Don't Burn Out

      Ёндже не любитель алкоголя. Может, это лично его замашки, может, это издержки работы с детьми, но Ёндже почти не умеет пить, поэтому собутыльник из него еще хуже, чем слушатель. Однако Чондэ, кажется, вовсе не замечает этого, уже в третий раз наливая себе под молчаливое согласие друга. Ёндже же даже первый бокал не пригубил, лишь промочил губы и, не оценив вкуса, плескал ром по стенкам посуды.       И, боже, эта тишина – она давила на него, заставляла чувствовать себя неуютно в собственном доме. Как только Чондэ удается пить с таким лицом, будто Ёндже здесь нежеланный гость? Или ему настолько плохо, что только алкоголь и помогает?       В чем тогда ценность Ёндже как друга, если он даже поддержать его не может?       – Расслабься, Ёндже, – уставший голос Чондэ вытаскивает его из размышлений. – Чем бы ты себя там не ругал, прекрати. Тебе не нужно болтать со мной, просто составь мне компанию.       – Ну, я не очень хорошая кандидатура. Не понимаю, почему ты решил иначе, – невесело усмехается омега. В ответ на это Чондэ задумчиво молчит пару секунд, буравя взглядом огранки стекла, чтобы после весело продолжить:       – Мне нужен соучастник, если дети или твой муж будут осуждать меня, – хмыкает Чондэ. – Джебом – отличный друг, но чересчур заботлив. Его серьезная мина разбивает любое желание пить.       Он осушает очередной бокал и, прошипев, наливает себе еще раз. Затем поднимает руку и шутливо салютует:       – Слава твоей спине, Ёндже, за которую я всегда могу спрятаться. И нажраться, конечно.       А потом они вновь замолкают. И, хотя Чондэ облегчил ему участь, сидеть в гробовой тишине все равно довольно напряженно. Ёндже вновь возвращается к своим невеселым мыслям, не дававшим ему заснуть, и кидает взволнованные взгляды на друга.       – Хён, могу я... задать вопрос?       – Все, что хочешь, Ёндже-я, – кивает омега и резко усмехается. – Но я напиваюсь быстро, так что не гарантирую спокойные ответы, – он лохматит собственные волосы и чуть виновато улыбается. – Ну, ты знаешь, нервы.       – А, конечно, – Ёндже быстро пробегается взглядом по помещению, на секунды прислушивается, не проснулись ли дети, и затем начинает:       – Что ты будешь делать?       На этот вопрос Чондэ сперва отвечает ему удивленным взглядом, а затем издает тихое "А!", вскидывая руки:       – Не знаю. Нет ни одной идеальной идеи, – он проглатывает горькую улыбку, которой кормил его минутой ранее, и конец своих мыслей бубнит себе под нос. – Понятия не имею, куда прятаться. Ещё вопросы?       Что ж, не то чтобы Ёндже не удивлен. Он и не надеялся, что у Чондэ появится план за пару часов.       Заметив его смущение и неловкость, старший друг усмехается и откидывается на спинку стула.       – Ёндже, мы знакомы с тобой шесть лет, – он зарывается пальцами в свои волосы и ерошит их, смотря на друга чуть насмешливо. – Не бойся ранить меня грубыми вопросами. Меня довольно трудно сломить, как ты знаешь.       За один миг атмосфера вокруг них расслабляется, воздух будто становится легче, а Ёндже замечает, что на этот раз он выдыхает более свободно. Он смотрит на своего друга, кривящего губы в улыбке, и думает, что никогда не видел кого-то более потрепанного жизнью, чем этот омега.       – Прости, хён, – у Ёндже хватает совести стыдливо улыбнуться. – Именно поэтому я такой себе слушатель.       – Почту за честь, что мне удалось довести тебя до стыда, - Чондэ тихо смеется своим словам, намекая на довольно грубый манер общения младшего, а Ёндже от шуток становится увереннее.       В самом деле, они ведь не чужие. Не убьет же его Чондэ за пару бестактных вопросов?       (По крайней мере, не в присутствии собственного сына этажом выше.)       – Хён, а этот Чунмён, – Ёндже немного волнуется, не зная, имеет ли он вообще право спрашивать о подобном, – он правда отец Джинёна?       Он слышит довольно резкий удар по столу – Чондэ грубо опускает бокал, будто Ёндже произнес вслух то, за что можно высечь. И смотрит почти враждебно, немигающим взглядом, а внутри Ёндже все холодеет от такого Чондэ. Атмосфера не то, чтобы портится, но дружелюбность Чондэ сменяется настороженным взглядом, напряженными кулаками и сжатыми губами.       Видимо, зря спросил.       – Ты, что, прослушал полчаса моей лекции? – Ёндже почти тушуется, непривычно ощущая себя виноватым и даже не оскорбляется на злость в голосе друга.       – Нет, я... я имею ввиду..., – он выдыхает, ощущая как передается ему напряженное состояние Чондэ, и старается не звучать как неучтивый подонок. – Вы были вместе три года и он просто так поверил в твои сказки о новом парне? Он даже не сомневался, что Джинён может быть его ребёнком?       Вот, он наконец-то смог осмыслить то, что тревожило его всю ночь. У него, конечно, было больше вопросов – Ёндже знал, что при всем желании Чондэ не мог рассказать все, но ему хотелось быть в курсе хотя бы основных моментов, чтобы понять, как себя вести.       Как бы Ёндже не старался быть тактичнее и не бередить раны, Чондэ все же настороженно и как-то осуждающе смотрит на него. Ёндже уже уверен, что его вопрос оставят без ответа, однако друг устало вздыхает, опустив голову, а в его голосе слышится досада:       – Ладно, – он мотает головой, поджав губы, и пару раз даже открывает и закрывает рот, будто не находит подходящих слов. Глаза его бегают по комнате, не задерживаются на одном и, в целом, кажется, что Чондэ не хочет смотреть ему в глаза. – Я все равно уже рассказал остальное.       Ёндже ощущает, как его охватывает волнение, подбирается всем телом, готовый услышать правду. Однако, вопреки его глупым догадкам, Чондэ выпалил совсем не то, что ожидал омега.       – Как я уже сказал, он не знал о моем положении. Это было не трудно скрыть, – Чондэ скользит взглядом по столу, пытаясь сфокусировать мутный взгляд чем-то конкретном – алкоголь стремительно брал вверх над его разумом, и Чондэ чувствовал, что сегодня откровений будет больше, чем он хотел.       Что ж, он и напился с целью сбросить этот груз. Резкий, но верный Ёндже действительно не самая плохая кандидатура.       – Он не спрашивал, откуда у меня сын, хотя слышал его, – алкогольная горечь обжигает горло, оставляет противное послевкусие во рту, но дарит желанное чувство наполненности, когда Чондэ ощущает приятную тяжесть в теле. – Думаю, Чун... он решил, что я замужем и завел новую семью. Это так в его духе.       Последние слова он буквально выплюнул, чувствуя, как негодование поднимается в нём, не понимая, что это за чувство такое – заставляет его злиться сильнее, стоит только вспомнить лицо Чунмёна.       Ёндже же ощущает, как в словах Чондэ сквозит обидой, глубокой и наполненной такой горестью, что у самого неприятно ноет сердце. И это еще больше ставит его в тупик.       – Но как ты легко скрыл от него свое положение?       В самом деле, разве так легко обмануть альфу в период беременности?       – Дело в его болезни, – Ёндже вспоминает сбивчивый рассказ Чондэ об агрессии, потери контроля и каких-то осложнениях, и озадаченно кивает словам старшего. – Врачи сказали, что болезнь идет от башки и влияет на его сущность. У Чун... у него были проблемы с его альфа-штукой. Не помню, как это называлось, – ему удается произносить все это равнодушно, будто речь идёт не о бывшем муже и годах, наполненных болью. – В начале это было не заметно, но в последние месяцы нашего брака его состояние стало ухудшаться. Обаяние тоже пострадало, поэтому он бы ни за что не понял, в каком я положении.       – И ты никогда не хотел ему рассказать? – Ёндже не успевает даже обдумать свой вопрос, но произнеся это, понимает, что именно это интересовало его сильнее всего. – Слушай, я знаю, что он поступал ужасно, и я на все сто на твоей стороне. Просто...       – Тц, – Чондэ щелкает языком и, отвернувшись к окну, задумчиво начинает, не позволяя себя перебивать. Он поджимает губы и, вздохнув, наливает себе уже шестой бокал, чтобы мигом осушить его и выдать с придыханием:       – Я не должен был говорить ему правду.       Ёмкое "почему?" исчезает где-то в горле – Ёндже лишь молча ждет продолжения. Он видит, как пальцы Чондэ сжимаются вокруг стекла, глаза опасно щурятся, будто ему больно, и Ёндже даже слышит шипение. А потом Чондэ громко стонет и поднимает на него слегка замутненный взгляд.       И слегка осипшим голосом он продолжает:       – Я любил этого человека всю свою жизнь, Ёндже. Я простил ему такое, за что ни один суд на Земле не оставил бы его в живых. Я дрался с полицией, когда они забирали его. Ты знаешь, какой я на самом деле сентиментальный и думаешь, я никогда не хотел вернуть все обратно?       И, пусть, вопросы были довольно риторическими, Ёндже едва слышно делает пару замечаний:       – Не знаю. Не думаю, что ты был влюблён настолько, чтобы рисковать своим сыном.       – Ох, ты так ошибаешься. Ты слишком хорошего мнения обо мне, – смех, который вырывается из груди Чондэ какой горький, наполненный грустью и печалью, и столько сожалений остаются невысказанными. – Но, да, это и есть ответ. Если бы я оставил все как есть, Чунмён мог бы навредить ему. Если бы хоть волос упал с головы Джинёна... Блять. Ёндже, ты даже не представляешь, какого это, когда...       Чондэ вдруг падает грудью на стол, прижимает руки в голове и буквально скулит, неосознанно пытаясь спрятать звуки в вороте одежды. Ёндже, изумленный этой сценой, подскакивает и тянет руки к другу, но в последний момент решает просто убрать стаканы подальше. Он слышит тихий скулёж, беспокойство охватывает все его естество, и желание уберечь друга, спрятать его от всех проблем разбиваются об осознание своей беспомощности. Чондэ продолжает что-то бормотать, едва слышно обращаясь непонятно к кому и Ёндже так трудно признать в этом человеке сильного и стойкого Ким Чондэ, что сам он теряет речь. Не зная, как помочь другу, косясь на проклятый алкоголь, омега старается разобрать хоть слово из скулежа старшего, но слух выхватывает лишь последние слова:       – Он мог бы убить его. Он бы убил Джинёна и опять... он бы оставил...       Сказанное буквально обрушивается на Ёндже ушатом ледяной воды, заставляя его застыть и ощутить ужас, охвативший все тело. Потихоньку, все мотивы Чондэ, и не без того логичные, начинают обретать новый смысл, и он все-таки подрывается обнять дрожащего друга.       От Чондэ пахнет его домашним парфюмом, немного порошком для белья и очень много дряным ромом, вскружившим ему голову. О том, что своими вопросами он сам спровоцировал все это Ёндже старается не думать.       – Все хорошо. Хён, хён, ты все правильно сделал. Я понимаю. Я и Джебом, да любой, кто тебя услышит, знает, что ты поступил правильно, – его пальцы путаются в волосах Чондэ, он утыкается носом в его макушку, целует и, нависая сверху, заботливо поглаживает его по спине другой рукой, неосознанно прижимаясь сильнее к нему. – Ты спас жизнь не только своему сыну, но и ему. Ты уберег его от ошибки, понимаешь? Этот Ким Чунмён обязан своей свободой и жизнью тебе.       Ёндже ощущает дрожь под пальцами, слышит глухие рыдания и, когда те становятся громче, он чувствует, как Чондэ двигается в сторону и его руки намертво вцепляются в торс Ёндже.       Будто он хватается за него, как за последний шанс избавиться от нахлынувших воспоминаний и кошмаров.       Горло Ёндже сдавливает непрошенная жалость, боль, пропитавшая рыдания Чондэ, давит на него, вызывая позорное желание расплакаться вместе с ним. Но Ёндже стискивает зубы, ощущает, как сильнее обнимает его Чондэ, и слегка сгибается, касаясь пальцами чужих щек и висков.       – Хён, хэй, хён, ну же, – он старается приободрить его, утешить, что угодно – лишь бы Чондэ перестал так горько страдать. – Ты ни в чем не виноват. Ни в том, что солгал ему, ни в том, что врал Джинёну. Так было лучше для всех. Ну же, хён, подними голову.       – Опять. Ты слишком высоко меня ценишь, – голос Чондэ – удивительно – довольно бодро звучит для того, кто рыдал секундой ранее, но Ёндже все равно слышит, как тот хрипит и шмыгает носом. – Все годы я делал вид, что все нормально. Жил с сыном, не шифровался, даже имена не сменил. Как идиот надеялся на чудо. Будто был шанс, что все будет как раньше. И сейчас понял, что мечтать было легче, чем разбирать это дерьмо в реальности. Все просто разваливается, и я… Я сам виноват в этом.       – Хён?       – Да даже имя нашему сыну дал не я! Я записал то имя, которое ему нравилось. Джинён, Джинён, Джинён... Маленький, прекрасный принц... идеальное имя для первенца. Жаль что...       Боже, такими темпами Ёндже не просто не сможет его успокоить, но и поможет Чондэ перебудить всех в доме. Бедный Джинён и так настрадался, волнуясь за отца, не хватало ему увидеть его в таком состояние. Он бы в жизни не простил себе, если бы Чондэ остался в памяти собственного ребёнка жалким пьяницей.       Достаточно, пора вернуть контроль над ситуацией. Чондэ и так расклеился. Он вновь осторожно касается волос друга, поглаживает его по голове и старается не звучать как чертова нянька.       – Хён, ты перебрал. Как ты собрался потом ложиться спать? Джинён бы ахринел от твоего вида.       Однако, почти полностью испитая бутылка рома продолжает одолевать разумом Чондэ – его речь обрывается местами, голос дрожит, а иногда и вовсе срывается. Омега бубнит, мотает головой и лишь на секунды находит в себе силы высказаться, как адекватный человек.       – Джинён-а, Джинён... он так… Ёндже, он так сильно похож на него. У меня даже фоток нет, но, блять, Джинён – вылитый Чунмён. Когда я его увидел... Будто передо мной был взрослый Джинён. Он же его сын, понимаешь? – он отчаянно цепляется за локти Ёндже, поднимает мутный взгляд и в свете ночника Ёндже еле разглядывает слезы на лице друга, разводами оставшимися на щеках. – Блять, он даже чем-то похож на его паникера-папашу. Весь такой милый, щечки там, глаза как оливки. Красивый, боже, до чего он красивый. Почему, а? Десять лет прошло, какого хрена он не стал уродливее?       – Хён, - Ёндже радуется, что уже убрал кружки подальше от края стола, чтобы Чондэ их не смахнул. – А ты никогда не влюблялся в кого-то еще, верно? Всё Чунмён, да Чунмён?       – Что? – глухо простонали в ответ. – В кого влюбляться, Ёндже? Ты хоть видел его... Да ты бы даже в Джебоме сомневался после него. Блять, я клянусь, он стал даже лучше...       – Понятно, – Ёндже задумчиво поджал губы, не совсем понимая, как реагировать на такие откровения. Чондэ продолжал висеть в его руках, и тяжесть в руках заставляет его хотеть покончить с этим быстрее. Но вопрки своим желаниям Ёндже выдает очередной вопрос. – Выходит, хён, ты все еще по уши влюблен в своего бывшего мужа. Это все затрудняет.       Он даже не звучит вопросительно, ибо на лице Чондэ и так все написано. Тот ожидаемо мотает головой и начинает все отрицать.       – Нет. Нет-нет-нет, не влюблен. Я не могу, Ёндже. Кого угодно, но Ким Чунмёна нельзя любить.       Ёндже изумленно опускает взгляд, удивляясь такой настойчивости. Устав стоять, он осторожно усаживает Чондэ за стол, присаживаясь рядом, чтобы поймать его в случае чего, и на автомате спрашивает:       – Почему? – казалось бы, на бредни пьяного человека нельзя всерьез обращать внимания, но сказанное будило в Ёндже огромное любопытство, учитывая, что Чондэ и так редко говорил о личном. Ёндже понимал, что сейчас дела обстоит куда сложнее, чем кажется, и это он сам предлагал Чондэ пуститься в бега. Но если задуматься, одно не мешает другому, разве нет? Можно любить кого-то и при этом иметь достаточно весомые причины не быть вместе с этим человеком. Ёндже бы не хотелось, чтобы Чондэ вновь ввязывался в эти сложные отношения, но он хотел прояснить для себя – есть ли еще причины, по которым Чондэ не хотел контактировать с бывшим мужем? Судя по рассказам и пьяным бредням, это Ким Чунмён был тем, кто хотел разорвать отношения. И Чондэ, пьяно изливающий все свои секреты, все еще находил своего альфу как минимум привлекательным. Возможно, при благоприятных обстоятельствах, он хотел бы начать все сначала.       Так была ли другая, более интересная причина, по которой Чондэ не мог позволить себе отношения с Ким Чунмёном?       – Хён, скажи же. Если твой бывший муж здоров и у него не будет претензий из-за Джинёна, ты согласишься вернуться к нему?       Все, что хотел Ёндже – это узнать, есть ли смысл держать Чондэ подальше от его бывшего или новые обстоятельства могли дать им шанс? Чондэ страдал в одиночку столько лет, и Ёндже не знал, как лучше поступить в этой ситуации.       Все-таки, не ему, замужнему омеге с полноценной семьей, говорить о семейных ценностях и правильном выборе. Он не прошел и метра в обуви Чондэ, чтобы о чем-то судить.       В ответ Чондэ лишь стремительно помотал головой и едва слышно простонал.       – Почему?       Ответа он ждал долго, сидя в темноте и рассматривая кухонные принадлежности, пока Чондэ собирался с мыслями. Когда он решил, что друг уже заснул и собрался разбудить его, омега четко выговорил свой ответ:       – Он бросил меня. Он отказался от нас, оставил меня одного. Я даже простил его, а он сдался и заставил меня... Ёндже, за это – Ким Чунмён никогда не получит моего прощения.

***

      – А теперь вернемся к первому вопросу. С ним связалась полиция, и он просто так пришел? Не думал, что Ким Чондэ будет так любезен помочь тебе на смертном одре, – что ж, Чунмён и не ожидал, что отец так легко отступится. Он умел поразительно скакать с темы на тему и путать этим своих собеседников, и Чунмёну стоило огромных усилий, чтобы не потеряться в его провокациях.       – Он помог им с опознанием. Я не захватил документы, когда попал в аварию, а им нужны были мои показания.       Ким Хансоль осуждающе цокает, встает и направляется в сторону шкафа со сменной одеждой:       – Как они могли впустить его? Он даже не член нашей семьи. Персонал этой больницы казался мне более компетентным.       Вот он, тот момент, когда отец разочаруется в нём еще больше. Момент признания того, насколько жалок был на самом деле Ким Чунмён.       – Фельдшер записал его, как моего мужа.       – И почему же он так решил?       Что ж, отец все равно узнает правду, не от него – так от персонала, он будет выискивать каждую деталь и будет лучше, если Чунмён ограничит ему поиск своей правдой.       – Это я. Я сказал им, что мы все еще женаты.       Ожидаемое, отец изумлен. Он молчит несколько секунд, пораженно уставившись на него, и чуть не роняет его вещи. Чунмёну это даже доставляет удовольствие – не каждый день удается удивить Ким Хансоля.       – Ох, Чунмён, – отец качает головой. – Двадцать лет тебя знаю, но никак не могу привыкнуть. Какой же ты упертый.       К его чести, следует отметить, что Ким Хансоль остается собой в любой ситуации. Он быстро берет себя в руки, с его лица исчезает удивление, а руки уверенно складывают пару чунмёновских футболок в нижнюю полку шкафа.       И, конечно, кем бы он был, не оставив за собой последнее слово?       – А ты в курсе, что у твоего мужа* уже есть выродок? Не долго ценилась твоя преданность, Чунмён-а, и я был прав, – Чунмён ожидал большей злости, понимая, что отцу давно известно все то немногое, что он сам узнал сегодня. – Ты сел в тюрьму ради того, кто даже год не переждал после твоего ухода. Думается мне, он уже прыгал в чужую постель до вашего развода.       Эти слова, эти оскорбления – всего лишь предположения. Чунмён старается держать это в голове, старается не поддаваться на явные провокации. Отец просто очень зол, он преследует одному ему известные цели, и Чунмён не должен воспринимать всерьез ни одно его слово. Именно поэтому он отворачивается, отвечая ему молчанием.       – О, так ты знаешь! Вряд ли ты смотрел мои записи, значит, этот омега сам тебе рассказал? Буду удивлен, если у него хватило совести признаться, что твое монашеское ожидание не стоило ему и воны.       Раздражение все-таки охватывает им, и Чунмён даже повышает голоса, бросая:       – Прошу тебя, отец, прекрати говорить так о нём. Чондэ не заслужил ни одного мерзкого слова в свой адрес. Тем более от тебя.       Но этого мужчину просто так не взять. Он лишь качает головой, как будто слышит не Чунмёна, а какого-то обреченного безумца.       – И так, что мы имеем? Мой сын опять начинает войну из-за мальчишки, который ни во что его не ставит. Твоя преданность похвальна, чего не скажешь о твоем благоразумие.       – Боже, – Чунмён прикладывает руки к лицу, откидывается на подушки. – Мы будем ходить вокруг да около до самого утра. Спроси, что тебя интересует или дай мне рассказать. Я не имею ни малейшего желания потакать твоим играм, отец.       Всё вспыхнувшее секундой ранее раздражение мгновенно потухает – типичный симптом его болезни. Это напрягает.       – Я не твой бизнесс-партнер или конкурент – тебе не нужно меня побеждать.       Потому что они оба знали, что как муж, и как альфа, Ким Чунмён был побежден годы назад, покорно сдавшись своей болезни. У него не было права как-то упрекать Чондэ в неверности – в чем он, конечно, сильно сомневался – а личная жизнь омеги уж тем более никак не касалась Чунмёна. Даже будь сказанное отцом правдой, что он мог поделать? Явиться спустя годы и обвинить Чондэ в том, что он искал утешения на стороне? Пристыдить за нарушение брачной клятвы, уличить в измене, позабыв что сам лично чуть не отправил его на тот свет?       Имел ли у Чунмёна хоть какой-то шанс возненавидеть его?       Нет.       Жалел бы он о своем решении, если бы узнал, что Чондэ уже тогда нежился в чужих объятия?       Нет.       Чувствовал ли он себя преданным, спустя столько лет узнав, что у его омеги есть ребенок от другого?       Да он бы не осмелился даже посмотреть на этого малыша.       Что бы не случилось с Чондэ за все эти годы, это было лучше тех трёх лет ада, через которые его провел Чунмён. Он не далеко ушел от своего родного отца, который издевался над ним и папой, и сейчас, вопреки словам Хансоля, Чунмён был рад, осознавая, что жизнь Чондэ и его ребёнка не омрачена его болезнью.       Он хотя бы не разрушил чью-то жизнь, потакая своим демонам.       Хоть в чем-то он лучше того ублюдка, чья кровь течет в нём.       Из размышлений его выводит прикосновение – рука отца накрывает его собственную, слегка сжимает, и Чунмён слышит тяжелый вздох возле себя.       – Ты разбиваешь мне сердце, сынок. Сколько бы я не пытался, ты все никак не снимешь розовые очки.       – О, поверь, ты все еще единственный, кто так считает.       – Как знать. Во всяком случае, я надеюсь, что ты не разочаровался этой... безусловно, долгожданной встречей.       Отец садится рядом, начинает перебирать оставшиеся лекарства, большую часть которых перекладывает по второму кругу, и на какое-то время в палате наконец-то становится тихо. Это дает Чунмёну время обдумать произошедшее, прикинуть, что еще может выкинуть отец, но тот молчит и, похоже, пока не собирается нападать на него с вопросами. Зато у Чунмёна их прибавляется:       – Отец, кстати. Все хотел у тебя спросить, – он открывает глаза и пару секунд щурится то света яркой лампы. – Ты так сильно настаивал на безнадежности наших отношении, и даже сейчас ты стараешься настроить меня против него. Я никогда не понимал, чем тебе так не понравился Чондэ, но почему тогда...       – Почему я следил за ним, если так его ненавижу?       Чунмен кивнул.       – Ты знал, что я не стану искать с ним встреч, но все равно раздобыл для меня всю информацию о нём, – в памяти всплывают тот день, когда они поссорились впервые после возврпщения Чунмёна из лечебницы. – Целых три флешки с тоннами записей.       На удивление, мужчина опять молчит, переведя взгляд в сторону, и Чунмёну – самую малость – становится тревожно от нахлынувших мыслей.       – Отец, мне стоит как-то беспокоиться за Чондэ? Или за папу?       Ким Хансоль кривится, его лицо выражает крайнюю степень отвращения, и это сразу же успокаивает Чунмёна.       – Что ж, сильнее оскорбить меня ты не мог, сынок. Но я не виню тебя, не каждый уважающий себя семьянин будет – как вы это называете? А, сталкерить за молодым незамужним омегой. Но спешу сообщить...       Сердце Чунмёна предсказуемо пропускает удар.       – Что? Что ты сказал? - его горло будто что-то сдавливает, не давая ему внятно произнести хоть что-то.       – Тебе так трудно поверить в благоразумность своего отца? – раздраженно цокает мужчина.       – Нет, про Чондэ. Он не замужем?       – Ох, конечно. Чондэ. Наш герой дня, – отец чуть ли не впечатывает в лицо ладонью, сжимает переносицу и утомленно вздыхает. – Да, сынок, твой благоверный поспешил со всем, кроме брака. Похоже былого восторга от церемоний он больше не испытывает.       – Тогда его сын... Чондэ бы не стал так безрассудно..., – новость не укладывается в его голове, ибо Чунмён запомнил омегу человеком, искренне желающим полноценную семью, и почему-то эта картина прочно впечаталась в его сознании.       (Будто все проблемы Чондэ могли исчезнуть с уходом альфы.       Будто отныне Чондэ был от них застрахован.)       Он тешил себя надеждами, что после их разрыва Чондэ если и захочет завести семью, то обязательно с кем-то, кто позаботится о нём. Кто-то, кто будет лучше Чунмёна. Как же тот альфа, чей запах он учуял на нём в их последнюю встречу? Десять лет назад он был уже занят кем-то, разве нет? Чунмён помнит этот запах, что летал вокруг Чондэ в ту встречу в тюрьме.       – К этому я и вёл наш прошлый разговор, Чунмён. Изволь ты прекратить свою истерику, ты бы узнал, что Чондэ родил своего сына спустя полгода после вашего развода, – немного задумавшись, отец добавляет. – Если тебе интересно, это альфа. Ему девять лет.       – И к чему ты клонишь? Что Чондэ изменял мне задолго до моего диагноза? Или что он всегда был нечист на руку?       – Не исключая этого, я беспокоился, не скрывает ли он от нас твоего ребёнка. Сердце Чунмёна ожидаемо ухает вниз, и колючий, липкий страх стремительно заполняет все его нутро. Ему приходится прокашляться, ибо голос срывается от шока. Он не может даже выдавить звук из себя, пока отец не подает ему стакан с водой. И даже так, все, во что ему удается собрать свои мысли, умещается в одно:       – Что?       А отец, будто того и ждавший, вошедший во вкус, с еще большим энтузиазмом продолжает:       – Мог ли Ким Чондэ бросить тебя в тюрьму и разлучить с твоим сыном? Ты не задумался об этом, узнав, что у него есть ребёнок?       – Да ты издеваешься надо мной, да?       И, да, как и всегда, когда дело касалось Чондэ – ярость буквально затапливает его мысли, поглощает все его естество и лишь чудом Чунмён не срывается на отца с кулаками – сломанные ребра дают о себе знать, стоит ему лишь дернуться к мужчине.       – Прости?       – Мало того, что ты оскорбляешь его, ты следил за ним, а теперь ты говоришь, что Чондэ мог так поступить? Он по-твоему кто, какой-то оборванец с улицы? – отец ошеломлённо пятится назад, неосознанно испытывая страх перед собственным сыном. Запах Чунмёна, слабого после аварии, все же заполняет всю палату, давя своей силой. – Ты хоть понимаешь, как для него это важно?! Да я бы в жизни не посмел бы заикнуться о том, чтобы быть отцом его детей!       – И почему? Что такого в этом омеге, что ты так взъелся, Чунмён?!       – Да не могло быть у нас детей! И я в этом виноват, я! – его альфа расходится не на шутку. Отец дергается, прижимая к лицу руку, и морщится от отвращения. Зеленью пахнет каждая поверхность в этом помещение, а мята противной вонью расползается вокруг него. Ярость Чунмёна набирает силу быстрее, чем само тело альфы. – Я испортил его тело настолько, что Чондэ никогда не смог бы забеременеть снова! Только не от меня!       Его отец ошарашенно глядел, не сводя взгляда с его лица. И хотя Чунмён ощущал невыносимый гнев, он мог держать себя в руках достаточно хорошо, чтобы заметить, каким бледным стал мужчина. Честно говоря, Чунмёну было даже слегка стыдно, что он обрушил на него свою ярость – в конце концов, она не была вызвана из-за злости на действия отца. По крайней мере, не только из-за них.       – Отец, я..., - он испытывает самую толику стыда, все еще поглощенный коктейлем негативных эмоций, но уважение к родителю превышает все это.       – Чунмён. Тебе становится хуже, - альфа отходит ближе к двери, смотрит с опаской, будто перед ним лежит не израненный человек, а как минимум сумасшедший.       – Что?       – Твоя болезнь. Она не ушла.       – О чем ты...       – У тебя идет кровь, Чунмён. Ты снова теряешь контроль.       Чунмён озадаченно моргает, не понимая его слов, но – секунда – и на губах чувствуется привкус крови.