Пролог к главе.
***
Я — огненный переродок, Я — птица Цинны, которая доверилась Плутарху. Цинна — мой добрый создатель, он не желал никому смерти. Даже Сноу, который приказал его жестоко мучить. Он зажигал меня не для того, чтобы я несла разрушения и смерть, которые я принесла в Капитолий. Цинна хотел, чтобы я принесла свет в мир, наполненный тьмой, имя которой — президент Сноу, но после его смерти я попала в руки Плутарха. Возможно, он думал, что это единственный выход, и Капитолий должен очиститься огнём. Плутарх сделал меня орудием Мщения. Злой «Сойкой», несущей Разрушения, Смерть и Страдания. Но он меня не спросил, что я думаю обо всём этом. Вот только мне самой омерзительно то, во что я превратилась. Ангел Смерти для Панема. Но я всего этого не хотела, и на Арену я пошла только ради Прим!!! Я сгорала заживо и вновь возвращалась к жизни. Я потеряла сестру — не потому, что её убила Койн, Плутарх или злая судьба. Но по моей вине. Я разделяю эту вину с президентом Сноу, ведь тысячи людей погибли. Я сама потеряла почти всех, кто мне был дорог. Я окунулась в реку Безнадёжности, я опалила своё тело в огне Отчаяния и теперь я тону в ледяных глубинах Обречённости. Но я должна найти путь к Возрождению, потому что так хотел Цинна, мой создатель и мой товарищ. Сойка-Пересмешница должна стать Символом Нового Панема, а не только гибели Старого. Я должна согревать сердца людей — в этом моё предназначение. Для этого мне предстоит перебороть саму себя. Но справлюсь ли я? Лишь один человек может направить меня на этот путь, помочь, не дать мне опалить людей моим жаром и пламенем и сгореть самой. Страдая, я сгораю. Но никому от этого не становится легче.Имя этому человеку — Пит Мелларк!
*** POV Китнисс Эвердин.
Я злая-презлая. Я жутко зла на Пита и на Хеймитча. Эти двое слишком много о себе думают. Что они умные и хитрые, а я глупая и и не владею собой: психую, возбуждаюсь, бешусь, обижаюсь, ору, что есть мочи. А толку-то? Во всём виноваты Сноу и Капитолий. Каким стал Пит? Я сейчас не об охморе говорю, — с этим мы, кажется, разобрались. Надеюсь на это. Спасибо доктору Аврелию и этому пропащему алкоголику-ментору. (Ну, всё! Скоро приедет Хейзел, и я ей выложу всё, как есть. Что ментор «вышел из завязки». Мы с миссис Хоторн быстренько отучим его от бутылки. Столько дел, а Эбернети не просыхает, мать его за ногу!). Ну и этот сладкоречивый, вечно неунывающий пекарь в придачу. Манипулятор! Кем крутить вздумал? Мной!!! Да, раньше всё было просто. Пит смотрел на меня влюблёнными глазами и был готов отдать ради меня всё на свете. Луну с неба достать, хоть никто его об этом и не просит! Пит не видел мои недостатки, и это было так хорошо. Он не обращал внимания на то, что я мрачная, угрюмая, неприятная, срываюсь без повода или уйду в себя на пол-месяца и превращусь в овощ на грядке. Даже когда я отшвырнула его в вазу с цветами, стоявшую в Тренировочном Центре — я нравилась Питу такой, какая я есть. И всегда могла опереться на его сильное плечо и на его ум. А что теперь? Мягкий и податливый Пит. Да он фокусник в бархатных перчатках. Но вот только под бархатом сталь! Это сущий кошмар, и с этим, боюсь, я уже ничего поделать не смогу. Придётся с этим как-то жить.Что? Смириться с этим?! Ни За Что!!!
Пит вырастил внутри себя стальной стержень. Он стал несгибаемым, но при этом остался прежним: добрым и чертовски хитрым. И он научился вертеть мной, как куклой. А это меня категорически не устраивает!!! Раньше мои недостатки он не замечал: Питу было плевать, а теперь он только делает вид, что всё отлично, а на самом деле он прекрасно осознаёт, какая я же всё-таки дрянь! Убийца, полная дура, неуравновешенная психопатка, виновная в смерти практически всех родных и дорогих мне людей. Но Питу на это наплевать. Он всё понял, опечалился и загрустил, но охмор не давал ему ни на секунду расслабиться и он вбил в свою дурацкую голову, что всё можно поправить. Будто бы меня можно «улучшить». Своей добротой. Своей любовью. Что он всё поправит — всю ту боль, которую мне пришлось пережить с одиннадцати лет. Да уж, про этого парня точно не скажешь, что он ищет лёгкие пути. Неисполнимое — исполнить. Непоправимое — поправить. Излечить исковерканное, исстрадавшееся моё сердце. Изломанную мою тёмную душу за руку вывести к свету. Такую дерзость мог вбить себе в голову только Пит. Одно слово: ненормальный. Но именно на него теперь вся моя надежда. Вот в чём соль. Всё случилось вечером того дня, когда у Пита случился страшный, сильнейший приступ, а этот пьяница Хеймитч науськал меня не бежать сломя голову, а показать Питу, какая я есть на самом деле. Меня, прямо скажу, потащило в самое пекло: я почувствовала себя невероятно храброй и то чувство, что мне ничего не страшно. Какой же дурой я была тогда!!! И я выложила Питу всё, как на духу. Одного я не могу понять: как после всего того, что я на него вылила, он меня не возненавидел? У него же был приступ, Пит так и горел. Я это кожей, да и всеми печёнками ощущала — внутренний жар невероятной силы. Боль, которую испытывает во время приступа Пит, безумная по своей силе. Чего там говорить: на его месте я бы сломалась, как все люди, которые были охморены. Но я бы просто умерла в муках от боли, потому что вытерпеть такую боль девушка не сможет. Это хуже самых страшных пыток. Вот почему Джоанну Мэйсон, в отличие от Пита, не подвергали охмору, а просто пытали водой и электрическим током. Вот что Китнисс Эвердин принесла в жизнь Пита Мелларка — боль на всех уровнях тела и души! Но меня ставит в полнейший тупик неопровержимый факт: зная всё «от и до», Пит не возненавидел меня, а по-прежнему всем сердцем желал и желает быть рядом со мной. И что вообще не укладывается в моей голове — несмотря на всю эту боль и все причинённые ему по моей вине страдания, Пит меня любит!!! Пит спросил меня о том, что очень долго его мучало. Как он мог терпеть эти муки и молчать, даже представить не могу. Одно слово, это Пит! — Китнисс, скажи мне, ты действительно хотела новых Игр? Ты голосовала из-за Прим. Но ты по-настоящему их хотела? — Пит извивается, как уж на сковородке. Каждое слово даётся ему с трудом. А всё дело в том, что он отчаянно боится того, что я ему отвечу: «да». — Пит! Нет, я не хотела новых Игр. Я хотела обмануть Койн, лишь бы она поверила, что я такое же чудовище, как она и Сноу, — в безумной ярости выпаливаю я. Пит опускает голову и прячет лицо в ладонях. Я слышу тихий звук: он похож на свист или на стон. Пит плачет. Моя жестокость и чёрствость по отношению к нему когда-нибудь станет причиной моей смерти! — Чёрт возьми! — заявляет ментор. Хорошо, что он пока не ушёл, а то натворю я бед. — Парень, тебе надо выпить. Всё это слишком, это уже все границы переходит. — Солнышко! — сурово обращается Хеймитч ко мне. — Принеси ему самогон. Он глотнёт и ему станет легче, а то твои тайны совсем доконают парня. И я безропотно иду в дом Хеймитча и исполняю то, что он мне сказал. Ну, хоть что-то в этой жизни я научилась делать, как надо. А не так, как мне хочется. Пит пьёт самогон, ментор от него не отстаёт. Я поначалу держусь, а потом решаю глотнуть немного. Мне не нужно напиваться, как ментору, но нервы у меня ни к чёрту, руки дрожат. Хеймитч, заметив это, восклицает: — Что, солнышко, пробрало тебя? Лучше уж поздно, чем никогда. Ну что, ты всё дерьмо вывернула? Всё это было сказано таким недружелюбным тоном, что я поспешила ответить. Дурным голосом. Икая: — Всё. После чего Хеймитч смотрит мне в лицо. Долго. Затем, по прошествии некоторого времени, переводит взгляд пьяных глаз на Пита и говорит: — Парень, на сегодня довольно. Ты слышишь меня? Довольно!!! Пит поднимает на него красные от слёз глаза и говорит спокойно, очень уверенным голосом. Обалдеть! — Да. Достаточно. Я хотел знать, теперь я всё знаю. Можно жить дальше. — Ну, я на тебя рассчитываю, держи всё под контролем. Ладно, я пошёл, а то мои гуси… пойду проведаю, как там они. — Ментор поворачивает голову в мою сторону, и, уходя, забирает с собой бутылку. — Китнисс, пока! Дверь захлопывается. Хеймитч уходит прочь. Алкаш чёртов!!!***
Вечер. За окном ветер кружит жёлтые листья. Пит, наверное, сел бы и нарисовал это. Красиво же. Но он занят. Мы с Питом печём. Да, да, Мелларк нашёл мне новое занятие: теперь я ассистент и ученица пекаря. А началось всё так: — Китнисс, а где тот самый косой, которого ты позавчера притащила из леса? Ты еще говорила, что он свеженький, и вовремя вытащила его из хоторновской заячьей ловушки. Воспоминание. Странное дело: Гейл не появлялся в лесу за кордоном Двенадцатого почти два года, а часть его ловушек по-прежнему в деле. Надо просто их периодически чинить и, самое главное, ходить к ним регулярно. А то получится, как прошлым летом: тогда зайчиха пролежала в капкане две недели! Вонь стояла такая, что за восемьдесят шагов надо зажимать нос. Волки от Двенадцатого Дистрикта все куда-то убрались после бомбардировки. За два года ни одного серого я не встречала. Не то, что раньше — тогда житья от волков не было. Гейл даже собирался особые ловушки придумывать на волков. А придумал… на жителей Второго. По телевизору рассказывали, что месяц тому назад, в «Орешке» при бомбардировке, которую предложил Гейл, в горе было застигнуто врасплох около 40 тысяч человека! Она же как целый город, получается… Как четыре с половиной Дистрикта Двенадцать. Из горы удалось вырваться менее 7 тысяч 100 человек… Когда об этом рассказывали по телевизору, я представила живо, как огромнейшее количество людей были отрезаны лавинами. Как у них постепенно начал кончаться воздух. Как они стали задыхаться и как они умирали от удушья. 33 тысячи людей. Я и тогда дерьмово себя чувствовала. Повстанцы начали сильно напоминать своими действиями президента Сноу. Гейл тогда плохо понимал, что я тогда чувствовала. И вот опять. По новой. По телевизору был репортаж, как расчищают завалы на горе. Расчищают и вытаскивают трупы. Последние, правда, не показали. А меня всю трясёт от одной только мысли: «Это не Гейл их всех убил, это я, Сойка-пересмешница!!!». Хорошо, что Пит был рядом. Увидел мгновенно, что я начинаю «доходить до кондиции», и оттащил меня от экрана, отвёл в ванную. А у меня истерика, я начинаю выть… — Не плачь, Китнисс, ты ни в чём ни виновата! — Не могу!!! — Я начинаю задыхаться, мне кажется, что я сама оказалась там. В мозгу крутится дикая мысль: «За всё на свете надо платить, Китнисс! Пора тебе сдохнуть!». Пит глядит мне прямо в глаза, он не даёт мне «провалиться» —тащит меня, ухватил в последнюю секунду за шкирку и вытаскивает. Пит аж вспотел весь, на лбу капельки пота. Горячего пота. А я, напротив, холодная. — Китнисс, ну что ты? Ты хотела остановить их, чтобы они прекратили уничтожать друг друга. — И тут внезапно у Пита вырываются слова, от которых он бледнеет и до крови закусывает нижнюю губу. Казнит сам себя за несдержанность. — А я одно время думал иначе. — Что я — «Птица Смерти»? — Странно, но после слов Пита во мне пробудилась энергия. И желание жить. Наперекор всему. — Мне казалось, что вся та боль, которую тебе причинил Сноу, убила в твоём сердце Любовь. А когда умирает любовь, остаётся только ненависть, — чуть слышно произносит Пит. Я думаю, что мне очень повезло, что рядом со мною оказался Пит, потому что не ненависть даже осталась в моей душе. А горькое отчаяние.***
— Китнисс, ты меня не слушаешь. Так где же заяц? — Мелларк заглянул мне в лицо, а его собственное лицо какое-то сияющее. Опять что-то придумал. Ну и что мне с тобой делать? Ответ верный один — довериться. Безоговорочно. — В морозильнике. Пит, что ты задумал? — Мы будем с тобой печь пирог с зайчатиной. Хватит питаться кое-как. Молодой организм требует мяса, Китнисс. — Мы? Пит, ты совсем рехнулся! Я не могу испечь пирог! Это у мамы получалось. Я — охотница, умею добыть дичь, могу освежевать ее, фарш приготовить. Суп сварить. Но пироги печь? Ты же у нас пекарь! — А сама с ужасом понимаю, что мне не отвертеться, и сегодня я буду учиться у Пита готовить. Гнев переполняет меня. Но проку от него никакого, я попала в капкан. И имя этому капкану — пекарь Пит Мелларк. Мы спорим некоторое время, а затем я с понурой головой и злой физиономией иду впереди Мелларка на кухню. Он так сказочно улыбается мне, очаровывает меня своей улыбкой. И… я не в силах сказать ему: «Нет!!!». Я ему подчиняюсь. Это новый опыт. Я ненавижу подчиняться. Но я абсолютно доверяю ему. И только поэтому, так и быть, я буду сегодня ученицей пекаря.***
Пирог Пит положил в печь. Сейчас он расставляет баночки и миски с ингредиентами по местам, а я сметаю с пола муку и частички пыли, навожу порядок. А сама я крайне устала: Пит Мелларк выжал из меня абсолютно всё. Быть ученицей пекаря оказалось чертовски тяжелым занятием. Тут надо всё по порядку делать и ни на что не отвлекаться. Замучалась я совсем. Сначала Пит заставил меня смотреть, как он готовит опару. И помогать и учиться у него. Дрожжи. Я и понятие не имела, для чего они нужны. Какие-то палочки. Поначалу я не могла понять, что он вообще делает и зачем: — Тесто должно подняться, тогда оно станет пышным и вкусным, — терпеливо объясняет мне Пит, а я не могу взять в толк, о чём это вообще он. Зачем он яйца в эту липкую массу положил? И молоко. И орехи. К чему это все? Чисто испортил продукты. И почему теперь надо так долго ждать? И зачем Пит печь затопил? Вроде как не слишком холодно. Я вся в нетерпении. Фарш давно готов, я его хорошо умею делать. Раньше было так: готовила моя мать, а я ей свежевала и нарезала дичь. Набила я руку в этом деле. Но так, как сейчас, полтора часа в кухне провести — ни разу не было такого. Короче, сидим мы с Питом на кухне и ждём. — Ну, как настроение? — спрашивает меня Мелларк. А настроение у меня плохое. Потому что ничегошеньки не поняла, что и для чего Пит делал. — Нормально, — говорю я и хмурюсь. Чувствую себя, откровенно говоря, полной дурой. Поэтому злюсь. — По твоему лицу можно понять, что ты мрачная, как туча, — подмигивает мне Пит. — Ты опять? — вскипаю я и понимаю, что это правда. Этого мне не скрыть. Но зачем Пит меня «заводит»? — Ничуть не бывало. Ты просто много о чём не догадываешься. Или замечаешь самая последняя. — Хочешь сказать, что я умом не блещу и вообще я жутко невнимательная, да? А сама думаю: сейчас поймаю тебя и получишь ты от меня взбучку, Мелларк! — Нет, вовсе нет. Ты наблюдательная, когда надо. В лесу, например. Или когда вокруг опасность. Ты очень собранная. А реакция у тебя моментальная. Умная охотница, я бы сказал, — разъясняет мне очевидные вещи Пит. — Умная охотница, — я улыбаюсь, впервые за весь сегодняшний день. Ну ты даёшь, Мелларк! — Да. Потому что глупая охотница — это мёртвая охотница. Так? — с пытливым выражением физиономии спрашивает меня Мелларк. — Конечно. Слушай, давно хотела спросить у тебя вот о чём. Ты пару раз такую загадочную фразу сказал: «она вроде как не догадывается, какое впечатление производит на людей». — Брови Пита ползут вверх, но физиономия его чертовски довольная. Сдаётся мне, я стала «Сойкой» из-за этого самого впечатления. Что во же мне такого, ну в чём подвох, а? Я умираю от любопытства. — Ну, представь, что тот самый синтетический огонь, которым на наших первых играх снабдил наши костюмы Цинна, у тебя с рождения. Ты родилась с этим огнём внутри. Огонь ведь согревает. Даёт тепло. Ты родилась со способностью дарить людям тепло своим огнём. Моё лицо вытягивается. «Огненная девушка» — это название ко мне прилепилось моментально. Выходит, его неспроста мне присвоили. Я действительно «огненная». Но я никогда не задумывалась об этом. Не до того было. А кое-кто не просто увидел, но смог показать эту мою способность — загораться — всему Панему. Цинна. Я морщу лоб. Меня одолевает жуткое любопытство. Я не испытывала его никогда, а сейчас испытываю. — Китнисс, ну, смотри вот. На той колеснице стояли мы двое и огонь был у нас обоих, но запомнился именно твой огонь, ведь никто не назвал меня «огненным парнем». — убеждает меня в чём-то Мелларк. Надо ли меня убеждать? Не думаю. — А огонь Сойки? Чёрная птица, которая, загораясь, никогда не погаснет, — говорю я и сама не знаю, как я так точно сказала. Я же никогда не умела красиво выражаться, в отличие от Пита. — Как точно ты сказала! — восклицает Пит. Он даже вскакивает со стула. — Огонь, это же потрясающая вещь. Иди сюда, посмотри на огонь внимательно. — Пит подходит к печи и открывает заслонку: в комнату врываются блики пламени. Жёлтые, оранжевые, оранжевые с оттенком красного. Я смотрю на это, широко раскрыв глаза. — Пит, а ты любишь смотреть на огонь? — негромко спрашиваю я. — Ну, так. Иногда. — Пит лукавит, он не просто любит смотреть: это его любимый цвет. Цвет закатного солнца, это же и цвет огня тоже. — Я же такая, как он. Пит, скажи, ты полюбил меня потому, что что-то похожее на огонь увидел во мне? — задаю я Питу очень важный вопрос. Пит так и застывает в некоторой прострации. Он тоже что-то такое понял, как поняла я. Только что. У него даже рот немного приоткрылся. Наконец, он начинает говорить, и я его слушаю. Это же Пит, его можно и нужно слушать, он такой цельный. — Ты права, Китнисс. Мой любимый цвет, оранжевый, цвет солнца. Согревающего и дающего тепло. Цвет спасения. Понимаешь? Когда холодно, когда ты замерзаешь, лишь огонь может помочь. Огонь — это тепло, а тепло — это огонь. Как сын пекаря, я ещё в детстве это узнал. Что огонь обладает чудесным свойством превращать жидкое, бесформенное тесто, которым никто и никогда не сможет насытиться, в хлеб, который может утолить голод. Причём моментально. Ты разве не замечала, что только хлеб имеет удивительную способность быстро утолять голод? Не мясо, питательное и придающее много сил? Не вода, без которой невозможно жить? А именно хлеб? — Да, замечала, — перебиваю я Пита. — Конечно. Угадай, Пит, о чем я мечтала больше всего, когда охотилась в лесу? Чего желала, на что больше всего мне хотелось обменять подстреленную мною индейку? По лицу вижу, ты догадался уже. Да на пшеничный каравай с орехами, который пёк твой отец. Обменять дичь из леса на хлеб. Не на молоко, не на сыр, не на крупу и не на картофель, а принести домой ещё тёплый каравай и увидеть, как загораются глаза моего утёнка. На минуту или две на меня накатывает страх. Мне жутко от осознания того, что сейчас Прим уже никогда не сможет съесть даже один маленький кусочек хлеба. Мне очень трудно, невыносимо сейчас, в такие минуты. Это самое страшное, что может случиться со мной. Но сейчас мне тяжелее, чем обычно. В такие страшные мгновения, мне пронзает мозг жуткая мысль: «Мистер Мелларк никогда не сможет испечь каравай хлеба. Он никогда не сможет услышать, как его новорождённый внук, сын Пита, сын Брэнника или сын Рэя, оглашает мир своим первым криком: «Я родился!». Не сможет». И единственная, кто виновата в этом — я. Не Сноу, и, тем более, не Койн. Я!!! Сильная боль сковывает мне сердце. Мне очень сильно больно. Я думаю о жизнях людей, которые прервались из-за нашей дуэли с президентом Сноу. Но разница между мною и Сноу огромна — он убивал целенаправленно, методично, с нечеловеческим равнодушием и даже радости не испытывал при этом. Убивал, потому что не умел и и не хотел по-другому. Другое дело я. Я никогда не убивала людей по собственной воле, только защищаясь. Но в количестве убитых людей за какие-то полтора года я догнала и превзошла президента Сноу. Наверняка он в чём-то даже гордился этим. Что я стала его ученицей, которая превзошла учителя. Но. Боги!!! Разве этого я желала и хотела? Я только хотела спасти свою сестру. И в ответ я слышу в голове слова президента Сноу, сказанные им по видеосвязи, когда я говорила с ним из Дистрикта Тринадцать: «Мисс Эвердин! Именно то, что мы любим, нас уничтожает. Запомните эти мои слова…» Запомнила, чёрт бы их побрал в эту минуту! Пит, нахмурившись, подходит ко мне сзади и молча обнимает меня. Я буквально вцепляюсь в Пита, потому что сейчас мне безумно тяжело: я вся горю, горю заживо. Но самое жуткое заключается в том, что сгореть я не смогу. Я — «Чёрная Сойка», которая оплакивает свои жертвы, близких людей, которые погибли потому, что поверили мне. Но я не знала, не понимала, что мне делать. Я действовала слишком импульсивно, и, увы, я заблуждалась. Пит, помоги мне, я не желаю больше убивать. Я больше так не хочу! Кажется, я начинаю понимать, что пытается втолковать мне Пит. Я — не сильная, я слабая, но моя слабость не в том, что я чего-то не могу. Я могу очень многое. Разжечь Огонь, запалить Пожар Революции до самых Небес. Сокрушить Капитолий. Убить президента своей стрелой по своему собственному выбору. Разрушить систему и отменить навечно Голодные Игры. Но при этом я не сильная, а слабая. Почему? Просто я не поняла, что я такое и что я должна делать, как мне уберечь от смерти близких мне людей. Ведь какой смысл в моём страшном и сильном огне, если я не могу этого сделать? Я люблю — и в результате кто-то умирает. Но я не хочу больше, чтобы так было. Я хочу понять, кто я и что я должна делать. Я не хочу быть орудием в чужих руках. Руках Сноу, Койн или Плутарха. Лишь Цинне я доверяла, он без слов понимал меня и доверял мне безгранично. Только он. Но Цинна мёртв, он отдал жизнь, чтобы я жила. Значит, это было настолько важно. Я обязана помнить об этом. Я должна стать тем, чем хотел видеть меня Цинна. И не надо искать ответа на вопрос, кто единственный в этом сможет мне помочь и предостеречь от ошибок. Я слишком хорошо знаю это, всё моё обожжённое тело знает, какова цена моих ошибок. Потому я не хочу больше ошибаться. Довольно. Этот человек, конечно же, Пит. Что я должна сделать? Чему я должна научиться, выучиться любой ценой? Я хочу стать сильной. Я хочу стать умной, такой, как Пит. Я обязана научиться управлять «Огнём Цинны». Моим огнём. Кто у нас лучше всех, из тех, кого я знаю, умеет управляться с огнём? Пит. Я думаю. Пит молчит и смотрит мне прямо в лицо, а я тяну руки к огню. В самую печку. Тяну, тяну и я дотрагиваюсь до огня. Я не обжигаюсь. Огонь не причиняет мне вреда, хотя я чувствую сильный жар печки. Просто эта стихия в печке увидела во мне Нечто, подобное себе, и она радуется. Огненная девушка трогает своими руками огонь и не обжигается. Конечно же, всё просто: огонь — это я сама, он течёт по моим жилам, он внутри меня, мне лишь надо заглянуть внутрь себя и осветить свои многочисленные тёмные стороны. Ведь у меня их так много. Я отлично их знаю. Моя задача — зажечь в своём сердце огонь любви, побороть саму себя и исцелиться от слабостей и недостатков. И я смогу, потому что я — огненная Девушка Цинны. И я знаю, что смогу стать сильной!