***
На кухне он ожидаемо находить Чондэ, сидящего за обеденным столом в полной темноте – как в тех жутких ужастиках с ночными грабителями. Омега подавляет в себе колкости, готовые вырваться наружу, и вспоминает, как неучтиво и довольно грубо он повел себя ранее. Хотелось вернуться в прошлое и ударить себя, видя каким подавленным выглядел Чондэ, когда никто не смотрел на него. Добивать его явно было бы лишним. Что ж, не то чтобы Ёндже отказывался от своих слов – Чондэ просто не стоило так недооценивать их, и, возможно, он бы сдержался. Но что было, то прошло – омега, глубоко вздохнул и включил боковое освещение кухни, потревожив друга своим визитом. Чондэ весь подбирается, выпрямляется и будто встает на дыбы. Но заметив Ёндже лишь облегченно выдыхает. – Не спится? – омега лишь уклончиво кивает, вновь таращась на сложенные на столе руки. Ёндже подавляет очередной вздох и довольно бодро спешит к холодильнику. –Хочешь чего-нибудь? Вода, чай, кофе? У нас есть куча хипстерского молока и смузи. Я могу сделать тебе детский коктейль Йена, – он открывает пару ящиков, чтобы вытащить оттуда стаканы. – Я часто даю его перед сном, ему потом лучше спится. Или хочешь перекусить? Чондэ тянул с ответом целую минуту, взращивая неловкость между ними сильнее. И когда Ёндже уже хотел напомнить ему о своем вопросе, омега лишь отстраненно и неоднозначно мотнул головой, отворачиваясь к окну. – Я бы хотел выпить. – О, я понял, – спохватившись, Ёндже быстро прикинул в уме, что бы интересного приготовить другу, как тот поспешил перебить. – Так что тебе нравится… – Выпить, – Чондэ вдруг резко встает из-за стола и идет к выделенному ему дивану, чтобы тут же начать рыться в рюкзаке. – Я бы не прочь чего-нибудь покрепче. Ёндже пару секунд удивленно моргает, не сразу понимая, что сказал старший друг, но быстро осекается: – Окей... так, у меня из крепкого только настойка из риса и уксуса. Саке для соуса. Но оно так себе, – он старается разглядеть, почему Чондэ так долго копается в своих вещах, предлагая все новые идеи. - Хочешь, Джебом сгоняет в магазин за пивом? Кас, Асахи? Или чего-нибудь западного? Он все равно не спит. Пока Чондэ удостаивает его лишь молчанием, Ёндже подрывается к лестнице, чтобы разбудить мужа. Планировка их дома была такова, что на первом этаже практически не было полных разделений на комнаты - большое фойе, коридор и гостиная, переходящая в кухню. И учитывая, что из освещения включена была только одна кухонная настольная лампа, Ёндже было достаточно трудно понять, чем занимается его друг. Уже на выходе из кухни омегу останавливает вернувшийся Чондэ, виновато протягивая какую-то бутылку. – О, – разглядев в руках друга бутылку неплохого рома, он удивленно выдает. – Да у тебя все схвачено, как я вижу. – Не обижайся, я не хотел таскать алкоголь в твой дом, – Чондэ некоторое время выжидающе смотрит на друга и, не получив негативной реакций, плетется на кухню за вытащенными стаканами. – Планировал выпить у себя, как только уложу Джинёна. – Нет, я понимаю. Ты заебался и этот день поимел тебя знатно. Ты имеешь полное право, – неловкость накатывает на Ёндже новой волной, заставляя пятиться назад словно подростка, заставшего родителя за личными делами. – Я допью воды и пойду, не буду мешать, хён. – Все хорошо, – Чондэ мотает головой и, кивнув в сторону кухонного стола, возвращается к своему месту. – Ты можешь остаться. Ёндже замирает как вкопанный, не совсем понимая, почему эта идея так ему не нравится. Не то чтобы ему было плевать на Чондэ – боже, да он спать не может из-за волнений о нём! – однако, переживать за друга это одно, а выпивать с ним, выслушивая все наболевшее - совсем другое. Ёндже никогда не был идеальным слушателем, ибо его эмоций всегда брали над ним вверх. Если он переживал, то на все сто процентов, перебивая собеседника и высказывая свои опасения. Не всем нравилось его мнение, несмотря на то, что Ёндже руководствовался лишь благими намерениями. И он обещал Джебому, что они не устроят драку и никто не будет затевать ссоры. С Ёндже станется ляпнуть что-то, что может задеть старшего, посему омега решает заручиться сдерживающим его элементом. – Ох... отлично, ладно. Эм, хочешь... хочешь я позову Джебома? Если тебе нужно высказаться или поддержка, мы можем... – Тебя одного – достаточно, – Чондэ, наконец-то, впервые улыбается за весь вечер и, качнув бутылкой, цокает языком. – Опека Джебома иногда смущает. Он слишком мягкосердечен. – Я сделаю вид, что не оскорбился, – глубоко вздохнув, Ёндже сдается под напором старшего друга и садится вместе с ним. – Ты слишком хорошо знаешь моего мужа.***
И так, для начала следует уяснить одно – Чунмён редко ставил под сомнение решения своего отца. Ким Хансоль мог быть крайне неприятным человеком даже в общении с ним, если сын не понимал его мотивов, но каждый раз Чунмён с уважением относился к отцовскому мнению. Они могли быть не согласны, но Чунмён редко открыто возникал против него, и то это было, в основном, в отношении Чондэ. Сейчас же проблема заключалась в том, что спорных ситуаций, касающихся его бывшего мужа, возникало чересчур часто. И Чунмён уж никак не мог сдать свои позиции именно в этих вопросах. – Давай обсудим это без твоего папы, – как только за взволнованным омегой закрывается дверь, альфа садится у самой кровати сына, начиная разбирать лекарства по таблетницам. – Как удобно, что его вызвали на работу. – Отец, я... – Я понимаю, что ты не жалеешь об этом, – Чунмён удивленно пялится на него, возможно, даже немного оскорбляя своим неверием отца. – Правда? Ты не разочарован? – Ну, если честно, мне это не нравится. Но я был бы разочарован, если бы ты умолчал об этом, - альфа вытаскивает пару блистеров с желтыми таблетками и вытаскивает две из них. – Все-таки твоя совесть всегда была сильнее моей, Чунмён-а. – Отец, я не..., – у него не находится подходящих слов, чтобы выразить свой стыд и искренность, хотя Чунмён никогда не жаловался на отсутствие красноречия. Благо, его отец очень проницательный человек. Большая, теплая ладонь ложится на его колено, слегка сжимает и, легкими поглаживаниями, дарит ощущение тепла. Чунмён вскидывает на отца взволнованный взгляд, но встречает ответный – на удивление добродушный и, будто бы, понимающий. – Ну, тише, тише. Я не виню тебя, хорошо? – он даже улыбается обнадеживающе, и Чунмён сдается теплоте, которое исходит от тона и поведения мужчины. – Но нам нужно обсудить все это. Согласен? Чунмён кивает и устало откидывается на подушки за спиной. В палате достаточно прохладно, его постель теплая, а отец не кажется раздраженным и уверяет, что его действия ничуть его не расстроили. Что ж, возможно, у них получится хотя бы подобие диалога, без перехода на ругательства и ссоры. (Когда тема касалась Чондэ, никто из них не хотел отказываться от своих слов. Отец ненавидел его, а Чунмён ничего не мог поделать со своей больной любовью.) – И так, как вы встретились? Ты все-таки последовал моему совету? – мужчина принимается за новую пару блистеров и разговаривает, даже не поднимая взгляда на сына. – Помнится, тебя очень оскорбили мои методы. Чунмён подавляет возникшее смущение и вспоминает, как он оправдывался перед Чондэ из-за этого. (Если честно, он сам не понимает, как это произошло.) – Нет, я не... прибегал к твоим услугам. Все произошло само. Я не помню, но, кажется, я просто отдал одному из фельдшеров его контакты. – О, – руки отца на секунду замирают и, если бы Чунмён смотрел на него, то заметил бы как опасно блеснули его глаза. – Мой сын думал, что он на пороге смерти, и единственный, кого он хотел увидеть – это бывший омега, бросивший его сыреть в тюрьме. – Отец, пожалуйста, – вмиг ощутив напряжение, альфа кидает на отца предупредительный взгляд. – Нам лучше не начинать эту тему. – Я не злюсь, сынок. Меня лишь удивляет твоя упорная преданность этому мальчишке, – мужчина даже руки приподнимает в знаке капитуляции, однако, прожив с ним более десяти лет, Чунмён лучше всех знает, что Ким Хансоль никогда не сдается. – Сколько бы лет не прошло, для тебя его благополучие превыше спокойствия родителей. Пальцы Чунмёна против воли сжимаются в кулаки. Его давно отключили от всяких аппаратов, но даже без них он чувствовал, как его сердце забилось быстрее от волнений. – Ты не понимаешь, – и, вопреки навязчивым попыткам отца все разузнать, Чунмён вновь решает оставить его без объяснений. – Тогда я не мог поступить иначе. – Конечно. Откуда мне знать, почему мой сын не захотел уладить все по-человечески и вместо этого добровольно побежал за решетку, – Хансоль кивает в такт своим словам, но продолжает заботливо перебирать лекарства и даже его голос не отражает и доли раздражения, которую он испытывает. – Ты говоришь, у тебя есть причины, но ты не делишься ими все эти годы. Твой папа просто так страдал десять лет, не зная, что с тобой случилось. И он делает вид, что заинтересован видом из окна, упорно игнорируя обескураженный, взволнованный взгляд сына. Ким Хансоль всегда знает, куда надо бить, чтобы получить если не информацию, то хотя бы нужную реакцию на свои слова. Чунмён, и без того несущий на себе груз ответственности за свои действия, каждый раз был беспомощен при упоминании родного папы. – Но ведь ты... – Неважно как сильно я забочусь о нём, Чунмён, ты его родной сын, – поняв, что потянул на нужные нитки, Хансоль слегка качает головой искусно изображая сожаление и горечь. – Ему стоило огромных усилий вырастить и воспитать тебя, и все для чего? Чтобы ты заставил его гадать, что он сделал не так? – Папа ни в чем не виноват, и он знает об этом! – в сердцах выкрикивает Чунмён, чтобы тут же спохватиться и кинуть злобный взгляд на отца. Ему всегда удавалось понять его намерения, но иногда он распознавал их слишком поздно. – Отец, мы уже обсуждали с тобой это. Я был болен и сейчас я не вижу смысла... – Я тоже не вижу смысла во всем этом, Чунмён. Ни я, ни твой папа не понимаем, что такого особенного в этом омеге, что нам пришлось столько вытерпеть. Это твой эгоизм или твоя болезнь? – и в этот момент, показное равнодушие и все иные эмоций, которыми он давил на Чунмёна слетают с его лица, оставляя сына наедине с его искренним раздражением и злостью. Он, конечно, заверял, что не гневается, но это решение не распространялось на старые обиды, причиной которых было решение Чунмёна бросить их с Джину с тысячей вопросов и болью. И вполне логично, что ему хотелось разобраться с этим и понять – что стоило Чунмёну страданий собственной семьи? Чунмён смотрит на своего отца, злого, раздраженного и настолько уязвленного, что ему чудится, будто он слышит боль в высказанных словах. Будто не ему одному пришлось нести бремя его решений, и за его ошибки расплачивалось намного больше людей, чем он предполагал. Однако вместо того, чтобы пойти на встречу родителю, Чунмён вспоминает все обещания, данные Чондэ и его сердце вновь нещадно ноет – простреливает болью, заставляя его чуть ли не скулить, и обрушивается огромной виной, и без того бурлящей в его душе. У родителей хотя был кто-то, кто мог их поддержать. Чондэ же за все эти годы – и в браке, и после – нёс весь этот груз один. Он не знает, помог ли кто-нибудь Чондэ, был ли кто-то после него, кто смог вернуть его волю к жизни. Выводы напрашивались сами собой, учитывая его ребёнка, но даже так – он лучше всех чувствовал, что затравленный взгляд Чондэ все также наполнен страхом и паникой. Счастливые люди так не смотрят. И Чунмён не обязан объяснять своему отцу такую простую истину. – Ким Чондэ шантажирует тебя? Я ни за что не поверю, что твое чувство вины было сильнее любви твоих родителей, Чунмён. Никогда в этой жизни. – Вот как ты видишь эту ситуацию. – Раз ты решил молчать, мне пришлось самому искать причину, по которой Джину лишился сына на десять лет. Но я так и не понял тебя, – разочарованный отсутствием нужного ответа, мужчина все же не отступает от своей тактики. – Возможно, ты думаешь, что я никогда и не смогу. И, скорее всего, это правда. Но я хочу, чтобы ты знал, Чунмён. Он замолкает на пару секунд, вновь принимаясь перебирать его медикаменты, будто их там витая бездна, однако, в его голосе проскакивают обвиняющие нотки. – Пока у тебя нет своего ребёнка, который угодил в такую же беду, тебе тоже не понять, какого нам было все эти годы. Твой папа достаточно настрадался, и мне тоже пришлось нелегко. Я не жду от тебя откровений. Вряд ли ты доверяешь мне настолько, чтобы я знал причину твоих поступков. Но я надеюсь, что ты наконец поймешь мое отношение к этому омеге и желание защитить свою семью. Чунмён, конечно же, молчит, ожидаемо лишая отца ответа. Но к бесконечному чувству вины, которое он испытывал к Чондэ, прилипает нечто иное, также грызущее его изнутри. Видят боги, такими темпами он недолго будет на свободе.