Автор неожиданно сам для себя закончил эту глвау и решил (срочно) её опубликовать. Поэтому более чем возможно погрешности оформления. Поэтому, дорогой читатель, пожалуйста, заметив ошибку, сигнализируй автору о её наличии. Спасибо!
На следующее утро.
― Что вы так переживаете, мистер Мелларк? Всё будет в порядке. ― совсем юная девушка-миротворец по имени Ювента пытается успокоить отца Пита. Сегодня он сам не свой, рассеянный, чего с пекарем, отродясь, не происходило. Нервный. Но всё, он тщательно выбрит, подтянут, на его парадных брюках отлично видны стрелки, Мелларк готов к «специальному просмотру» на все сто. Ещё вчера мэр Андерси пригласил старших представителей семей Мелларков, Эвердин и Хоторнов в свой кабинет и объявил весьма торжественно: ― Согласно особому распоряжению, из Капитолия, все члены трёх семей трибутов должны присутствовать на обязательных телепросмотрах во дворце правосудия. Повторяю, все члены семьи. Миссис Хейзел Хоторн уже хотела задать закономерный вопрос, но не успела, миссис Мелларк опередила её: ― Кристофер! Я хочу получить от тебя ответ здесь и сейчас. Что происходит вообще? — мать Рая, Брэнника и Пита была в очень дурном настроении. Да что там говорить ― давным-давно уже, миссис Викторию Мелларк не доводили до последней стадии лютого бешенства. Возможно даже, такого ещё не происходило не разу. ― Викки, пожалуйста, не надо нервничать… ― отлично всё понимающий, но не имевший права рассказать всё, мэр Андерси попытался выйти из затруднения. Но вместо этого он лишь усугубил положение: Виктория Мелларк от этой фразы точно с цепи сорвалась, её лицо покраснело, голубые глаза потемнели, а мэр почувствовал холод в области позвоночника. Зная её, он превосходно отдавал себе отчёт, чем для него чревато «лобовое» столкновение с «Ведьмой» (так за глаза в квартале торговцев называли жену Генри Мелларка). — Мне не надо нервничать? Кристофер, не знаю, что я тобой сделаю! Если ты не дашь мне ответ, который мне покажется вменяемым. Кристофер! Я жду! — она понизила голос, а её глаза сузились. — Кристофер, тебе лучше объясниться, — вступил в разговор прекрасно всё понимающий супруг госпожи Мелларк. — Хорошо, Но у меня будут неприятности, но я отвечу… — начал бы мэр. — Будь так любезен. — голос Виктории показался (?) мэру шипением ядовитой змеи и он отринув все сомнения, решился открыть немножко секретной (не так чтобы очень секретной, но всё-таки…) информации. — Это из-за Гейла Хоторна. В Городе прекрасно известно, чем занимались Эвердин и Хоторн-старшие, ведь именно от них их дети получили навыки владения оружием. И Китнисс, таким образом, была заблаговременно подготовлена к играм. — Миссис Хоторн, с вами всё в порядке? И действительно, лицо матери Гейла было белым как бумага, она побледнела и готова была, прямо сейчас, рухнуть в обморок. И, конечно, миссис Эвердин моментально пришла ей на помощь, и вот в её руке оказался пузырёк к какой-то жидкостью. Благодаря ей Хейзел устояла на ногах. Мэр понял, что «перегнул палку» и поспешил внести ясность: — Дамы и господа! Прошу внимания! Хочу внести ясность: Гейлу Хоторну никаких преступлений не инкриминируется. Напротив, мне и мистеру Крею отданы распоряжения не препятствовать ему покидать пределы дистрикта, а также торговать. Неофициальное разрешение! Ему это дозволяется. Я хочу, чтобы все присутствующие это поняли. То, что Китнисс Эвердин прибыла для участия в играх подготовленной, в Капитолии было одобрено. Получено дозволение с самого верха. У кого-нибудь есть вопросы? Однако, ни у кого: ни у мамаши Мелларк, ни у Эль Эвердин, ни у Хейзел Хоторн вопросов не оказалось. Уж больно ошарашили их озвученные Андерси новости, а вот миссис Хейзел Хоторн выглядела бодренько, на её лице даже появился румянец. ― Очень хорошо! Тогда жду всех, именно всех членов ваших семей завтра в девять утра в Белом зале дворца правосудия. Пропуск телевизионных передач не допускается. И вот, в без четверти девять утра, Мистер Мелларк лично пришёл в дом Эвердинов. Опять! Конечно, он принёс свежий хлеб, а также бумажный пакет с кремовыми пирожными. Очень дорогим угощением. Ювента, заметив, какие пирожные принёс с собой пекарь, изменилась в лице: она не могла позволить себе «просто-так» полакомиться этим угощением. Но она деликатно ничего не сказала: наблюдательная девушка давно заметила «особое расположение», особые чувства, которые пекарь питал к вдове Эвердин и её дочерям. А ещё она подумала про себя, что быть грозе, не простит мужу таких подарков «Ведьма», не простит. ― Пора. Нам пора. ― сказала миссис Эвердин. Она также заметила, что пекарь сегодня какой-то странный. Оставив дом под охраной Ювенты, мать и дочь, в сопровождении Генри, отправились в дом правосудия. Ровно без четверти девять утра. Проходя по главной улице Шлака с Эвердинами здоровались их соседи, шахтеры, их жёны, их дети. Почти все с определённым удивлением замечали, что пекарь Генри Мелларк сопровождает их и сами здоровались с ним. Наконец, все трое покинув Шлак приблизились к центру дистрикта. Их путь проходил мимо аптеки. ― Генри, как они? Живы? ― негромко, почти шёпотом, задала вопрос Эль Эвердин. Генри повернул голову и уловил еле заметный кивок её головы, она как бы показывала на здание аптеки. Он помотал отрицательно головой и также тихо, то ли по секрету от Прим, то и нет, ответил в пол-голоса: ― Они умерли. Оба. Миссис Эль Эвердин изменилась в лице, кровь отхлынула от него, ей стало больно, так сильно, что она закусила губу от крови, а потом отвернулась. После она решила опереться на руку Генри: Эль Эвердин стало очень нехорошо, ведь только что она узнала о смерти обеих своих родителей! Здание аптеки принадлежало семье Линдси, а девичья фамилия матери Прим и Китнисс была именно Линдси. Прим прекрасно всё слышала, но сделала вид, старательно сделала вид, что не заметила ни вопроса своей матери, ни ответа отца Пита. И она заметила, как тяжело отреагировала её мать. Она всё заметила, но сделала вид, что ничего не слышала. Но она всё отлично поняла, поняла, что её дед и бабушка умерли и ещё она догадалась, что умерли они недавно. Если бы они умерли давно, её мать точно бы знала об этом. А ещё наблюдательная девочка заметила в окне аптеки голову мальчишки, он сидел у окна и смотрел на улицу. Голова мальчика была как и у Прим, светлой. Глаза, соответственно, были голубыми. Глаза их, мальчишки, и Прим, встретились, перекрестились и зацепились. Минуту или больше они не отводили взгляда. Оба. «Так он же мой брат. Двоюродный брат, кузен. Было бы неплохо познакомиться с ним. Вот только как это сделать: я же не могу просто зайти в аптеку и сказать, кто я такая!» — с грустью подумалось Прим. И она продолжила путь в дом правосудия, ей очень хотелось узнать новости о Китнисс. Она же очень сильно беспокоилась о ней. А ещё в ней теплилась надежда, что Китнисс вернётся домой. И желание Прим познакомится в своим братом, двоюродным братом, осуществилось. Спустя некоторое время.***Спустя двенадцать дней. Время: 18: 55. Вечерело.
«Несчастные влюблённые из Двенадцатого» ещё не стали всеобщими кумирами, но после того как Китнисс с Рутой оставили профи голодными, обе девочки обрели бешеную популярность. Из-за чего прибывающие с завидной регулярностью в их родной дистрикт телевизионщики и просто репортёры просто не давали шагу ступить Прим и миссис Эвердин. Гейл Хоторн как мог прикрывал Прим, за словом в карман не он лез и Прим в обиду также не давал. Но к сожалению, он не всегда был рядом, тем вечером, Прим в одиночку пыталась (безуспешно) решить следующую проблему: рядом с дворцом правосудия её караулило трое репортёров. Выбраться оттуда незаметно (почти незаметно) ей удалось, но вот обогнуть площадь и незамеченной пробраться к старому угольному складу (там начиналась дорога к Шлаку, те её дому) у Прим никак не выходило. Прим уже проделала ¾ пути, она стояла прижавшись к восточной стене лавки кожевника Морриса, но дальше было самое трудное. Лавка стояла практически напротив дворца правосудия, стоило Прим даже на пару секунд выйти из тени, её моментально бы заметили. Как на зло, это было хорошо освященное место! Перед девочкой теперь стояла невыполнимая задача: всего десять шагов до лавки Брэйтуэйтов (скобяные и прочие изделия). Но она не трогалась с места вот уже минут двадцать — прямо напротив неё стоял фонарь, который сводил её малейшую попытку остаться назамеченной репортёрами к нулю. Пожалуй, это была полная катастрофа. — Прим, Прим! — она услышала чей-то голос, голос явно принадлежал девочке, позади себя. Примроуз обернулась. Все лавки выходили на площадь тн «парадными фасадами», сбоку обычно была вход, которым пользовались лишь члены семьи владельцев лавки. А позади всех лавок, исключая разве что пекарню Мелларков, располагались небольшие огородики, где выращивали овощи, если позволяло место (а его в центре дистрикта было критически мало), имелось несколько плодовых деревьев. В частности, яблонь. В любом случае, это была «закрытая территория». Появление посторонних «в огородиках» категорически не приветствовалось, поэтому везде были высокие заборы. Так как владельцы лавок на городской площади считались отнюдь не бедными, в нескольких местах имелась и металлическая сетка, наподобие той, что ограждала границы Двенадцатого. Ну, разве что электрического напряжения не было. Но пробраться постороннему через «огородики» торговых семей было весьма затруднительно. В таких случаях надо было иметь «своего человека», иначе никак. Голос принадлежал младшей внучке кожевника, ей было восемь или девять лет. Как все жители Торгового квартала она была светленькой? С Примроуз близкого знакомства у девочки не имелось: Прим даже не знала, как её зовут! Впрочем, никакой загадки не было: рядом с маленькой девочкой стоял мальчишка постарше, лет четырнадцати. Прим его моментально узнала: это был сын аптекаря, Кеннет Линдси. И он энергично делал ей знаки, только что не подпрыгивая на месте. Прим отважно пошла «в сумрак», освящения сбоку лавки Морриса не было никакого. — Привет, я — Гретхен, Кен и я заметили как ты тут стоишь. — радостно выпалила внучка кожевника. — Я не могу пройти домой. Они выслеживают именно меня, — честно призналась Прим. — Репортеры. Я давно их заприметил. Они приехали после обеда. — негромко, почти шёпотом произнёс мальчик. — Мы поможем тебе. Вот так Прим и познакомилась с Кеннетом, своим двоюродным братом (кузеном). Прим не успела поблагодарить, как они уже шли к «огородику» Моррисов, огроженного стальной сеткой в даа метра высотой, проникнуть внутрь им позволил электронный ключ, который был у Гретхен. Одно движение и массивная калитка пропустила всех троих внутрь. Далее ои пошли по дорожке между овощных грядок, дорожка была аккуратно посыпана мелким речным песком. Справа виднелась небольшая теплица, а впереди росли три груши. И конечно, они разговорились, Прим честно рассказала, какие неудобства принесла ей лично слава «несчастных влюблённых»: капитолийцы ей шагу ступить не дают. И самое главное: только этот путь позволял незамеченным покинуть площадь перед Дворцом правосудия. На следующее утро Прим смело дёрнула входную дверь аптеки. И была несколько удивлена, что её никто не встретил. Лишь спустя некоторое время появился Кен. Завидев Примроуз, он радостно воскликнул: ― Привет. На что девочка ответила: ― Привет. Я хотела поблагодарить тебя за вчерашнее. С этого дня, Прим стала частой гостьей аптеки. И, конечно, девочка познакомилась с отцом Кена, мистером Уильямом Линдси, младшим братом её матери. Прим сразу, буквально в первую секунду обратила внимание, что при чисто внешнем сходстве «дядя Уилл» характером очень резко отличался от старшей сестры: — Явилась — не запылилась! Не стой столбом. Пошли — я напою тебя чаем! — вот как первый раз «поприветствовал» племянницу дядя Уильям. В первую минуту Прим решила (и испугалась), что он совсем ей не рад: слишком уж хмурым было выражение лица её дяди. Но девочка быстро увидела и поняла, что это так он относится не к ней одной, а абсолютно ко всем знакомым или незнакомым. Затем Примроуз узнала, что он бывает весьма неприятен в общении, резок в суждениях, но тут ей на помощь пришёл Кен. Здорово он тогда её выручил: — Пап, пожалуйста, не надо! — тон мальчика был умоляющим. — Ты боишься, что она испугается? — голос его отца был полно язвительности и желчи. — Да, пап. Она не придёт больше! — в словах Кенни она услышала самый настоящий страх. — Ладно, — Уильям Линдси подошёл вплотную к замеревшей на месте девочке, — Выше нос, племянница. Ты же у нас тоже Линдси, правда? Прим оттаяла, тон дяди стал теплее, но самое главное — взгляд. Он у него был искренним. Всегда. Глаза Уильяма Линдси никогда не лгали, он говорил только то, что думает. Подчас крайне неприятные вещи. И в этом была вся проблема. Но не для Прим: не стало большой проблемой придумать, как ей реагировать на слишком резкие выпады дяди. Можно просто не обращать внимание. Но сначала Прим пришлось прямо дать понять деде Уиллу, что его слова не сойдут с рук и прощать она не будет! Резко! Это было немного неожиданно, раньше Прим не поступала так. И главное: нужно было всё говорить в открытую, нельзя было промолчать. Мама Прим, миссис Эвердин, объяснила дочери, что всё, в сущности очень просто: — Всегда с ним так. Привыкай, милая. И не бойся моего брата. ОН — хороший, — и внезапно она замолчала, не находя слов. Но Прим всё правильно поняла. Оказалось, что он очень спокойно реагирует на честные, пусть и не лицеприятные ответы. Главное: не лицемерить и не фальшивить. Ведь именно к фальше он относился наиболее резко. И непримиримо.***
В то время как Китнисс из-за всех сил пыталась помочь Питу, который пребывал в весьма печальном состоянии, «как-то сразу» наладились отношения между мамой Прим и её братом, мистером Линдси. Произошло это очень гладко, без сбоев. Колючий и в целом довольно противный характер «дяди Уилла» нисколько этого не препятствовал. Прим сделала интересный вывод для себя: то, что родные брат и сестра совершенно не общались случилось не по вине его, и уж тем более её. Разгадка пришла далеко не сразу, примерно на пятнадцатый день с начала 74-х Голодных игр.***
Спустя два дня (за это время Китнисс успела найти Пита у ручья, приключилось, по меткому выражению Цезаря «Воссоединение «Несчастных влюблённых из Двенадцатого, Двенадцатый накрыло волной небывалой популярности Китнисс и Пита. Вот только жизнь матери и дочери Эвердин превратилась в сущий ад) (это была суббота) Прим и её мама вынуждены были укрыться от очень настырных капитолийских журналистов в аптеке Линдси. После обеда в Двенадцатый приехала съёмочная группа Тарпеи Кэннион. Прим никогда не слышала о её существовании. Именно поэтому Тарпеи удалось застать Прим врасплох, знай заранее до какой степени скандальная репутация у этой журналистки из Капитолия, она попыталась бы сбежать от неё в первую секунду. И шанс удрать у Прим был: за эти недели, каждый день бывая в Дворце правосудия, вынуждено проводя здесь часы напролёт, Прим отлично изучила внутреннее расположение помещений, а самое главное: все без исключения запасные ходы. А их в дворце имелось целых три. И «пути отступления» бесспорно имелись, но увы, завидев высокую лет тридцати статную женщину в неброском светлом парике и красивом синем с чёрным платье, Прим не почувствовала опасность. Мисс Кэннион за минуту выведала у Примроуз массу «эксклюзивных сведений», как то то, что отец Прим и Китнисс, мистер Нейл Эвердин сам был охотником (а точнее: браконьером, ведь охотится за пределами Двенадцатого было запрещено) и почти всему, что умела сама Китнисс она научилась именно у отца. Но когда Тарпея начала интересоваться тем, где Китнисс сбывала добытую ею дичь, кто и за какие денежные суммы покупал у Китнисс свежее мясо, Прим начала догадываться, что «эта симпатичная женщина» может стать источником огромных неприятностей. Со стороны закона, например. И вот тогда Примроуз попыталась резком прекратить беседу. Но ни ту-то было: Тарпея просто ухватила её за руку и не отпускала. Испугавшись, Прим начала кричать. И было от чего: вместо приятной, но очень любопытной женщины перед младшей Эвердин оказалась некая особа с жёстким колючим взглядом, но главное, с железными руками. И тут на помощь Прим пришёл… мистер Уильям Линдси. Собственно говоря, он появился в мэрии случайно: он пришёл в кабинет мэра, чтобы передать ему заказанные в самом Капитолии лекарства (сильные болеутоляющие, но не морфлинг) для миссис Андерси, жены мэра. И надо такому случиться, что именно он услышал крики Прим первым. И незамедлительно пришёл девочке на помощь. — Отпустите руку. Отпустите, я говорю, — голос дяди Уилла стал стальным. И не только голос: вроде бы как субтильный аптекарь проявил недюжинную силу, он моментально высвободил руку Прим от цепких пальцев госпожи Кэннион. — Отцепись! Ты мне руку сломаешь, — писклявый голос явно струхнувшей капитолийки говорил о том, что у неё сердце ушло в пятки. Она осознала, что потерпела неудачу. — И когда это мы перешли на «ты», что-то не припомню, — с ещё более злобным, чем у Тарпеи выражением лица, ответил ей аптекарь. — Впредь предупреждаю: не сметь хватать за руку мою племянницу, иначе не поздоровиться, — пообещал он капитолийке. — Руку сломаю. — Племяннице??? — округлила глаза Тарпея. — Пока она не оправилась от шока, Уильям Линдси быстро увёл Прим к одному из задних ходов. А оттуда увёл в аптеку. Минут через двадцать, в аптеку сумела «пробиться» миссис Эль Эвердин. Почему «пробиться». А потому, что капитолийцы взяли аптеку Линдси в самую настоящую осаду. Уильям Линдси никого из чужих внутрь не пускал. Попытки проникнуть через входную дверь он пресекал очень жёстко: одному настырному толстому капитолийцу он едва не сломал руку. И вообще «дядя Уилл» в тот день был явно не в духе. — Эль, ты в порядке? — с волнением спросил сестру «Дядя Уилл». — Спасибо, да. Я искала Прим, хотела незаметно пройти в дворец правосудия, но…- она искренно округлила глаза. — Эти люди, они испугали меня. — Они больше не причинят тебе никакого вреда, — с стальной интонацией в голосе произнёс Уильям. — Привет, Кен, — поздоровалась с племянником миссис Эвердин. Надо отметить, что они были весьма похожи. Кеннет Линдси не таким высоким и худым как его отец, у него была очень лёгкая, почти невесомая походка. Этим он точно был похож на миссис Эвердин. — Здравствуйте, миссис Эвердин, — тихо произнёс мальчик. — Привет, Кен, Я — Элизабет. — просто ответила ему мама Прим. — Воссоединение семьи. Всё-таки случилось. — необычно тихо произнёс Уилдьям Линдси. И посмотрел многозначительно на сестру. Они смотрели друг на друга не отрывая взгляда некоторое время. Дети притихли, Прим и Кен почувствовали важность происходящего и готовились уже отставить родителей одних, когда услышали слова мамы Прим (И тёти Кена): — Я уж и верить перестала. — Во всём виноват отец! Старый дурак, — его тон стал опять злым. Очень злым. — Не говори так, я запрещаю! — внезапно жёстко ответила Элизабет Эвердин. — Но… — и мама Прим перебила брата. — Никаких «но». Папы больше нет! Ты теперь старший в семье. — Эль! — как-то неуверенно спросил сестру Дядя Уильям. — Что? — У нас осталась одно дело. На двоих. — Ты о чём? — О твоей «старшей». — То есть? — миссис Эль Эвердин изрядно удивилась. — Помочь ей победить! — с горячностью, удивившей даже Прим, воскликнул «дядя Уилл». Старшая сестра Уильяма молчала, не в силах произнести ни слова, поэтому он взял инициативы в свои руки: — Какая наша задача. Как её самых близких людей. Болеть за неё. За неё и за младшего сына Генри, ты заметила, какой он замечательный мальчишка? Пожертвовал абсолютно всем ради неё, ну, а наше дело — горячо болеть за ребятишек, И тогда всё получится… — Уильям, — с усилием, ломающимся голосом произнесла Эль, — Прим заметила, что глаза матери мокрые от слёз. Уильям также заметил это и подойдя к сесте заключил её в объятия, благодаря чему она не расплакалась, не лишилась чувств. Прим даже неудобно и как-то стыдно — присутствовать при слабости матери её доводилось и раньше, но сейчас у неё и у самой глаза были мокрыми от слёз.