема в миг не оказались у меня на талии.
— Что?! — выпалили мы с Пиндюрой, даже не переглянувшись.
— Донор есть, — будто бы не слушая нас, а обращаясь к Цою, продолжил врач. — Но дело в крови.
— В крови? — здесь уже бровь скривил узкоглазый.
Мы все внимательно смотрели на Крюкова. Мне казалось, что я даже перестала дышать. Я лишь чувствовала теплую ладонь парня на своем ребре, но даже не орала в возмущении. Было плевать.
— У Софии редкая группа.
— А разве в запасе больницы не должны быть… — начал Пиндюра, явно осознававший свою вину. Так ему и надо.
— Этого мало, — доктор грубо оборвал реплику парня. — Нужно срочно искать донора, иначе…
Я мягко опустилась на стул, просто не понимая, может ли быть еще нечто хуже? Как выяснилось, у Олейниковой первая группа крови. И все бы ничего, если бы не отрицательный резус-фактор. И что теперь, мать вашу делать? Жизнь Софии зависит от того, как скоро мы найдем донора. Но где его искать? Никто из нас не подходит — этот факт мы уже обсудили.
— Господи, человек с первой отрицательной, свались с неба, а? — я вновь ощутила, как мерзко щиплет в носу, а к глазам подступают предательские слезы.
Говорила я, что мой эмоциональный максимум был неделю назад? Он сейчас.
Врач удалился, а мы остались втроем: ноющая я, маячащий из стороны в сторону Пиндюра и закрывший лицо руками Толик. Все нервничали. Судя по тому, как нервно Артем пнул стул, он психовал больше все. Показывал это больше всех, если точнее.
— Что, здорово покатались, да? — начала я, просто уже не сумев сдержать все то, что накопилось. — Воспоминаний на всю жизнь?
Не желая разжигать конфликт, качок отвернулся и молчал. А я вот молчать не собиралась.
— Чего ты притих? — я поднялась на ноги, желая влепить этому орангутану такую пощечину, чтобы след на всю жизнь остался. Ну как можно быть таким тупым?
— Жень, прекрати, — на моем пути нарисовался Анатолий, преградивший мне брюнета.
— Что «прекрати», Толь? — на грани истерики прокричала я, мутными от слез глазами глядя на них обоих. — Если бы он не дал этот гребанный мотоцикл, все бы…
Соленые капли уже вовсю катились по лицу. Было плохо. Безумно плохо морально. Хотелось выть, хотелось орать, хотелось отдать свою печень, свое сердце, свою жизнь, лишь бы она снова дышала, смеялась, корчила рожицы. Чтобы она мечтала, чтобы плакала, чтобы ела свое любимое ванильное мороженное. Чтобы обижалась по пустякам, чтобы пропадала сутками в мастерских, чтобы иронизировала. Чтобы она просто
жила. Ведь этого так мало. И так много. Немыслимо много.
Я бы еще много чего могла наговорить, если бы на мой телефон не пришло оповещение:
«VladislavRamm сделал (а) новую публикацию в Instagram».
Дыхание перекрылось. Раз за разом перечитывая одну строчку, я залипла в смартфоне.
— Жень? — обеспокоенно подошли парни, не понимая, что происходит.
— Рамм.
Толик с Темой переглянулись.
— Рамм?
— У Влада первая отрицательная группа крови.
Я и сама не понимала: рада ли я или я в панике. Просто дрожащими руками я стала набирать знакомые цифры, уже совершенно не думая о том, что было «до» и что будет «после». Сейчас была одна цель — заставить Соню жить.
