Осколки вьюги

Shigeru Umebayashi — Песня Диаочан

Стекла запотели, и по ним стекают капельки дождя, рисуя на гладкой поверхности причудливые узоры. Яркие цветы побледнели под непрерывно моросящей влагой и теперь неряшливыми кусочками разорванной в клочья бумаги виднеются в серой хмари. Катерина стоит возле огромного, во всю стену окна, и смотрит на свое отражение. Ей хочется ударить кулаком по хрупкой преграде, взорваться диким криком, но она пока еще держится. Руки дрожат, когда она поднимает и прижимает ладони к холодной поверхности. Кто стал всему виной? Она привыкла принимать решения, некоторые из которых приводят к смертям, но в этот раз словно что-то выдрали из груди. Глупая, маленькая девочка, слишком заигравшая со своими марионетками. Чем она лучше Ордена, если так просто отправляет живых людей на верную погибель? Он держался до конца. Он хотел вернуться, хотел защитить всех, кого мог. Катерина не выдерживает. Распахивает окно и, как была только лишь в ночной рубашке, выходит под дождь. Небо словно желает погасить огонь золотых волос, и ливень бьет упругими струями, хлестает наотмашь, оставляя на бледном лице алые полосы. Она не отворачивается; наоборот, поднимает голову, подставляясь гневу природы. Или, может, Господа? Дождь напоминает ей олово. Расплавленный металл, который бьет сверху, жестко и свирепо. А потом превращается в хрусталь. Светом лучей рассыпается в воздухе, бесслезным выдохом растворяется в ночной тиши. Ее вера слабеет день ото дня. Раны, кровоточащими язвами тронувшие сердце, расплавляются ядом, шипят на истерзанной коже. Он был гораздо больше, чем простой исполнитель. Даже не друг — часть ее самой. И она позволила ему умереть. Сфорца, «Стальная леди», всегда умеющая держать себя в руках, медленно опускается на колени, пачкая белоснежную ткань травяным соком, и смотрит в одну точку. И не чувствует, как хлынувшие слезы мешаются с дождем, скатываясь скорбью с израненного сердца. Только когда ласковые знакомые руки обхватывают, нежно обнимают, и она сталкивается с понимающим взглядом зеленых глаз, она кричит. Воет тоскливой волчицей, грозит небу кулаком, который даже не в силах сжать до хруста, потому что силы иссякли. А небо равнодушно смотрит вниз белесыми глазами светил, заливая все дрожащим маревом, и кажется ей, что поленья долга под ногами вспыхивают жадным огнем вины. Захлебывается в рыданиях, прижимаясь к широкой груди. Она превращается в сгусток страдания, которое разрывает ее грудь, и, будь у нее когти, она бы выдрала проклятое сердце вместе с привязанностью и… любовью? Глядя на тонкие пальцы, она видит только кровь. Кровь, алыми рубинами застывшую у нее на руках, на лице… На изорванной в дымные кольца душе. Он молчит, поглаживая по мокрым волосам «Стальную леди», чья броня не просто треснула — она разлетелась тусклыми осколками, превращаясь в серый пепел. Дождь замирает, чьим-то шепотом проносится по листьям, и тонкий луч восходящего солнца скользит по ее лицу, отражается радугой в серых глазах. Она прерывисто вздыхает и поднимается с колен, сжимая кулаки. Молча вытирает мокрое лицо и резко разворачивается. — Больше никто не погибнет, — бросает она, и глаза ее сверкают. — А если это произойдет, я сама сотру с лица земли этот чертов мир. Уильям чуть заметно улыбается, склоняя голову. Она справится. Слышишь, Вацлав?