***
Обычный вечер, тягучий и неспешный, фланировал к концу, разморённый предвкушением долгожданного отдыха после напряжённой недели. Они с Лео вместе приготовили и съели ужин, мирно болтая о накопившихся новостях. В честь пятницы откупорили вино и распили его, валяясь перед телевизором. Разговор коснулся планов на выходные. — Уже треть лета, считай, пролетела. Как быстро-то, — Лео жалобно вздохнул. Он ненавидел зиму. — Кстати, сегодня самый длинный день. Ты в курсе? Марат невольно бросил взгляд в окно, словно желая удостовериться в сём факте. Оранжевое солнце почти касалось горизонта, слепя глаза и заливая комнату последними лучами. — Завтра снова будет пекло, — Лео задёрнул плотную портьеру, создавая уютный, подсвечиваемый снаружи полумрак. — Давно не помню такого жаркого июня. А мы ни разу так и не искупались. Может, съездим? Надо же, уже почти конец июня. Последний раз он видел Сашку пятнадцатого мая, в день своего рождения. Больше месяца назад. — …Марик, ты меня слушаешь? Ставров очнулся. Чёрт, опять! Он даже не заметил, что снова думает о Сашке. С недавних пор это происходило постоянно. Ни самоконтроль, ни внутренние установки уже не сдерживали предательские мысли, выскакивающие словно чёрт из табакерки. Нет, он ещё сражался, упрямо отрицал и злился, ловя себя на этих мыслях. Но с каждым днём всё реже и слабее. — Прости, задумался, — виновато заморгал, — конечно, в курсе. Сегодня же двадцать второе июня. И он с чувством продекламировал: Тот самый длинный день в году С его безоблачной погодой Нам выдал общую беду На всех, на все четыре года. — Вот, — Марат с гордостью выпятил грудь, — со школьной скамьи помню. Но Лео не оценил выступления. Смотрел задумчиво и странно, как будто тот сморозил глупость. — Что? — Ставров растерялся, понимая, что пропустил нечто важное. — Ты спрашивал о другом? Ковалёв, словно опомнившись, терпеливо, хоть и без прежнего энтузиазма, повторил своё предложение, встреченное бурным воодушевлением. — Конечно. Куда поедем? Лео наконец улыбнулся, но как-то тускло. — Без разницы, — казалось, предстоящий отдых уже утратил для него интерес. В последнее время он вообще страдал перепадами настроения. Был то подавлен, то возбуждённо-жизнерадостен, но на вопросы лишь отнекивался и уверял, что всё в порядке. Марат чувствовал, что это не так, но причины не понимал. Точнее, упорно отказывался верить тому, что нашёптывала нечистая совесть. А то, что совесть нечиста, он знал, но полагал, что это обстоятельство очевидно лишь ему. Он так старался, прилагал все силы… Он так устал от своего вранья. А поначалу задача казалась вполне посильной — всего лишь возродить в себе то восхитительное, щекочущее нервы чувство, ту новизну и восхищение, что он испытывал в начале их романа, создать и окунуться в атмосферу, что пропитывала те незабываемые дни, и остальное сложится само. Он уже смог однажды «влюбить» себя по собственному желанию. Сможет и ещё раз. Он сумеет, возродит, создаст… Никогда ещё Марат не заблуждался так фатально. Иллюзии искусственного счастья хватило ненадолго. Той ночью он проснулся взмыленный, как загнанная лошадь. Задыхаясь, с бухающим сердцем и кое-чем, мучительно восставшим. Сон. Такой развратный и бесстыдный, и до того реальный, что тело плавилось от неутолённого желания. И в этом сне он с Сашкой… Боги, боги! Но потрясло другое — там, во сне, была любовь, такая, что рвала на части, выворачивала душу. Такая, что хотелось плакать и умереть при мысли, что можно потерять её. Всё вместе стало шоком. И прозрением. Он ничего и никого так не хотел, как Сашку. Особенно теперь, когда уже знал, как это будет. Когда поверил, что любим взаимно, когда вдруг осознал, что протяни лишь руку и получишь всё, о чём мечтал. Пусть не навсегда, пусть даже ненадолго… Лучше сожалеть о том, что сделал. Эмоции бурлили, словно гейзеры в Йеллоустонском парке. Ирония судьбы — ровно полгода и четыре дня назад он так же вот сидел на кухне перед полупустой рюмкой, вытряхивая из архивов прошлое, но лишь сегодня наступил момент для окончательного подведения итогов. Он любил Сашку. По-настоящему, глубоко и безрассудно, так, как, наверное, не сумеет больше полюбить. Существуют, видимо, разные градации любви. И его чувство к Лёне тоже можно было бы назвать любовью и, по-своему, оно не менее прекрасно. Но, как салют и петарда, эти две формы одного явления никак не являлись аналогами друг друга. И не было силы, способной вытравить эту любовь, уже ставшую частью его самого, въевшуюся в сердце, проросшую корнями, занявшую всё место, не оставив для других. И что же он наделал? Собственноручно отказался от неё, решил, что может обмануть судьбу, что жертва — лучший выход. В который раз? И Сашка никогда не узнает… Внезапно стало так обидно, так остро, до зубовной боли захотелось всё сказать, признаться, произнести те самые слова. Но он же сам лишил себя возможности. Впрочем, почему лишил? Глядя в смеющиеся Сашкины глаза, смотревшие с экрана мобильного, повинуясь импульсу, Марат нажал на вызов, но… тут же отшвырнул телефон… Не надо. Это уже ничего не изменит. Лишь ненужные страдания причинит. Пусть лучше Сашка ненавидит и злится, чем терзается от мысли, что любим, но всё равно отвергнут. И презирает за трусость и безволие. И он не позвонил. Лишь под утро, нагрузившись уже изрядно, пробрался обратно в постель и, глядя на мирно спящего любовника, принял окончательное поражение — ошибка или нет, но выбор сделан, и следовать ему он обязан. Мобильник, поставленный в беззвучный режим, вибрировал и заливался ярким светом. С трудом продрав глаза, Марат на ощупь сгрёб пульсирующую трубку. Кому, чёрт побери, взбрело в голову звонить среди ночи?! Покосившись на уютно посапывающего в плечо Лео, он осторожно перекатился на бок. В следующую секунду сна как ни бывало. Сколько дней он ждал этого звонка? Ждал и готовился. А сейчас вдруг растерялся, недоверчиво глядя в мерцающий экран и сжимая вибрирующее тельце телефона в мгновенно вспотевшей ладони. А затем сорвался с места, лихорадочно соображая, где укрыться, чтобы не разбудить спящего. На кухне двери нет, значит, ванная. Ещё секунда перевести дыхание — только не отключайся! — и… — Сашка?!***
— …Да, да, если ты так хочешь это услышать, я люблю тебя! Но это ничего не меняет. Лео стоял, прижавшись ухом к тёплой гладкой поверхности. В ночной тишине без труда было различимо каждое, даже приглушённое слово по ту сторону двери. Он знал, с кем разговаривает Марик, и это даже не нуждалось в подтверждении, которое не замедлило последовать. — Саш, пытаясь очернить Лёню, ты ничего не добьёшься. Пауза. Что там вливает в уши этот малахольный? — Барский?! Лео вздрогнул. Откуда вдруг всплыло это имя? Марат, конечно, знал о его свиданиях с бывшим поклонником, но в сильно усечённом варианте. Неужели чёртов Березин что-то пронюхал? Снова пауза. За дверью явственно послышался тяжёлый вздох, и Ковалёв представил, как Марат по привычке зажимает глаза ладонью. — Саша, ты же понимаешь, что в подобные вещи без доказательств не верят. Я знаю Лео, он не способен на предательство… Что? Вот когда будут, тогда и поговорим. И прошу тебя, действительно прошу, не звони мне больше. От этого только больнее. Больнее… Вряд ли могло быть больнее, чем ему, услышавшему… Жар так и не остывшей ночи вливался в окна, а Лео казалось, что он вдруг очутился в середине айсберга, сжимавшего со всех сторон ледяные объятия. Холод стремительно поднимался вверх, замораживая сердце, парализуя тело. Он понимал, что не стоит слушать дальше. Да и Марат мог выйти в любую секунду. Но продолжал стоять, прижавшись щекой к двери, пытаясь собрать себя из обломков, в которое только что превратилось его хрупкое счастье. «Я люблю тебя…» Слова, которых он так ждал, прозвучали. Только адресованные не ему. И обманывать себя больше не было смысла. Он ведь знал это, угадал, почувствовал задолго до наступившего момента. Но верил до последнего. Нет, не верил — надеялся, что у него есть шанс. Ему же дали шанс надеяться. И верить. И только что отобрали жестоко. «Я люблю тебя…» Не тебя, Лео, не тебя. Не тебя! «Но это ничего не меняет…» А вот тут ты ошибаешься, Марат. Это меняет всё. По крайней мере, для меня. Прав был Барский: я замена. Всего лишь глупая, доступная замена. Но я не хочу так, не могу, не буду. Я найду в себе силы… Короткая летняя ночь подходила к концу.***
— Ты сегодня какой-то не такой, взбудораженный, — Влад с любопытством поглядывал на пассажира, уверенно ведя машину по знакомому маршруту. — Что-то случилось? — Ничего. Лео безучастно смотрел в окно, но нервно барабанящие пальцы опровергали это утверждение. — Хочу напиться, — неожиданно выпалил он, разворачиваясь в кресле и с дерзким вызовом взирая на собеседника. Тот даже бровью не повёл. — Не вопрос. Куда ваша светлость изволит? «Его светлость» изобразил задумчивость. — Что-нибудь малолюдное и нешумное, с интимной обстановкой. Притормозив у светофора, Барский искоса взглянул на него. — Так может, моё скромное жилище подойдёт? Выбор напитков на любой вкус. Лео на секунду отвернулся, а затем решительно кивнул. — Думаю, в самый раз. Протянув руку, Барский коснулся его подбородка, принуждая посмотреть в глаза. — Я правильно тебя понимаю? Тот не отвёл взгляд. — Абсолютно. — Значит, ты решился? Ресницы дрогнули, на секунду пряча отчаянный блеск серебристых глаз, а когда распахнулись, Барский поёжился от обречённости, горевшей в них теперь. В нём внезапно шевельнулась жалость и некоторое чувство вины. Да, он хотел этого самоуверенного мальчишку, но не в качестве жертвоприношения. — Подумай ещё раз. Лео упрямо сжал губы. — Ты же сам… Он дёрнул головой, высвобождаясь из цепких пальцев. — Мы едем? Загорелся зелёный. Автомобиль плавно тронулся с места. — Ну что ж, не буду лукавить — я рад. Ты не пожалеешь. Июньский вечер плавно сгущал сумерки, перетекая в жаркую, знойную ночь…***
Марат угрюмо бродил из угла в угол по маленькой, чистенькой, очень уютной квартирке Ковалёва, бросая всё более тревожные взгляды на мерно тикающие часы. Ожидание затягивалось. Лёня позвонил за пять минут до полуночи и потребовал приехать к нему домой. Ничего не объясняя, бросил трубку. Напуганный Марат выпрыгнул из постели и помчался на всех парах, попутно обрывая номер. Но ответа больше не получил. Ещё более зловещим выглядело то, что сам хозяин дома до сих пор отсутствовал. Меряя шагами пустые комнаты, Ставров успел передумать всё самое худшее и сейчас, на исходе третьего часа ночи уже уверился, что с Лео произошло что-то ужасное. Следя воспалёнными глазами за медленно ползущей стрелкой, дал себе слово, что на цифре «четыре» перейдёт к активным поискам — милиция, больницы, морги… Однако, слава богу, до этого не дошло. — Ковалёв! Ты с ума сошёл? Что это зна… Такого Лео он ещё не видел. Покачиваясь словно пьяный (впрочем, почему «словно»? — алкоголем разило за версту), тот нетвёрдыми ногами пересёк порог родного дома и, привалившись к стеночке, поднял на Марата шальные, беспутные глаза из репертуара звезды стриптиз-клуба. Улыбка, кривая и дерзкая, с оттенком наглой бравады, растягивала потерявшие очертания губы. Пальцы бессознательно сминали подол и без того измятой рубашки. Первое облегчение при виде живого и невредимого любовника сменилось естественными возмущением и гневом. — Лёня, что за фигня? Где ты так напился? Нет, я понимаю, можно загулять, но телефон тебе на что? Почему не брал трубку? И вообще, зачем ты меня сюда вызвал, если собирался развлекаться? И, к слову, что с твоими губами? Ты что, целовался? Всё так же ухмыляясь, Лео прижал палец к упомянутой части лица, призывая Марика остановить поток вопросов. — Целовался. И не только, — он медленно, в лучших традициях стриптиза, освобождал из прорезей одну пуговицу за другой и, дойдя до последней, распахнул полы. Марат ахнул. Плечи, грудь, живот были испещрены характерными красноватыми отметинами. Как человек, для которого в силу профессии тело является инструментом, Лео очень трепетно относился к чистоте и безупречности своей кожи. И Марат, понимая его требования, никогда не позволял себе лишнего. Но нашёлся, значит, тот, кому это было позволено. — Чьих рук это дело? — ледяным тоном осведомился Ставров. Лео пошло хихикнул. — Не рук. Хотя руками он тоже владеет виртуозно, и не только руками… — Так кто он? — Марат сжал кулаки, чувствуя, как бешенство горячей спиралью закручивается где-то под солнечным сплетением и сокрушительным потоком несётся по венам, дурманя голову. Загулявший возлюбленный наконец отлепился от стены и неуверенной походкой направился на кухню, по дороге окатив Ставрова язвительным взглядом. — А ты разве не догадываешься? Неужели дружок твой Сашенька не донёс ещё, с кем у меня шуры-муры? Марат не сразу сопоставил… – …Барский?! — Барский, Барский… — Ковалёв налил себе воды и залпом осушил стакан. — А что тебя удивляет? Ты же был в курсе, что он до сих пор увивается вокруг меня. Вопреки словам и фактам, мозг Ставрова отчаянно упирался, не желая признавать очевидное. Чудился во всём этом какой-то розыгрыш, дурная шутка. — Я знал только, что вы поддерживаете знакомство. И не поверил Сашке, когда он попытался намекнуть на несколько иную подоплёку ваших отношений. — Не поверил? Напрасно. В кои-то веки этот балабол сказал правду. Тяжело опустившись на стул, Лео взглянул на Марата уже без прежней показной развязности. Пьяная удаль вдруг ушла из глаз, ставших почти прозрачными и подозрительно трезвыми. Но слишком потрясённый Ставров не уловил перемены. — А ты чего ждал, Марат? Что я буду до конца жизни ходить в тени неповторимого Березина, молча умиляться твоему благородству и радоваться, что меня не бросают из жалости? Или, может, мне ещё посочувствовать твоему героическому самоотречению — «ах, он любит другого, но живёт со мной»? Мне надоело следить за твоими метаниями и прикидываться ничего не понимающим идиотом. Или ты думал, я куплюсь на этот дешёвый цирк, что ты устроил в последний месяц? Если я изменник, то ты, Марат, обманщик. Любишь своего Сашку — люби, но не лги больше ни мне, ни себе, ни ему. А меня найдётся кому оценить. Уже нашлось. И если ты воображаешь, что всё произошло случайно и по пьяни, то ошибаешься — я давно собирался сделать это. А Влад сумел доказать, что любит или, по крайней мере, желает меня гораздо сильнее, чем ты. А главное, именно меня, что немаловажно. Не говоря уже о том, что он готов оказывать поддержку не только морально, но и материально, и в карьерном плане. Так что, решение моё не сиюминутно, а обдумано со всех сторон. И выпил я просто для храбрости. Слишком долго готовился и к поступку, и к разговору. А сегодня решил, что хватит, дольше тянуть нельзя. Теперь всё. Мне больше нечего тебе сказать. Уходи, Марат. Ставров, истуканом застывший посредине кухни, выслушал эту тираду молча, не перебивая. Эмоции, бушевавшие внутри, словно запечатывали его уста. Гнев, удивление, стыд… Он не знал, что именно преобладало. Но, глядя в эти полные боли и опустошённости глаза, понимал, что ничем не может опровергнуть сказанное. И никакие его возражения или клятвы уже не отменят вынесенного вердикта. А самым ужасным, обесценивающим любые попытки что-либо исправить, было то секундное, похожее на импульс, но отчётливо испытанное облегчение, что промелькнуло где-то на грани сознания и повергло Марата в окончательный ступор. Надо было уходить. Обдумать, прочувствовать, проговорить наедине с собой. Понять, принять или не принять. Но здесь ему больше нечего было делать. Обрывки каких-то дурацких прощальных фраз, соответствующих ситуации, вспыхивали в голове, но ни одна из них так и не прозвучала. Марат даже дверью не хлопнул, прикрыл аккуратно, словно поставил безмолвную точку. Было странно, страшно, непонятно, но он вдруг с пронзительной ясностью понял — это действительно конец. Лео закрыл глаза, а когда открыл их, никого уже не было. Finita la commedia. Тело вдруг обмякло, как марионетка, брошенная равнодушным кукловодом. Уткнувшись лбом в прохладную столешницу, он вслушивался не в оглушительную тишину квартиры, а в мертвенную пустоту внутри себя. Так бывает от внезапного удара, когда за секунду до того, как всё взорвётся болью, наступает мгновенный паралич и атрофия нервов. Беззвучие, бесчувствие. Недолгое затишье перед бурей. Он выдержал, он справился. Прости, любимый, я сделал всё, что мог. Пожалуйста, будь счастлив. И тут анестезия кончилась…***
Автомобиль Марата летел по спящим улицам так, словно уходил от погони. Вспарывая предрассветный сумрак, уже пронизанный дрожащим розовым сиянием, он нёсся, невзирая на знаки и ограничения. Благо светофоры ещё работали в ночном режиме, не чиня препятствий отчаянному гонщику, что, несомненно, было кстати — взбудораженный мозг не реагировал на сигналы извне. Но на подобной волне безумная поездка вполне могла окончиться трагически. Конечно, Ставров понимал, что в таком состоянии не стоило бы садиться за руль. Но гудящий в крови адреналин, помноженный на кучу взрывоопасных эмоций, требовал немедленно оказаться как можно дальше от Лео и от места разыгравшейся драмы. Лёня, Лёня, какой дьявол вселился в тебя? Кто заставил произносить все эти намеренно оскорбительные слова, отвратительные признания? Что подтолкнуло к такой подлости и предательству? Человек не может измениться в один день. Или может? Или это произошло не вчера, а я, озабоченный только своим переживаниями, просто не заметил, как ты перешёл на другую сторону? И у меня даже нет права осуждать тебя. Боже, как стыдно, если ты действительно видел все мои жалкие потуги выглядеть счастливым. Я понимаю твою ненависть. Ты этого не заслужил. Но зачем было вот так?! Почему просто не оставил меня, почему даже не поговорил. Ах да, ты пытался, я помню. Но, как зашоренная лошадь, я пёр к нафантазированным целям и не желал признать их нежизнеспособность. Думал, что обману всё и вся, и себя в первую очередь. Ну себя, может, и удалось, тебя — нет. Прости. Эх, Лёнька, но зачем… Неужели думал, я ничего не пойму? Не нужен тебе Барский, и карьера тут ни при чём. Ты решил такой вот ценой заставить нас возненавидеть друг друга. Да, ты всё правильно угадал насчёт меня и Сашки и разглядел без труда моё неуклюжее притворство. Представляю, как это было больно и унизительно. Но почему ты предпочёл именно такой выход? Чтобы не было пути назад? Избавить от чувства вины? Или, наоборот, наказать им? Неужели нельзя было разрубить этот узел по-другому? Дурак ты, Ставров. Конечно, нельзя. Ты ж принципиальный, порядочным себя считаешь. Дай тебе волю, до бесконечности продолжал бы этот театр одного актёра, ещё и гордился бы своим талантом. А в результате, кто стал бы счастливее — ты сам, Лео, Сашка? Сашка… Вот он, источник всех его бед по жизни. Крест и проклятие, от которых не сбежать. И надо ли бежать, особенно теперь, когда он наконец… свободен? Свобода. Слово неожиданно кольнуло горечью. Так вот что хотел подарить ему Лёня — свободу без вины. И возможность исправить совершённую ошибку. И имя той ошибке… Внезапно в груди Марата закипело. Сашка. Да что ж такое! Всё, к чему не прикоснётся, ломает, рушит. Самонадеянный мальчишка, эгоист, так и не научившийся обуздывать свои амбиции, плюющий на чужие чувства. И свои бы Марат ему простил, но Лео… За что страдает Лео? Ставров внезапно понял, что уже не едет, а, судорожно вцепившись в руль, стоит перед подъездом некой непрезентабельной пятиэтажки. Да, той самой, где ныне и обретался этот бездушный эгоист. Вот, значит, куда бессознательно влекло его с самого начала. А может, разгорающийся гнев просто погнал на скорую расправу. Ну что ж, кому-то придётся поплатиться за слишком безрассудные желания и за каждое провокационное признание. Пусть уж жертва Лео будет не напрасной. А если нет, Марат сам станет тем орудие возмездия, что отомстит за обоих. Пылая праведным негодованием, он взлетел по лестнице и, не оставляя себе и секунды на раздумье, ткнул в звонок. Ну, держись, Березин!***
Пронзительная до зубовного скрежета трель взорвала тишину за старомодной дверью, обитой дерматином — такой звонок и мёртвого разбудит. Но уже доведшему себя до белого каления Ставрову одной сирены показалось мало — он без зазрения совести давил на кнопку и сатанел от каждого нажатия. Мысль, что там, в квартире, может, никого и нет, не образумила, а лишь поддала жару. Нет, только не сегодня, не теперь, когда он… И в этот миг послышалось испуганное: «Кто там?» — Открывай! — рявкнул Марат, и, судя по тому, что дверь распахнулась немедля, опознан был без затруднений. Он шагнул в проём, грудью тесня растерянного Сашку, таращившего ошалевшие глазищи, и, обернувшись, как в шпионских боевиках, поспешно запер за собой замки. Лишь после этого с тяжёлым вздохом привалился к притолоке и нехорошим взглядом обвёл замершего бандерлогом хозяина квартиры. Из одежды на Березине имелись только плавки, что, в принципе, было естественно и объяснимо — тот не признавал пижам в любое время года, но почему-то именно сейчас эта нагота внезапно породила новый приступ бешенства. Впрочем, не только бешенства. Нет, не только, не только… — Ну что, доволен? — поинтересовался Марат, тяжело дыша то ли от бега по лестнице, то ли от нарастающего желания. — Чем? — с нескрываемым удивлением поинтересовался Сашка, не отошедший ещё от шока увидеть на пороге «дорогого друга». — Тем, что в этой грёбаной жизни, все происходит так, как тебе хочется, — тот смотрел на него совсем не по-дружески. Березин заволновался. — Я не понимаю тебя, Марик, может, объяснишь, что случилось? Сначала обрываешь все связи, а теперь являешься и сыплешь упрёками. — Что случилось? — улыбка Марата вызвала озноб. — Случилось то, чего ты хотел и к чему стремился, разве не очевидно? И предсказуемым результатом этого стало моё появление здесь. Поэтому вариантов у тебя не так много, точнее сказать — их вообще нет, — одним небрежным движением плеча, он скинул куртку, и та покорно упала на пол, тихо шурша мягкой кожей и звякнув замками. — Марик, ты чего? — отступив назад, пробормотал Сашка, глядя, как Ставров делает уверенный шаг к нему. — Исполняю твоё желание, — скрип зубами прозвучал так явственно, что сомневаться не приходилось — Телец вошёл в клинч. — Завершаю начатое. О том, что вжался лопатками в холодный бетон стены, оклеенной дешёвыми обоями, Березин догадался не сразу. Грозовой тучей в полумраке прихожей над ним нависал Марат, заставляя впечататься в вертикальную поверхность всем телом. Он чувствовал себя добычей, которую загнали в угол, и видел хищника, сверкавшего сейчас из темноты глазами и неумолимо сокращающего расстояние между ними. Первый укус пришёлся в основание шеи, заставив удивлённо ойкнуть и вздрогнуть, второй — чуть выше, и спустя минуту цепочка покрасневшей пятнами кожи протянулась до самого уха. Ставров не жалел его ни йоту, игнорируя болезненные вздохи и нервные подёргивания. Адреналин кипел в крови, возбуждение росло с каждой секундой и било в виски, побуждая действовать, не теряя времени — доказать и наказать, так требовала гордость, Марат решил уступить ей, и будь что будет. Переступить невидимую грань, после которой уже всё равно, оказалось не так сложно. А податливое тело, не пытающееся ни отстраниться, ни оттолкнуть, лишь усиливало накопившуюся злость с примесью отчаяния. Сашка не издавал практически ни звука, лишь закусывал нижнюю губу, морщась от болезненных ощущений и вздрагивая, когда зубы впивались в шею, а пальцы в кожу. Марат сжимал его бока с такой силой, что синяки грозили расцвести на ней буквально за пару часов. Царапал короткими ногтями выпирающие тазовые косточки и кожу над резинкой трусов, языком ловил мелко дёргающийся кадык, прихватывая его губами. Ставров стянул с себя майку и грубо впился в губы, кусая, сминая мягкую плоть, толкаясь в рот языком и наслаждаясь испуганным хныканьем. Сашка дёрнулся, хрипло выдохнул воздух и болезненно простонал, проводя кончиком языка по кровоточащей ранке на губе. Вырваться не получилось, Марат только теснее прижал его грудью, целовал жадно, всасывая в себя, ловя каждый выдох, Сашка в ответ лишь жмурился и возмущённо мычал. Ему становилось страшно. Впервые он видел друга таким взбешённым, таким горячим и реагирующим на каждое движение. Страх водоворотом смешивался со сладким ощущением подчинения. И с каждой секундой он всё отчётливее понимал, что друг уже не сможет остановиться. Марат оторвался от его губ, дёрнул на себя, перехватывая поперёк спины, и потащил по узкому коридорчику в направлении спальни. Каких-то несчастных пара-тройка метров, и он у заветной цели. Толкнул небрежно на кровать, наблюдая, как тот шлёпнулся навзничь поперёк матраса. Торопливо сбросил кроссовки, рванул ремень. — Марик, — прозвучало немного нервно в тишине, нарушаемой лишь шорохом одежды. Марат дёрнул бровями, словно удивляясь, что тот ещё способен разговаривать, и наслаждаясь тем, как выглядел перед ним Сашка: раскрасневшийся, с раскинутыми руками, растрёпанными волосами и тяжело вздымающейся грудью. Глаза широко распахнуты, смотрят недоверчиво, со страхом. И вроде вот же он, весь для него, такой желанный и покорный. Вот только легче не становилось. Мерзким червём сидела внутри злость, вгрызаясь всё глубже, стоило только глянуть в эти глаза. И от этого он только больше приходил в неистовство. Голос разума заглушался стуком крови в висках, шумом в ушах. Только первобытные инстинкты и желания, которые накрывали с головой, имели сейчас подлинное значение. Стащив наконец ненужные джинсы вместе с бельём, Марат оперся одним коленом на кровать и навис над Березиным, заглядывая в глаза. — Может, сначала поговорим? — едва слышно прошептал Сашка. Он старался не выдать паники, но та всё же просачивалась наружу. Тогда, в номере отеля, в злополучной командировке, у него не было ни грамма сомнения в своих желаниях, не было его и сейчас. Но обволакивающая аура совершенно не способствовала тому, чтобы так же рьяно отвечать на грубую ласку, если это вообще можно было так назвать. Тогда всё было по-другому — он ждал, готовился и сам был провокатором. Сейчас всё оборачивалось против него, и сложно было соображать трезво, когда сквозь тонкую ткань белья явственно ощущался каменный стояк взбешённого лучшего друга. — Поговорим? — ехидно протянул Марат и рывком перевернул его на живот. — Обязательно поговорим, — почти шипением прозвучал голос над ухом, заставляя напрячься, а руки торопливо оглаживали тело. Непривычно горячие ладони обжигали плечи, тяжело вздымающуюся от глубоких вдохов грудь. Марат прихватывал зубами кожу на его спине, на выступающих лопатках, перебирал языком позвонки. Внутри всё скручивало сладким ужасом от тяжёлого дыхания у шеи, от пальцев, дёргающих резинку трусов, от прохлады, на миг задевшей кожу, к которой тут же прижались напряжённые бёдра. И если минуту назад Березин ещё сомневался в намерениях друга, то теперь понял их однозначно, чувствуя, как твёрдый член трётся между его ягодиц. Он попробовал отползти, но всё было тщетно. Марат нависал, закрывая собой все пути к отступлению. — Успокойся, прошу тебя, — обернулся Сашка, — я сделаю всё, что ты захочешь. Марат зарылся носом в его волосы, глубоко вдыхая, и вжался бёдрами ещё теснее. Поняв, что вести дискуссий с ним никто не собирается, Сашка уткнулся лицом в простынь, но не успел даже выдохнуть, как его вздёрнули за бёдра, ставя на колени и заставляя оттопырить зад. Ох, не так представлял он себе всё это, и хотя немного мазохистское предвкушение стягивало в узел мышцы в паху, ноги предательски подрагивали. Горячие ладони беззастенчиво лапали его задницу, сжимали до боли и разводили в стороны. Тут же по ложбинке скользил напряжённый член, упирался в анус, слегка надавливая, и дальше, марая каплями смазки поясницу. — Конечно, сделаешь, — тихо в спину, и цепочка поцелуев по позвоночнику вверх, а затем вниз, и влажный язык в ямочках на пояснице. Собирать дрожь тела под собой оказалось невероятно возбуждающе. Куда уж больше, вертелось на грани затуманенного желанием рассудка. — Ты же порвёшь меня, — сделал ещё одну попытку Березин, удивляясь тому, как его организм реагировал на происходящее. Кровь прилила к лицу, становилось безумно душно, сердце билось слишком быстро, а член возбуждённо пульсировал. Марат замер, немного отстранившись, огляделся в предрассветных сумерках и наклонился, дёрнув на себя ящик рядом стоящей тумбы. Тюбик с непонятным кремом тут же угодил в ладонь, словно только этого и ждал. Щёлкнула по полу выброшенная крышечка. — Не представляешь, как мне хочется разорвать тебя на части, — выдавливая на ладонь добрую порцию белой массы с лёгким фруктовым ароматом, процедил Марат. Ладонь проехала меж ягодиц, размазывая крем, пальцы бесцеремонно толкнулись в зад, двигаясь грубо, небрежно. Сначала один, затем два, скользя, изгибаясь, выходя, надавливая на вход, обводя его и вновь толкаясь. Сашка сжимался, вспоминал, что так только хуже, старался расслабиться и опять сжимался. Ставрову хотелось посмотреть сейчас в его лицо, оценить всю бурю эмоций, но открывающийся вид на оттопыренный зад не отпускал. Покрасневшие мышцы не давали отвести глаз, то, как в них исчезали его пальцы, какими мягкими и горячими они были внутри, как плотно сжимались вокруг, заставляло забыть обо всех других желаниях. — Я думал, что, когда увижу страх в твоих глазах, мне станет легче, — продолжал Марат на удивление ровно. — Но не стало. Подхватив под живот, не позволяя отстраниться и приподнимая выше пытающиеся разъехаться бёдра, он медленно, но уверенно протолкнулся внутрь, почти ложась сверху. Сашка надрывно вскрикнул и дёрнулся, но сильные руки держали крепко. Он чувствовал саднящую, тянущую боль, казалось, в кишки стекла напихали и перемешивают его там с маниакальной медленностью. И оно ранило, острыми гранями врезаясь в тело и сознание, когда Марат подавался назад и толкался вновь. — Мне больно, — проскулил Березин, не узнавая собственного голоса. — Не это ли практика, которой ты так желал? — шепнул ему в ухо Марат и снова толкнулся вперёд. Внутри было чертовски тесно и горячо, мышцы пульсировали и сжимались, усиливая напряжение. — Чёрт, — судорожно ловя воздух, и следом протяжный стон. И эту боль Березин представлял себе не так. Марат больше не прижимал его к матрасу, лишь поддерживал бедра, натягивая их на себя. Но вырываться и кричать уже не было сил. Вот только на следующем толчке из него вылетел такой глухой, утробный стон, что он даже отказывался верить, что способен издавать подобное. — Смотрю, ты начал входить во вкус, — на одном выдохе в ухо, так что волна мурашек пробрала от кончиков пальцев до точки где-то внутри, которая посылала по телу секундные волны удовольствия. Сашка сам не заметил, как подался назад, насаживаясь. Как прогнулся в спине, подставляясь. Как протянул ладонь к собственному члену и простонал, едва коснувшись его пальцами. Марат толкался жёстко, рвано, не соблюдая никакого ритма, натягивал его на себя, раздвигая ягодицы, чтоб чувствовать ещё сильнее, ещё ближе. Рывком вышел, быстро перевернул на спину и снова толкнулся. Сашка зашипел, прогибаясь и принимая, жмурил глаза и кусал губы. Он был здесь, покорный, податливый, распластанный под ним, просяще вскидывал бёдра и совершенно бесстыже подмахивал задницей. Но было мало, мало стонов, мало взглядов из-под дрожащих ресниц, мало Сашки. Замыкание злости всё не отпускало, желание наказать притупляло даже собственное наслаждение, которое было несравненным, но задвинутым на второй план. — Марик, — вскрикнул Березин, переключая внимание. Не вышло. Тогда он закинул руку, обхватывая за шею, и расплылся в безумной улыбке, долгожданно вплетая пальцы в волосы, увлекая его в долгий, глубокий поцелуй. — Марат… — на грани слышимости. Ставров впитывал шёпот и собственное имя с чужими поцелуями, выпивал стоны удовольствия с языка, возвращая ответ грубыми, жёсткими толчками. Сашка оторвался от его губ, но не отпустил, метался в руках, срываясь на бесконечную цепь стонов, смешанных с едва различимым бредом, и снова терялся в объятиях, шептал его имя перед самым оргазмом, часто, неразборчиво. Обхватив худое, дрожащее тело в руках, Марат поймал самый громкий, надрывный стон губами и зажмурился. Сашка дёрнулся и расслабленно обмяк. Пик ощущений оглушил обоих. Эмоции прекратили бушевать, вылившись в самый сильный оргазм в жизни Ставрова. Когда Марат открыл глаза, в голове было на удивление пусто. Он прищурился на брызги рассвета в окне и повернул голову. Осознание шарахнуло по затылку, оказавшись вовсе не дурной фантазией, а явью. Такой реальной, что сердце сжалось от увиденного. Сашка лежал на спине, его грудь легко вздымалась, дыхание уже выровнялось и успокоилось. Губы, опухшие и покусанные, были сложены в какую-то странную улыбку, а глаза открыты и смотрели в потолок, практически не мигая. Марат приподнялся на локте, пытаясь разглядеть в них хоть что-то, но не увидел ничего, кроме пустоты и блестящих капель слёз, что застыли в уголках, тогда как другие, такие же, уже высохли кривыми дорожками на щеках. Внезапно Марату стало страшно. Ужас от содеянного ледяной волной прокатился от макушки до пяток, смывая остатки владевшего им безумия. Что он натворил! Да, во власти своих знаменитых приступов ему случалось впадать в крайности и совершать неадекватные поступки, но даже в страшном сне не представлялось подобного. И самое постыдное, что гнев был только первой движущей силой, второй, гораздо более безжалостной, стало желание — такое дикое и не поддающееся контролю, что начисто смело остатки разума. Он не смог противостоять ни первой, ни второй, удовлетворяя злость и похоть. И уничтожил всё. То, что могло стать моментом наивысшего блаженства, воплощением мечты, началом чего-то нового, превратилось в акт жестокого и бессмысленного насилия. И что теперь? — Саша… Никакой реакции. — Сань, прости меня… Пф, какая глупость — за такое не прощают. — Саш, мне уйти? Губы дрогнули страдальчески, веки опустились. Ясней не скажешь. А чего ты ждал, заботливый насильник? Уйти сейчас было равносильно харакири, но он сам подписал свой приговор. С тяжёлым вздохом Ставров сделал попытку приподняться, но в тот же миг в запястье впились протестующие пальцы. — Стоять, — почти неслышно, но безапелляционно. — И ты посмеешь оставить меня в таком состоянии? Бросив лишь одно «прости» на прощание? Марат, не веря, оглянулся, сталкиваясь с обиженным и возмущённым взглядом. Со страхом и надеждой впился глазами в обращённое к нему лицо, боясь ошибиться в правильном «прочтении». Неужели… — Саша?.. Березин мрачно сдвинул брови. — Сбежать хотел? Обесчестил, и в кусты? А кто жениться будет? Губы попытались изобразить подобие улыбки, но лишь скривились в жалкую гримасу. И вот тут Марата сорвало. Это же Сашка! Такой невыносимый и такой любимый, его Сашка. Одним махом он оседлал бедра, склонился к лицу, обхватывая ладонями, и коснулся мягких губ. Целовал долго, едва касаясь, всё, до чего мог дотянуться. Шептал едва разборчиво извинения, просил прощения и опять целовал. Большие пальцы мягко гладили скулы и подбородок, вплетались в волосы, перебирая беспорядочно спутанные пряди. Среагировал Сашка не сразу. Сначала лишь морщился да жмурился, а потом словно отмер, посмотрел удивлённо в глаза напротив. Разомкнул пересохшие губы в попытке что-то сказать, но вышел лишь сдавленный хрип. Марат замер, прислушался, беспокойно глядя сверху вниз. — Слезь, — едва слышно, так что Ставрову пришлось склониться ухом к самым губам. — Слезь, — повторил, немного откашлявшись, и похлопал его по спине, — ты чертовски тяжёлый, — Марата как ветром сдуло. — Прости… — Эх, — облегчённо вдохнул Сашка и, скосив глаза, несколько секунд изучал терзаемого виной Марата, — заладил. Ладно, тогда давай по пунктам, — он повернулся на бок, вновь оказываясь лицом к лицу. — За что конкретно ты просишь прощения? За что? Ставров задумался. За то, что не поверил. Оттолкнул. За то, как самонадеянно и глупо пытался отрицать свою любовь. За то, что хотел так сильно, что готов был растерзать. За то… Ах, если покопаться, найдётся, наверное, тысяча «за что». Но не хотелось длинных фраз и многословных объяснений. Может, позже… В чём главное? Где квинтэссенция всех его «прости»? Ответ толкнулся в сердце неожиданно. Немного нелогичный, вернее, нелогичный вовсе, но это было именно то, что он чувствовал сейчас. — За то, что я люблю тебя и ничего не могу поделать с этим. Сашка придвинулся чуть ближе, загадочно блестя глазами. — Тогда и ты прости мне то же самое. Его дыхание коснулось губ Марата, и этого хватило, чтобы опять сорвать всё с тормозов. Но спустя минуту, словно спохватившись, Сашка стал судорожно вырываться из объятий. — Постой, — сквозь сбитое дыхание, — а как же этот… Марат не дал ему закончить. — Есть только ты. Всегда был, есть и будешь. Разве ты не знал? Сашка смотрел так настороженно и пристально, словно сканировал сетчатку. Но напряжение постепенно отпускало. — Ну смотри, сам напросился, — он уже не противился жадным поцелуям, скользящим по лицу и шее, — ты больше никуда от меня не денешься. Я этого не допущу. На секунду оторвавшись от мочки его уха, Марат сокрушённо пробормотал: — Эти слова должен был произнести я. Один короткий зимний день… «Дворники» чуть поскрипывали, без устали сражаясь с тяжёлыми, мокрыми хлопьями снега, летевшими в лобовое стекло. В салоне приглушённо шелестел голос диджея, перемежаемый рекламой и разудалой музыкой. На соседнем сидении, привалившись к дверце, клевал носом Сашка. Угодив в очередную пробку, Марат наконец отвлёкся от дороги и бросил в его сторону укоризненный взгляд. Говорил же, спать пора. Так нет, все мало. Неугомонный ты наш! Ставров невольно усмехнулся, испытывая некоторую вину и смущение при воспоминании о минувшей ночи. Да, он, пожалуй, тоже был хорош (кто ещё неугомонный). Знали же оба, что завтра понедельник. Снова накатило уже привычное, но оттого не менее пронзительное чувство, которому он даже в мыслях суеверно боялся дать определение. Они с Сашкой почти полгода вместе, а Марат так и не привык относиться к этому, как к обыденному. Всё ещё не мог поверить, что происходящее не сон, не временная прихоть фортуны. И каждый день воспринимал по-особенному. Он ткнул в плечо сопящего Березина. — Эй, соня, подъём. Почти приехали. Высыпаться надо ночью. — На том свете отосплюсь, — недовольно пробурчал тот, но глаза открыл. Потянувшись всем телом, насколько позволяло пространство, встряхнулся, как сенбернар после купания. — Это твоё радио дремоту наводит. Он потянулся к кнопкам магнитолы, и из динамиков вдруг грянуло заливистое и весёлое: «Кабы не было зимы…» Марат вздрогнул. В памяти, как вспышка — такой же зимний день. Он и Катенька Ворошилова едут на встречу с Лео. Его первую встречу с Лео, приведшую к столь непредсказуемым и судьбоносным последствиям. Как много всего произошло за этот год. Жалел ли Марат о чём-либо? Да, но только об одном — что заставил Лёньку страдать. Пусть невольно, пусть даже не понимая этого, обманул его, обманул с самого начала. И никакие благие намерения или добросовестное заблуждение не могли искупить этот грех. Как и тот, что он так и не решился попросить прощения. Марат вдруг задумался — а что было бы, не появись Лео в его жизни? Скорее всего, ничего. Вернее, всё осталось бы, как прежде — неразрешимые вопросы, безответное чувство, унылая лямка примерного семьянина в будущем. И Сашка, так навсегда и оставшийся только другом… Марата аж передёрнуло от такой картинки. Нет, всё-таки босс — умнейший мужик, хоть и с заскоками. Если б не эта безумная затея со стриптизом… — Эй, — на этот раз заскучавший Березин похлопал его по плечу, — земля — космосу, приём. В какой астрал ты улетел? Ставров перевёл на него задумчивый взгляд, всё ещё во власти своих мыслей. — Интересно, а ты испытываешь благодарность к шефу за тот новогодний сюрприз? — Ещё чего, — скривился Сашка, но тут же сменил тон, уловив суть вопроса. — Раньше причин не видел, но ты, пожалуй, прав. Если бы не он, неизвестно, сдвинулись бы мы когда-либо с мёртвой точки. Так что, теперь буду благодарен по гроб жизни. Марат улыбнулся. Сашка понял его правильно. — Уверен? — На сто процентов. Хочешь поклянусь на Библии? Ставров сбросил скорость, осторожно вползая на уже забитую автомобилями стоянку возле офиса. — Извини, забыл взять с собой. То ли из-за Сашкиной серьёзности, то ли от вновь нахлынувшего того самого чувства без определения (ай, ладно, Марат махнул рукой на свои страхи) — счастья, конечно же, счастья, но в горле зачесалось как-то подозрительно, а в глазах возникла некая нечёткость. Так, только не сейчас, не время разводить сантименты. — Кстати, — он тщательно откашлялся, прогоняя невесть откуда появившуюся охриплость, — ты не забыл, на носу очередной новогодний огонёк. Что, если шанс блеснуть талантами на этот раз выпадет тебе? Сашка в картинном ужасе округлил глаза: — О нет! Боюсь даже представить, что ещё придёт в светлую голову великого СС… Быстро оглядевшись и убедившись, что прорывающийся сквозь снегопад народ под капюшонами и зонтами не склонен озираться по сторонам, Марат рискнул прижаться к губам любимого. — А если в мою? Тот даже не стал заморачиваться проверками, возвращая поцелуй. — Всё, что угодно…***
Лео устало спустил с плеча дорожную сумку и потянул носом воздух родного жилища. Затхлостью не пахло. Зеркала блестят, нигде ни пылинки. Ребята, которым он оставил квартиру, убывая в четырёхмесячное турне, постарались вернуть её хозяину в надлежащем виде. Он снова дома. Позади изнурительные гастроли — бесконечные переезды-перелёты, гостиницы, все прелести кочевой жизни. Но почему-то радости от возвращения не ощущалось. Напряжённая работа спасала от мучительных мыслей, а постоянное нахождение в коллективе не позволяло впадать в депрессию. Но ни то, ни другое не способствовало исцелению. Ему по-прежнему было плохо. Да, не так, как в тот день, когда он собственными руками отдал на поругание свою любовь, пусть и во имя благой цели, как тогда казалось. Но боль не ушла. Полгода, проведённые рядом с Маратом, произвели в нём необратимые изменения. Проживший большую часть жизни по общежитиям и съёмным квартирам, не имевший связей более прочных, нежели дружески-сексуальные, он впервые понял, что любовь и отношения могут быть другими. Впервые за свои двадцать шесть влюбился отчаянно и беззаветно и даже некоторое время верил, что это взаимно. Чувствовать себя любимым, быть окружённым заботой, знать каждый день, что кто-то ждёт тебя и нуждается в твоей любви… Даже ведение совместного хозяйства — все эти бытовые мелочи и проблемы — доставляло Лео неизъяснимое удовольствие, так же впервые за долгие годы даря почти позабытое чувство семьи. И не важно, что идиллия продлилась недолго, он был благодарен Марату за незабываемые моменты. И доказал свою благодарность. Прав ли он был, пойдя на столь радикальные меры, чтобы заставить себя расстаться с Мариком? Думать об этом было больнее всего. Но Барский утверждал, что прав… Барский. С той роковой ночи они виделись лишь единожды. Влад заявился нежданно, на третий день, когда Лео, забив на звонки и работу, самозабвенно топил горе в вине. Ковалёв плохо помнил ту встречу. Был пьян в дымину. Всплывало лишь, как рыдал, размазывая сопли, выкрикивал проклятья и даже, кажется, швырялся посудой, прогоняя незваного гостя. Подробности не сохранились. Кроме одной. Отчего-то даже во хмелю в память врезалась прощальная реплика Барского: «Я забуду всё, что ты наговорил. Тебе сейчас больно, и хочется, чтобы больно было всем. Но боль пройдёт. Я подожду. Просто позвони». После этого настойчивый ухажёр пропал. Лео, во власти своих страданий, в общем, не сильно расстроился, с горьким удовлетворением убедившись, что понимал всё правильно. Получив своё, тот утратил интерес к какому-то танцоришке. Ну и пусть. Но тем не менее временами ему не хватало Влада — его здорового цинизма и жизнеутверждающего самомнения. И то, и другое очень не помешало бы Ковалёву в процессе долгой и мучительной реанимации своего разбитого сердечка. Впрочем, пустые сожаления. Ему не привыкать к одиночеству. Жизнь продолжается. Он прошёлся по квартире, стараясь не вызывать в памяти всякие милые сценки, некогда оживлявшие пустоту этих комнат. «Всё будет хорошо. Надо просто жить». Но тоска, словно желчь, просачивалась в кровь, невзирая на мантры. Всё пройдёт. Всё пройдёт, Всё прой… И в этот момент ожил мобильный. — С возвращением. Ты так и не позвонил. Странное дело, слушая бархатный баритон на том конце, Лео охватила внезапная слабость и облегчение, словно его спасли на краю пропасти, прижали к груди, согрели в объятиях. — Ты тоже. — Ты сам запретил мне. Возразить было нечего. Молчание затягивалось. — Лёня, можно я приеду? Вот с чего вдруг слёзы? Подумаешь, «Лёня»… Но вдруг почему-то стало легче дышать. Или, наоборот, сложнее. Нет, ну слёзы-то откуда?! Лео непроизвольно шмыгнул носом и услышал тихий смешок в трубке. — Так я приеду? Жизнь продолжается…***
А тем временем где-то… — Знаете, Катюша, я думаю, нашим новогодним корпоративам не хватает… Девушка на секунду зажмурилась, но тут же сверкнула полной обожания улыбкой. — Чего, Семён Семёныч? Катенька Ворошилова ненавидела Новый год.