***
— Твою мать, Глеб! — орала я, накрывая на стол. — Тебе можно хоть что-нибудь поручить? — Чего опять? — в проеме показалась довольная мордаха брата. — Ничего, блин. Я недовольно кивнула в сторону окна, с которого в сотый раз слетела новогодняя гирлянда. До любимого всем человечеством праздника осталась ровно неделя, а мы с братом, как нереальные активисты, украсили дом заранее. На самом деле, у меня просто появилась тонна свободного времени. Поэтому наша квартира теперь сияет, как медный тазик. — Да еп… Слегка ударив парня в бок, я сервировала стол на три персоны. Давненько мы не собирались таким составом. Даже немного волнительно. Особенно волнительным, конечно же, для меня кажется разговор, поднять который мне потребуется немалая доля мужества. Нужно сказать о том, что моя мать снова появилась в моей жизни — это раз. Я её простила и приняла — это два. И она наркоманка — это три. Как думаете, что из этого самое сложное? — Поставь, пожалуйста, четвертую тарелку, — спокойно, как ни в чем не бывало, произнес хоккеист и покинул кухню. Всплеск моих эмоций не описать словами. Через секунду он вернулся и стал поспешно мне объяснять, что, раз на его дне Рождения познакомиться с его девушкой нам не удалось, нужно сделать это сейчас. Предвкушая мой вопрос, родственник сразу оговорился, что его милая пассия присоединится к нам несколько позже. Офигеть, конечно, вечерок начинается. Отец приехал тютелька в тютельку. В темно синем костюме, с идеальной щетиной и ровно подстриженной прической он с улыбкой на лице поцеловал меня, поприветствовал брата и присел за стол. Разговор строился легко и непринужденно. Мы с папой издевались над молодым человеком, который скоро перестанет помещаться в дверной проем — настолько сильно он раскачался. Тут же полетел упрек в мой адрес, что я слишком много ем. В общем, никак обстановка не располагала к моей новости. Но рано или поздно, я должна была это произнести. — Давайте выпьем, — хитрожопо начала я, взяв в руки бокал с полусладким. Две пары карих глаз в момент уставились на меня. — Я хочу выпить за прощение обид. Мы все ошибаемся, и сила наша в том, что не позволять этой обиде укорениться в душе. Она убивает. Простите меня. — Господи, ну, можешь же быть милой, когда хочешь, — улыбнулся папа и одобрительно кивнул. Повисла тишина. Ну, либо сейчас, либо… — Я должна сказать вам нечто очень важное. — Беременна? — у брата аж вилка выпала из рук. Отец внимательно, слегка обеспокоенно посмотрел на меня. — Нет, — мелкий спокойно выдохнул и продолжил трапезу, видимо, считая, что худшее в жизни — это беременность. Я вздохнула. — Мама вернулась. Два слова, чтобы повергнуть всех сидящих в ступор. Пока меня не убили взглядом, я поспешили рассказать все, что знаю, что сделала и что будет. Я не оставила в тайне ровным счетом ничего, ибо была уверена — одна ложь или недоговоренность обязательно потянет за собой другую, третью, десятую. Я выложила все как на духу и несколько минут слышала лишь собственное сбитое дыхание. Пальцы похолодели. Хорошего исхода вряд ли стоит ждать. Отец дал реакцию первым. Он вежливо извинился, словно находился в светском кругу, встал и вышел с кухни. Я шумно выдохнула и опустошила бокал. Ожидала услышать осуждение со стороны Глеба, но тот сидел молча, не шевелясь. — Наркотики? — потеряно выговорил он, не поднимая глаза. — Никогда бы не подумал. Я не нашла, что ответить. В очередной раз сделала тяжелый вздох, но ни капли не сомневалась в правильности собственного решения. Они вправе знать, а я — быть честной. Теперь это их ответственность: как воспринимать и что делать. Я честна. Что-то подорвало меня пойти к папе. Я нашла его в гостиной, сидящим на диване и массирующим виски. Опустившись перед ним на колени, я осторожно заглянула в карие глаза. Там была боль. Слишком много боли за последние несколько месяцев. Это пора менять. Положив голову отцу на колени, словно в детстве, я почувствовала, как неприятно защипало у меня в носу. Что-то стало давить на переносицу, а я четко поняла, что сейчас начнется. Ну, не-е-ет. Я понимала, что семью не вернуть. Да я и не преследовала этой цели, помогая маме и рассказывая обо всем папе с Глебом. Всего-то хотела поступить, как порядочный человек и хорошая дочь, пусть и покинутая матерью. Мне нужно одобрение. Мне нужно понимание и… счастье в глазах родственников. Но это, кажется, невозможно с участием в нашей жизни этой женщины. — Знаешь, — хриплым-хриплым голосом начал мужчина, — я только сейчас понял, сколько в тебе мудрости. Я был абсолютно уверен, что ты не сможешь её простить. По щекам покатились слезы, а я портила дорогие папины брюки. — А ты? — не поднимая головы и давя ломающийся тон, вымолвила я. — А я давно простил. Эти слова эхом раздавались у меня в голове. Мне казалась невероятной реплика отца, но вместе с тем, я была нереально рада это услышать. Почему-то я думала, что та обида, с которой все эти годы жил папа, слишком сильна. Я была уверена, что такие поступки не подлежат прощению. И, возможно, так и есть. Но хранить в себе это разрушающее чувство точно не имеет никакого смысла. Мы это поняли. Осталось, чтобы понял брат… Кто-то взял меня за талию и поставил на ноги. Глаза были затуманены от слез, но понять, что в зале появился Глеб, многого ума не требовалось. Мы стояли в небольшом кругу, пока я тщетно пыталась взять себя в руки. — Прекрати разводить сырость, — неожиданно вымолвил хоккеист и одной рукой прижал меня к себе. Я засмеялась и почувствовала с другой стороны тепло отца. Я смеялась сквозь слезы и чувствовала улыбки родственников, что грело мне душу еще сильнее. Исходя из их недавних поступков, я бы в жизни не поверила, что они так быстро и так спокойно примут мою новость и мои поступки. Оказалось же, что я ни чуточку не благороднее их. Да и, в конце концов, я тоже когда-то говорила, что не буду выступать на сцене, что не переведусь на заочку. Не зарекайся. И не суди. Вот так мы и обнимались посреди комнаты, где царил запах ели и тонкий аромат мандаринов. Нет в мире ощущения приятнее, чем быть с людьми, которые безоговорочно, абсолютно, всею душой тебя любят. Идиллию разрушил звонок в дверь. Я даже не сразу поняла, что произошло, когда брат, подорвавшись, побежал в прихожую. — Я горжусь тобой, дочь, — взяв меня за обе ладони, проговорил отец, по-доброму смотря в мои глаза. Мы обнялись. Я втянула в себя запах дорого парфюма и блаженно улыбнулась. Кажется, все налаживается. — Папа, систр, — задорный голос брата заставил нас отпрянуть друг от друга. — Знакомьтесь, моя девушка, Лиза. Я чуть не рухнула. Передо мной стояла невысокая блондинка, внешность которой была мне весьма и весьма знакома. Да, та самая девчонка из команды Полины Гагариной из пресловутого шоу. Ну, охренеть. Мир тесен, конечно. Улыбнувшись, я подалась обнять девушку, которая, естественно, абсолютно не была удивлена. Ох, брательник. — Мог и рассказать сестре, — усмехнулась я и несильно залепила парню по ребрам. — А как же сюрприз? Клоун, блин.***
Мне никогда в жизни не было так страшно, как сейчас. Разумеется, я знатно преувеличиваю, но стоять у дома человека, которого когда-то считала самым близким, и не суметь нажать на звонок — это трындец. Внутри все сжималось от мысли, что ему снова будет некогда. Я привыкла к тому, что у меня больше нет лучшего друга, но мне чужда мысль, что этот человек стал заносчивым, гордым и зазвездившимся. Хрен с ним. В конце концов, это больше нужно мне, нежели ему. Мой ледяной палец уперся в черную кнопку. Пауза. Щелчок. — Привет. Тупой взгляд, тупой голос, тупой поступок. Зачем я вообще пришла? — Что-то случилось? — спросил белобрысый уже после того, как я переступила порог. Парень был несколько заспан: белокурые волосы торчали в разные стороны, некогда дрыщавый торс ничем не прикрыт. Я оказалась в середине его прихожей и поняла, что абсолютно не подобрала слов. А когда-то они нам были не нужны. — Свят, я… Я глупо теребила в руках край огромного полосатого шарфа и устремила глаза в пол. Я не была виноватой и не чувствовала никакой вины, но почему-то не могла ничего сказать. Ждала чего-то от него — такого родного и одновременно невероятно чужого. В квартире по-прежнему разносился знакомый запах его любимого одеколона, а в мыслях одно за другим всплывали воспоминания… Нет, Селиверстова, не смей реветь. Тяжело вздохнув, я вдруг почувствовала на себе тепло. Степанов сжал меня в объятиях, а я позволила себе пустить нюни — я впервые нахожусь в руках человека, с которым не поддерживала связи практически три месяца. — Прости меня, Жек, — прошептал на ухо он, поглаживая меня по спине. — Если бы я тогда знал, я клянусь тебе… — Не стоит, — я оторвалась и посмотрела в небесно голубые глаза. — Это все уже не имеет значения. Мы оба расплылись в улыбке. Странное чувство поедало меня изнутри: знаете, вот эта граница между приятным сбросом горы с плеч и опустошением. Ну вот, стою я перед ним, а дальше? — Пройдешь? Замялась. А стоит ли? Я не обижаюсь на Свята — ни в коем разе, но… пропасть. Эту пропасть между нами, к сожалению, уже невозможно залатать, как бы мы не старались. Жизненный путь — штука невероятно интересная. И то, что люди на этой пути уходят и приходят, нужно научиться понимать и принимать. Неожиданно для себя я улыбнулась еще шире. — Нет, Свят. Извини, — я поцеловала парня в щеку и поспешила попрощаться.***
В очередной раз московские пробки меня дико подводили. Я понимаю, конечно, что решение ехать на такси к дому подруги вечером 30-го декабря было крайне опрометчивым, но и выбора у меня особо не было. Мы договорились встретиться в восемь, а я приблизилась к её подъезду только спустя полтора часа. Ну, возможно, оно и к лучшему. Зато все уже собрались. — Где тебя черти носят? — шепотом проговорила девушка, открыв передо мной дверь. Я покачала головой, мысленно умоляя её не начинать гневную тираду. В прихожей красовалось еще три пары мужской обуви. У меня от осознания этого факта к горлу подступил ком. Это должно было случиться рано или поздно… Вообще-то, нет. Еще пару недель назад я была уверена, что никогда в жизни не стану находится с ребятами даже в одном пространстве. Ну, возможно, не две недели… Две недели назад я была абсолютно счастлива рядом с человеком, от которого ни слуха ни духа вот уже несколько дней. Замечательно. Художница удалилась вглубь квартиры, а я шумно выдохнула и поправила бардовое платье-резинку. Селиверстова, твой выход. Пора расставить все точки над и. В конце концов, ты сама стала инициатором. Услышав вопросительные возгласы парней на тему того, кто пожаловал, я показалась в проеме с максимально искренней улыбкой. Лица этих троих нужно было запечатлеть на камеру. — Женька… Киса сидел на диване с приставкой в руках и аж поднялся на ноги, заметив меня. Находившийся в кресле и прижимающий к себе Соню Толик просто улыбался, будто бы догадываясь, что так будет. А немного зная корейца, я совершенно не была удивлена. Пиндюра разместился рядом с Ником и держал в руках бокал с чем-то прозрачным. Повисла пауза. Я как бы и знала, что сказать, а в тот же момент что-то внутри меня не позволяло раскрыть рот. Глупо переводя глаза с одного присутствующего на другого, я собиралась с мыслями и не думала ни о чем одновременно. Почему-то, захотелось уйти. Так, стоп. Ты что, так много сделала для того, чтобы развернуться и струсить? Нет уж. — Проходи, чего ты на пороге-то мнешься? — высказалась Соня и ткнула Цоя в бок — мол: предложи ей что-нибудь выпить. — Виски? Я усмехнулась, коротко кивнув. Настолько я предсказуемая или постоянная? В любом случае, получив бокал, я снова споткнулась об их взгляды. Все понимали, что кто-то должен начать, но ни у кого не хватало смелости. — Жень, мы… — Стой, Тем, — слушать Пиндюру не захотелось. Но дело даже не в его безразличном для меня присутствии, а в нежелании поднимать ту тему, которая стояла стеной между нами уже несколько месяцев. — Не надо. Лица рябят в момент помрачнели, а в глазах Олейниковой и вовсе орало непонимание. Она знала, зачем я здесь, но категорически не понимала, чего я туплю. Я тоже не понимала. Вообще-то, я думала, что после разговора с отцом и братом все остальные пункты моего списка дадутся мне легче. Какой жуткий самообман. — Не надо больше ворошить этот вопрос, — улыбнись, ну же, улыбнись. — Давайте, пожалуйста, оставим всю эту мерзость в старом году. Немая пауза. Казалось, компания просто не понимала поток моей мысли, а я не могла выдавить из себя большего. На мгновение ко мне пришло тоскливое осознание, что мое это «официальное прощение» не облегчает нам жизнь. Ну ладно, во всяком случае, парням. Я не обижаюсь — это правда. Но мы не вернем той дружбы, тех встреч, тех невероятных моментов. Столько времени прошло, столько воды утекло. И это ощущается даже в воздухе — ведь тонкого аромата одеколона Рамма здесь нет. Первым опомнился Ник. Он встал с дивана, подошел ко мне и как-то робко развел руки для объятий. Я подалась, улыбнувшись. Дальше, ни слова не говоря, мою руку взял Толик, а я краем глаза видела, как София тепло лыбится. — Если честно, мы думали, ты никогда этого не простишь, — вымолвил Анатолий, по-прежнему держа мою ладонь. Второй раз за неделю та же фраза. Дежавю. — Я тоже, — усмехнувшись, я выдохнула и даже несколько расслабилась. — Но в определенный момент я поняла, что жизнь слишком коротка, чтобы растрачивать ее на обиды. — А вы знали, кстати, что обиды способствуют образованию рака? — мы все дружно оглянулась на Кису. Сначала с непониманием, затем с закатом глаз и хохотом. — Что? Научно-популярную литературу читать надо. — Знаешь, вот от тебя этого и следовало ожидать. Я почувствовала внутри зарождающее спокойствие. Лишь одна вещь не позволяла мне полноценно избавиться от доли напряжения. Вернее, не вещь. Это обладатель двух жгучих карих глаз, так и сидящий на белоснежном диване Олейниковой. С этим нужно покончить. — Поговорим? — стоя на том же месте, игнорируя беседу ребят и смотря точно в черные очи Пиндюры, уверенно спросила я.