POV Пита.
Китнисс — необщительная, Китнисс, которой нет дела ни до чего, кроме сырных булочек и рагу из баранины с черносливом... Всё это верно, всё это правда, но всё-таки это — напускное. Защитная реакция, кокон, спасительный приём, чтобы не было больнее при её боли, и без того дикой и нечеловеческой. Сойка...
Я понял это сегодня утром. Всё начиналось, как обычно: я встал в пол-шестого. Не смогу я отказаться от этой привычки, да и надо ли — пекарь встаёт раньше шахтёров! В гордом одиночестве приготовил завтрак, не торопясь — и Китнисс, и Хеймитч рано вставать не любят. Герои Революции, пусть понежатся в постели. А я обеспечу им приятное пробуждение, с чашкой горячего кофе с молоком и с хлебом, ещё горячим. Для ментора — кусок пирога с зайчатиной. Теперь он требует его, как должное, говоря: — Это часть вашего лечения, детишки. Аврелий назвал это «хлеботерапией». Ты вспоминаешь, кто ты на самом деле такой, а девчонка берёт с тебя пример, как надо бороться с тараканами в своей голове. — Она оживает понемножку. Приходит в норму, — задумчиво отвечаю я, разрезая на части хлеб. Мне кажется, он стал значительно больше есть со времени своего менторства. Эбернети был ментором-неудачником, ментором без надежды, проводником обречённых на смерть детей Двенадцатого. Хеймитч теперь не хочет пить не закусывая, и такое ощущение, что потребность в хорошей еде медленно перевешивает у него потребность много пить, заглушая голоса обречённых на смерть детей в менторской голове. В семь сорок пять я поднимаюсь в Красную спальню на втором этаже. Капитолийцы, оформлявшие её, не могли допустить и мысли, что три спальни моего дома будут даже отчасти одинаковыми. Это казалось им страшным преступлением и кошмарным проявлением Безвкусия. Поэтому все драпировки каждой спальни в особой гамме — синяя там, где сплю я, лиловая в спальне в конце коридора и красно-алая в комнате Китнисс. — Жалко, что нет зелёной комнаты, — с сожалением, да таким, что я хотел уже было бежать и искать зелёные обои, стулья и краски для стен, да хоть в Капитолий мчаться за ними, произносит Китнисс. Выражение моей физиономии настолько прозрачно, что Моя Любимая Лучница позволяет себе улыбнуться (или мне померещилось?) и говорит: — Красный — цвет огня. Он тоже мой цвет, Пит, и я хочу спать в этой комнате. — Её уверенность впечатляет меня, да так, что у меня резко поднимается настроение и вообще хочется жить… Поднявшись в Красную спальню, я ставлю завтрак на стол рядом с кроватью Китнисс и подхожу к окну, чтобы раздвинуть занавески. Взглянув в окно, я негромко «брякаю» — не думая, как-то само получается: — Хоторн приехал… Китнисс кубарем скатывается с кровати и в один прыжок, почти бесшумно оказывается рядом со мной: — Вернулся… — И она разочарованно застывает у окна: во дворе стоит Вик Хоторн. Яснее ясного, что она истолковала мои слова — «приехал Гейл». Я улыбаюсь: никакой ревности и никакого другого противного собственнического чувства я не испытываю в этот миг. Какое там. Надо просто доверять зову своего сердца. И верить человеку, которого ты любишь сильнее всего на свете.***
Несмотря на моё самоуспокоение, я отмечаю: всё-таки что-то переменилось в Китнисс после того, как Хоторны возвратились в Двенадцатый. Вик, Рори, маленькая Пози — ей скоро исполнится девять, и их мама, миссис Хейзел Хоторн. Что-то тут нечисто — прямо после завтрака Китнисс решительно направилась на улицу! Обалдеть! Она же четвёртый день из дома не выходит, а тут на тебе, вылетела на волю Сойка! Я этим утром долго вытаскивал её из постели, выдернул только благодаря сырным булочкам. Если бы не эта её привычка — пристрастие к булочкам из чистой пшеничной муки, куда я в качестве начинки кладу толстые ломтики сыра Марабель, то моя хитрость могла и не сработать. Но кто же устоит перед сыром Марабель? Раньше в дистрикте этот сыр был на обеденном столе только в трёх домах. В доме Андерси миссис Андерси, мать Мадж, любила добавлять кусочек сыра в яичницу-глазунью. В доме Уайяттов мистер Гроуби Уайятт, нотариус, часто на обед приказывал своей кухарке готовить именно сырный суп, большой был ценитель. Он был добрый человек… его тело так и не нашли, как в воду кануло… Хотя, какая в Двенадцатом вода. Пепел один. И ещё майор миротворцев, Кассиус Марлоу, любил утром сырную запеканку на завтрак готовить. Что с ним стало, неизвестно. Я слышал, что у него с Креем были натянутые отношения. Они оба терпеть друг дружку не могли. А когда в Двенадцатом появился Ромулус Тред — сволочь, какую ещё во всём Панеме надо поискать, Марлоу совсем опустился. Он стал много пить и совсем мало есть, похудел очень сильно. Мне кажется, у него была личная причина люто ненавидеть Треда. Не за казни, которых с его приходом стало слишком много, — помню, что в один день, недели за три до Третьей Квартальной Бойни, казнили сразу четверых. Тогда было что-то особенное, что ломало майора со страшной силой. Майора Марлоу последний раз видели в ту самую проклятую ночь, когда страшную смерть приняли практически все люди Двенадцатого, в том числе и те, которых я знал и любил с самого детства! Почему-то я абсолютно уверен в том, что живым Дистрикт Двенадцать Ромулус Тред не покинул, а Кассиус Марлоу убил его… Теперь в Двенадцатом Марабель покупаю, вернее заказываю партии в полтора килограмма лишь я один. Его делают в Десятом Дистрикте. Я делаю это для Китнисс. Этот сыр — единственный способ не позволить ей стать овощем, и, хотя я категорически не уверен, что у меня получится, но всё же борюсь за неё. Вытащить её за уши из болота, в котором Китнисс периодически пытается утопиться. Имя этому болоту — Безнадёжность. Самое страшное, что может приключиться с человеком — это потерять навсегда надежду… Вот я и изумился, когда Моя любимая Лучница решительно пошла встречать Хейзел Хоторн. Что-то тут нечисто! Она явно что-то замыслила. И мне важно понять, что, пока Китнисс чего-нибудь с собой опять не натворила! Это же Китнисс, она вполне на такое способна, в очередной раз попытаться себя убить! Глаз да глаз за ней нужен. Мне Плутарх рассказал в своё время, как она пыталась себя уморить в Капитолии, пока ждала суда за убийство президента Альмы Койн. Ну нет, я её не выпущу из поля зрения так просто! Поэтому я наблюдаю за тем, что происходит сейчас. Ого! Глаза у меня лезут на лоб — миссис Хейзел Хоторн применяет грубое физическое насилие к Хеймитчу. Проще говоря, она вытаскивает ментора на улицу за волосы. Смотрю я на это, и меня начинает пробирать смех. Нехорошо, конечно, так поступать с Хеймитчем, но уж я-то знаю — это самый действенный способ отлучить его от бутылки, не за год или полтора, а за пару дней. Она очень сильно злится, а точнее, Хейзел просто в бешенстве. Я вижу своими глазами — она пьющих мужчин не переносит и начала борьбу с пьянством с самого утра, не откладывая проблему в долгий ящик. Что я могу сказать? Одобряю всецело! Китнисс стоит рядом, чуть в сторонке, и со злорадством смотрит на ментора. Но моё сердце всё-таки не выдерживает — ну, не могу я спокойно на это смотреть. Я ковыляю на протезе, чтобы облегчить Хеймитчу его участь, и иду спасать ментора! — Мелларк, спаси меня от этой ведьмы! — слишком громко для умоляющего говорит Хеймитч. В результате Хейзел окончательно приходит в бешенство: — Ах ты, дрянь! Подзаборная пьянь!!! Получай на орехи! На тебе, на тебе, вот так, пьяница! Не хочешь бросать пить по-хорошему, будет по-плохому! — Ментор получает от разгневанной не на шутку миссис Хоторн удар прямо в левый глаз. Удивительно и поразительно: я всегда считал, что она — слабая и забитая женщина, несчастная вдова, но сейчас я вижу высокую, осанистую женщину, ростом чуть ниже меня, а сила в её руках отнюдь не маленькая. Ментор не слабый мужчина, конечно, но сейчас он целиком и полностью в руках миссис Хоторн. Не верю своим глазам, но де-факто это так — Хейзел Хоторн за несколько минут полностью сломала Эбернети и подчинила своей воле. Невероятно!!! Я замечаю кое-что, и мне одновременно становится и весело, и обидно. Китнисс стоит рядом и в её темно-серых глазах я читаю невероятное удовлетворение. Я не припомню вовсе случая, чтобы она была так рада! Ну, может быть тогда, когда нашла меня у реки на наших первых Играх, но это было совершенно не то, тогда в её глазах плескался страх. Но было и оно, удовлетворение, и радость, что она меня нашла… Но, пожалуй, настоящее удовлетворение я увидел в её глазах позднее, когда мы выбрались живыми с Арены 74-х Игр. Китнисс второй пришла ко мне, когда я ещё валялся в центре восстановления трибутов. Второй, потому что первым ко мне пришёл ментор! Вот поэтому мне сейчас не по себе и во мне растёт негодование: Китнисс очень (я бы даже сказал — очень!!!) рада тому, что Хейзел бьёт Хеймитча! В этот самый миг в моей памяти всплывает новое воспоминание — ещё одна частичка моего прошлого, которое у меня украл Капитолий, и меня окутывает ледяной ветер. Я совершенно реально чувствую его ледяное дыхание, такое это отвратительное воспоминание. Пекарня Мелларков, наша старая кухня. Жуткие, душераздирающие, отчаянные крики. Это кричит мой брат Брэнник. Моя мать бьёт, нет, даже не бьёт, а лупит и колотит его. У миссис Виктории Мелларк была очень тяжёлая рука, но сколько себя помню, хуже всего мне было не тогда, когда били меня самого, а тогда, когда Брэнника. Он верещит от боли: — Мама, не надо, не бей меня, я больше не буду!!! (Брат был пойман с поличным на том, что поедал изюм для булок, вот мама и взбесилась!). Было бы лучше, если бы я никогда бы не вспомнил этого. Забыл навечно. Потому, что боль, которую в тот вечер испытал мой брат, испытываю в полной мере сейчас я. Поэтому я ору что есть мочи, во весь голос: — Хватит, Хейзел, отпусти его!!! Не смей его бить!!! Я уверен целиком и полностью: это воспоминание вернулось ко мне не случайно, во всём есть свой смысл. И он куда глубже, чем необходимость спасти ментора от разгневанной не на шутку (вот уж не подумал бы, если бы не увидел в деле!) миссис Хейзел Хоторн. Смысл значительно глубже и важнее. Но пока я спасу Хеймитча. Для начала.*** POV Китнисс.
Пит ходит с мрачной и безрадостной физиономией. Ничего не могу понять! Что с ним такое? И Пит молчит так, что ни слова от него не дождёшься! Я теряюсь в догадках, что его гложет, но у меня внутри растёт страх. В первый раз я отчаянно боюсь за Пита! И я понятия не имею, как мне ему помочь, голова идёт кругом, что с ним… Но в нашей жизни наконец-то появляется человек, который сводит на нет моё медленное, но верное жизненное угасание. — Китнисс, пошли на кухню, пока мужчины выбрасывают ненужный хлам из дома Эбернети, надо приготовить им обед. Мужчинам нельзя питаться как попало, иначе они начинают опускаться, — говорит мне Хейзел и я, не задумываясь ни на секунду, иду на её голос. Спустя час сорок минут. — Хейзел, а как вы добрались? Полотно железной дороги уже починили? — спрашиваю я очень энергичную «маму Хоторн». Хейзел очень сильно переменилась, не сказать, чтобы помолодела, но, пожалуй, она именно тот человек, который благодаря Революции почувствовала себя человеком. Миссис Хоторн стала более солидной и… очень серьёзной. За последние полгода полотно железной дороги неоднократно выходило из строя. Ментор с Питом явно что-то нехорошее от меня скрывают — любой разговор на эту тему моментально сворачивают в моём присутствии. Мерзавцы они эдакие. Опять оберегают меня, «ограждают» от чего-то... Я сама не знаю, от чего. А я из-за этого чувствую себя полной дурой. Как всегда. Надоело! — Две задержки. В Пятом мы стояли незнамо где битые четыре часа, пока полотно ремонтировали. В Девятом состав с мясопродуктами пустили под откос, прямо перед нашим поездом, и мы стояли потом почти целый час. А во Втором Дистрикте полотно охраняют, как президентский дворец. Пулемёты, миномёты, сотни солдат… — как ни в чём не бывало, рассказывает «мама Хоторн». Она видит, что я поражена так сильно, что открыла рот и так и сижу с ртом нараспашку, но реакция на это у неё предельно спокойная. Привыкла. — А… что стряслось-то? — нерешительно спрашиваю я. Офигенно и обалденно! В Панеме тревожно, новости очень не радуют. А меня «отсекают» от любой негативной информации. Вот чёрт! Пита с Хеймитчем я в порошок сотру! — Что-что? — мрачно отвечает Хейзел. Лоб у неё полон складок, а взгляд недобрый. «Мама Хоторн» готовит праздничную похлёбку, а я ей помогаю, нарезаю мясо индейки. — Террористы, Китнисс, диверсии на железной дороге. Вот что это такое. Но только во Втором по-настоящему опасно, вот уже больше года. Поэтому я забрала младших и перевелась сюда. Я, Китнисс, теперь за охрану и снабжение Героев Революции отвечаю, то есть за вас с Питом. — Я, конечно, обращаю внимание на то, что ментора она не назвала. Злится на него. Очень сильно. — Второй Дистрикт? Ты была там, там Гейл служит… — Бац, мой голос предательски дрожит. Хорошо, что Хейзел — надежнейший человек, ей я всегда могу доверить самое сокровенное, самое дорогое. — Мы четыре месяца там жили. В Олдборо, главном тамошнем городе. И да, Гейл тоже там служит. — Как только она называет имя старшего сына, её голос становится суровым, а лицо — более жестоким. В чём дело? Я недоумеваю. А затем она демонстративно не хочет рассказывать мне про Гейла. До меня моментально доходит: они крупно повздорили, но не это событие — главная причина возвращения Хоторнов в Двенадцатый. В Панеме опять становится неспокойно. Затем мы все идём обедать. Хеймитч тих и трезв как стёклышко. Видать, ещё от трёпки Хейзел не оклемался. Пит, если и мрачен, то не очень сильно. По крайней мере, зная, что мне не всё равно, какое у него настроение, Мелларк старается меня приободрить и улыбается. Искренне. И верно, настроение у меня улучшается. Мы садимся обедать в доме ментора, в столовой. Всемером. Я, Пит, Хеймитч, Хейзел, Рори, который выше меня, Вик, — он тоже сильно подрос, и Пози. Уверена, последний раз тут обедали, когда меня на свете ещё не было, а родные Хеймитча были живыми. Хейзел не хочет говорить, что послужило причиной её размолвки со старшим сыном, но понимая, как мне важно узнать, в чём дело, скупо говорит, но откровенно: — Он переменился. Не в лучшую сторону. Когда он спас всех нас и много кто был обязан Гейлу самой жизнью, я гордилась им. Но потом он стал мстить, а я не одобряю этого… — Она немного молчит, поджав губы, встречается глазами с ментором, тяжело вздыхает и снова говорит: — А потом появилась эта девушка. Она мне очень не понравилась. — Миссис Хоторн вновь молчит. В это время Вик, поняв, о чём она не хочет говорить, невежливо хмыкает и едва не получает подзатыльник от матери. Но Хейзел встречается взглядом с Питом и выражение его лица становится предостерегающим, так что Вик Хоторн отделывается на этот раз испугом. — Девушка? Габи? — спрашивает ментор. Хейзел, по-прежнему мрачнее тучи, сдержанно кивает в ответ. Я не успеваю рта открыть, уже заподозрив очередную «подлянку», заговор молчания Пита и Хеймитча, но меня опережает Мелларк: — «Шикарная работа» во Втором, Китнисс, заключалась в том, что президент Пэйлор поручила Гейлу поймать опасную преступницу, Габинию Линфорд. Но это она поймала его, а потом... — Пит замолкает, по-видимому, он тщательно обдумывает, что сказать, и подбирает слова. Хейзел в это время смотрит на него тяжёлым взглядом, Рори с Виком — с некоторым удивлением: «откуда он это знает?», а ментор с хитрецой. Лишь маленькая Пози увлеченно ест вкусный мамин (и немного мой) суп. — Потом много чего произошло, и поймать её оказалось совершенно нереально. — Эта мерзавка едва не убила моего сына, ранила его ножом... Жалко, что он только ранил её в схватке, а не убил. Гейл совсем потерял голову из-за этой девки, — с необычной для неё интонацией цедит сквозь зубы Хейзел. И мне становится ясно, что мой бывший друг едва не погиб из-за этой Габи. Теперь мне самой захотелось её убить в этот момент, и я понимаю, что мне по-прежнему небезразличен Гейл. И это чувство, которое я внезапно осознала, вселяет в моё сердце тревогу. Ну как же так? После всего, что было? — Гейл в неё влюбился, — совершенно неожиданно звучит в наступившей тишине тонкий голосок маленькой Пози. И мы все, не сговариваясь, прекращаем обсуждение личной жизни и «шикарной работы» моего друга, бывшего друга. В моей же голове рождается и с этой самой секунды не отпускает меня мысль, что после моего отъезда в Капитолий с отрядом 451 Хейзел осталась в Тринадцатом, там же осталась Прим. Вдруг она, миссис Хоторн, сможет приоткрыть «занавес мрачной таинственности»? Живёшь с Питом Мелларком... С кем поведёшься, от того и наберёшься. Вот, я уже нахваталась у него мудрёных слов... И, действительно, когда мы съедаем суп, приканчиваем второе — приготовленную Питом подстреленную мною индейку и переходим к десерту — клубничному пирогу Пита и компоту из крыжовника (и клубнику и крыжовник нашла я в зарослях неподалёку от озера, в двух километрах от границы моего дистрикта), Хейзел теплеет, и я узнаю о том, чем она и братья Гейла занимались, пока я была «Сойкой-Пересмешницей». А узнаю я гораздо больше, чем могла бы предполагать, даже в самых смелых грёзах.***
Хейзел начинает рассказывать: — Пища в Тринадцатом — причина всех злоключений «Подземников». — Я не нарочно громко хмыкаю и натыкаюсь на испуганные глаза Вика. «Ты что? Не надо злить маму!». Ишь ты, храбрец! А Хейзел, не обращая внимания на меня, продолжает рассказ. — Я это поняла, когда меня распределили на кухню. И я впервые после смерти Джайдена* смогла оглядеться вокруг и подумать. Да, вот эти двое не якшаются с кем попало, сыты и каждый день в школе учатся, — Хейзел бросает строгий взгляд на младших своих сыновей, и Вик с Рори застывают, как две статуи. Никогда я не замечала раньше, чтобы Хейзел так на братьев Гейла смотрела! Любопытно! — Вот я и пригляделась к тому, как готовят на кухне. И рот открыла. Знала бы, молчала, конечно. Потому что местные старухи на меня накинулись: «Да как ты смеешь, то да сё, пища отменная! Закрой рот!». Ага, сейчас! Я — дочь шахтёра и жена шахтёра! Моя мать говорила мне когда-то: «Хейзел! Не давай никому спуску, ни мужу, ни сыновьям! Это пусть городские с ними миндальничают!». — И тут внезапно прыскает Пит. Не выдерживает пекарь, смех так и разбирает его. Но под тяжёлым взглядом «мамы Хоторн» Питова физиономия принимает особенно виноватое выражение. И я злорадно улыбаюсь. Эх, права мама Гейла, буду учиться у неё! Заметно! Я тоже дочь шахтёра! И если я правильно помню, что мне папа говорил, когда мне было десять, я также и внучка шахтёра! Ну, держись, Мелларк! Хейзел оглядывает тяжёлым и недовольным взором стол и перестаёт говорить, как бы намекая нам с Питом, что наши с ним матери совсем нас распустили. Но, как говорится, ещё не вечер! Мне только оставалось удивляться, насколько сильно она изменилась за это время, пока Мой Огонь расшвырял всех нас в разные стороны Панема. Наконец, через пару минут Хейзел продолжает рассказ, как ни в чём ни бывало, но зарок молчать в тряпочку я себе уже успеваю дать. И посоветовала бы Питу сделать то же самое. — Я тоже молчать не стала. Но появился заведующий столовой и вместо того, чтобы меня наказать, перевёл на другую должность. Сначала я была ответственной за холодильник. Там мясо хранилось, а как надо правильно хранить, и главное, как хранить нельзя, — это я с восьми лет знаю. Ещё мой отец приносил из леса мясо по выходным. — Я непроизвольно широко распахиваю глаза: то, что старик, отец Хейзел и, значит, дед Гейла, был охотник, — я никогда об этом не слышала. Дивно, но странного тут ничего нет. Но, может быть, и мой дедушка ходил в лес? Эх, никогда я, наверное, про это не узнаю, каким был старик Эвердин! И это жутко, невероятно, страшно обидно! Я чувствую, что мне ни чуточку не жаль, что я разожгла весь этот Жуткий Пожар! Я хочу, чтобы мои дети, став взрослыми, дожили до преклонных лет и рассказывали внукам про Сойку-Пересмешницу! «Какие интересные мысли, мисс Эвердин! Да, от скромности Вы точно не умрёте. Но скажите мне, моя дорогая мисс Эвердин, то, что по Вашему легкомыслию и глупости погибли сотни тысяч людей — об этом Вы им тоже расскажете, или скромно умолчите об этом? Или о том, что мистеру Мелларку грозила мучительная смерть? Не потому, что я так решил, нет-нет, а потому, что Вы объявили открыто мне войну, когда он был ещё в Капитолии? Эх, безголовая моя девочка, да повзрослейте же Вы наконец! Иначе натворите куда больших бед! Мстя за младшую сестру, в частности!» — Я отчётливо слышу в своей голове голос президента Сноу и… Чувствую страшную боль в груди. Меня затопляет приступ ненависти. Даже после смерти этот старый хрыч продолжает мучить меня! Ненавижу! Больно. Очень больно. Хочется крикнуть, но я не могу, мои губы онемели, и руки тоже. В глазах жуткое зрелище, никогда ничего подобного не видела. Чёрный снег! И перед тем, как я начну валиться со стула — ведь дышать я тоже не могу, я вижу прямо перед собой в полпальца, не больше, голубые, очень решительные, сосредоточенные глаза Пита. Да, он успевает, как всегда. И я начинаю падать в некую бездну, затягивающую меня без остатка. Но затем нечто останавливает, или замедляет моё падение, — я пока не могу разобраться в этом. Это укол в мою левую руку, чуть пониже локтя. Я зависаю где-то, не знаю где, прекращаю падать и слышу сквозь пелену обрывки разговора Пита, Рори и, кажется, Хейзел. — Поднимите ей руку, я вколю ей стимулятор! А у вас приличная коллекция, мистер Мелларк! — Это говорит Рори. — Это мне ментор раньше колол. Против охмора. — Это, я уверена на все сто, голос Пита. — С чего это вы меня мистером стали называть, а, мистер Хоторн? — Вежливость. Эта привычка появилась у Рори в школе. Но не в нашей, а в «кроличьей норе». Да и я «пошпыняла» его как следует. Шлака больше нет, теперь самое время становиться людьми! — Кажется, это голос Хейзел. — Мистер Родерик Хоторн, а кто вас научил грамотно делать уколы? — слышу я ехидный голос Пита. Шутит! Ого! — Прим меня учила, — тихо отвечает Питу младший брат Гейла. И от потрясения, когда я услышала имя моей сестры, я начинаю медленно карабкаться, тянуться наверх. Я не хочу падать, я не хочу умирать, я тянусь к свету…***
— Солнышко, открывай глазки. Я знаю, ты уже очнулась. Не притворяйся, старого дядюшку Хеймитча тебе не провести, — ласково и негромко говорит ментор, и я широко открываю глаза. Уже вечер. Я в своей спальне, окружённая людьми. Так и есть — у моей постели собрались все, даже маленькая Пози здесь, смотрит на меня огромнейшими карими глазищами. Хотя нет, Пита нет, он появляется немного позже, запыхавшийся, озабоченный до крайности. Но унылости и мрачности, которая была утром, нет и в помине, и я чувствую маленькое удовлетворение от понимания этого факта. А ещё Пит несёт поднос с горячим какао (где он его достал?) и куском нашего с ним пирога с зайчатиной. То, что мы его испекли с Питом вместе, быстро всплыло и вызвало небольшой переполох в семействе Хоторнов. Они-то думали, что я готовить не умею. Разрыв шаблонов. Но мне на это наплевать. Я уловила крайне важную для меня вещь — Утёнок учил младшего брата Гейла лечить людей. И я точно знаю, что, во-первых, он удостоился этого знания (вот я, например, не достойна! Точка!). И, во-вторых, Прим не стала бы учить его, если бы ему не доверяла. По-настоящему! Как когда-то я доверяла свою жизнь Гейлу в лесу. И как сейчас я безгранично доверяю свою жизнь Питу. Без оглядки. Полностью. Без оговорок. А если Прим доверяла Рори, значит, они были Друзьями. Именно с большой буквы. Если я не бегала бы по двум Аренам, не шарилась бы по Катакомбам с луком за спиной и не ломала свою пустую голову над вопросом: «Стоит ли мне убивать Пита?», или «А не проще ли будет умереть самой?». Результат-то один! Я могла бы заметить этот момент. Но убийства, месть и прочее мне были тогда важнее! Однако поболтать с Рори по душам, допросить его сейчас я не могу! Я чертовски слаба, голова кружится от малейшего движения, язык во рту еле ворочается, короче — хана тебе, Китнисс! Поэтому я спокойно слушаю продолжение рассказа Хейзел. И по мере того, что она говорит, половина «моих дурацких вопросов» отпадают сами собой. И рождаются новые, куда более «мозговыносительские». Мне открывается Знание. Как будто на меня льётся сверху свет и то, чего я не видела в упор, открывается моему обалдевшему взгляду. Я пребываю в глубоком шоке. Мне даже нет времени жестоко казнить себя за недомыслие. Нет времени, надо всё это «переварить», а не биться дурной головой об стену. Этим горю не поможешь! Но я говорю сама себе: «Китнисс, шевели извилинами! Перестань себя жалеть и не быть Дурой! Что накличешь беду — встретится Питу девушка поумнее и покрасивее и тогда всё, Капец тебе. Ну, нет… Выкусите! Я пристрелю, как бешеную собаку, эту девку! Порву! Мелларк только мой. Он Мне Нужен». — Ну, раз Китнисс очнулась, думаю, можно продолжить рассказ, — говорит снова Хейзел. Все выражают своё одобрение, и она продолжает рассказывать: — Начальство Дистрикта Тринадцать моим заведованием холодильником было очень довольно. И меня произвели в капралы. В Тринадцатом это делается так: выносит твой командир твоё личное дело на особую комиссию и уже та выносит вердикт: «достоин» или «недостоин» кандидат продвижения по службе. А мнение самого командира не самое главное. Самое главное там — «коэффициент эффективности службы солдата». Мудрёное словечко, зато очень правильное. Как-то раз получаю расписание на руку, — дурацкая придумка, на мой взгляд, но полезная, и читаю: 7:15 — прибыть в отсек 347 уровня 59. О прибытии доложить капитану Юнгу! Искала я этот отсек долго, но Хоторны нигде не пропадают, нашла. Оказалось — это Арсенал, где хранятся тысячи снарядов. Огромный! Я пожала плечами и быстро нашла этого Юнга. Капитаном оказался старый седой коренастый мужчина. Он произнёс без всяких церемоний: — Будем знакомы: Фридрих Юнг, служба снабжения. А вы, капрал Хоторн, будете моей правой рукой, хранителем. Сегодня изучайте номенклатуру снарядов и принимайте дела у сержанта Логана. Он получил назначение в боевое подразделение. Ступайте, милочка. Вы свободны. — Есть, сэр! — ответила я, щёлкнула каблуками, отдав честь, и ушла. А сама погрузилась в невесёлые мысли. Снарядами заведовать? Вот тут-то я дар речи и потеряла. Как я с ними справлюсь-то? Ведь некоторые из них с меня высотой? Огромные и очень тяжёлые?! Я растерялась. Скажу честно, поначалу мне было тяжко. Нет, таскать их мне не пришлось, но всё равно я никогда бы ни одного даже стронуть с места не смогла бы. Этот парень, Логан, скользким оказался. Так норовил слинять подальше этот сукин сын, но я его схватила за шкирку, как кота, и пригрозила: — Пока ты мне как следует не объяснишь, куда собрался, никуда ты не пойдёшь! — У мамочки не забалуешь! — с гордостью в голосе произносит Пози. И все, как один, заулыбались. — Точно, ласточка! — мягко отвечает дочке Хейзел. А я с грустью думаю, что никогда у меня не было вот таких отношений с моей матерью. А может быть, ещё не всё потеряно?! — И он остался мне помогать. Всё разъяснил мне, проинструктировал, и только потом я его отпустила. Логану надо спасибо сказать: он предупредил меня, что нельзя никогда отпускать снаряды без оформленной как надо квитанции, просто по устному приказу, даже если бы сама Койн мне лично приказала это сделать! Запрещено это категорически. По уставу Тринадцатого наказание — двадцать лет тюрьмы! Мне приходилось говорить многим генералам: «Извините, сэр! Не имею права. Ускоренный порядок выдачи запрещён законами Дистрикта 13». А ведь мне самой трибуналом грозили, говорили, что снаряды на фронте нужны! Позарез, поскольку парни наши гибнут в ловушках Капитолия! А я не имею на это права, не могу, хочу, но нельзя! Это в конце концов меня и доконало, разозлилась я и решила уйти с этой собачьей должности. Какое там? Запретили, ответили: «Заменить тебя, Хоторн, некем!». Хейзел умолкает, а затем строго и жёстко смотрит на Пита. Тот моргает и даже потеет. Явно почуял Мелларк, что рассказ теперь пойдёт о нём: — А потом случился скандал после твоей отправки в Капитолий. Весь Дистрикт 13 гудел, как растревоженный пчелиный улей. Виданное ли дело! Тогда много больших людей и даже сама Койн оказались под следствием по делу о подделке медицинского заключения о пригодности тебя к военной службе, Пит. Всех вызывали на эту комиссию, в том числе и меня. Спрашивали, что я знаю про твой недуг, да и про твоё лечение! От моего старшего сына, в частности. — Она замолкает и недобрым взглядом смотрит на Рори, а тот сидит на стуле, словно на раскалённой сковородке. Ёрзает так, что даже мог бы переплюнуть Бити Латье, если бы тот присутствовал среди нас, и весь белый, как полотно. Что это с ним? Тут Пит и говорит: — А давайте, Рори пока не будет об этом ничего говорить? — Это почему же? — одновременно со своих мест подают голос Хейзел и Хеймитч. — Потому, что больше всего не я хотел бы услышать про это, а Китнисс! А история эта, может быть, ну, вы сами понимаете… — начинает путаться в словах Мелларк. И вот тут я уже не выдерживаю и подаю решительно голос. Так громко, насколько хватает сил, которых у меня по-прежнему почти что нет: — Ты опять хочешь защитить меня? Может, хватит? Я имею право… на правду, или нет?! И Пит, который явно хотел начать заговаривать мне зубы, внезапно понимает, Что это значит для Меня и для Него. Он отвечает мне, запрокинув голову назад: — Имеешь! Ты имеешь на это право! Но знаешь что, Китнисс? Ты сказала мне после наших первых Игр, что спасала меня ценой собственной жизни, потому что назубок выучила закон. Закон Шлака, что долги надо отдавать и что долг платежом красен? Помнишь? — Я начинаю понимать, к чему он клонит, хочу возразить Питу, но не могу. Нечто внутри меня запрещает мне сделать это. — Конечно, ты помнишь. Потом я долго думал над этим и, знаешь, я принёс себе клятву, задолго до Бойни! Что мой главный долг в жизни — это мой долг перед тобой. У нас, жителей торгового квартала, не принято врать самим себе! И мой долг, Китнисс, — это сторицей отплатить тебе Добром за Добро! На меня свалилось, как снег на голову, понимание, что не стоит мне лезть в бутылку, но всё-таки один вопрос я решаюсь задать — здесь и сейчас. Я говорю: — Рори, скажи, как ты думаешь, мою сестру убили по чьему-то приказу? Альма Койн приказала или, может, кто-то другой приказал её убить? У всех присутствующих глаза лезут на лоб от моего вопроса, но полностью побелевший Рори Хоторн моментально удостаивает меня ответом: — Нет, Китнисс, я уверен в этом. Точно нет! Совершенно неожиданно для всех он продолжает рассказывать историю Гейла: — Гейл бегал за Габи по всему Второму. Девять месяцев за ней гонялся, дважды она его ранила. Она такая же Победительница, как ты и Пит, только на пару лет старше. Потом Линфорд сдалась...