***
Только это не было слабостью организма Молли. Нет, абсолютно нормальная реакция на сонный порошок в чае. Отравить, усыпить, обездвижить — женщины Блэк владели этим искусством в совершенстве. — Локомотор, — Цедрелла перемещала невестку бережно. Артур выбрал эту девочку без материнского благословения, без надлежащей и приличествующей достойным магам длительной помолвки, так что, признаться, миссис Уизли недолюбливала невестку… но теперь всё иначе. Молли ждёт первенца. Теперь рыжая Прюэтт — надежда всего рода Уизли. Чистая кровь. Обновление. В ушах звенело, но руки у старой ведьмы не дрожали. Какой бы ни была жертва — чистая кровь важнее. Она снимет клеймо, чего бы это ни стоило. — Внук, если что-то пойдёт не так, я верю, что ты простишь, — подобием молитвы обратилась Цедрелла к округлому животу Молли и, после секундной паузы, отправилась переодеваться. Нижняя рубаха из шерсти чёрного козла. Даже вспоминать тошно, чего ей стоило добыть шерсть, вычесать её, спрясть, соткать, выкроить, сметать и сшить. Никогда она не любила возиться с иголкой и ниткой. А уж лысые козлы, обиженно блеющие в стойлах, иногда снились ночами. Смех и грех — затевать ритуал из темнейшей магии, но испытывать неловкость за неудобство, причинённое глупому животному. Неужели вот эти надуманные глупости няня называла «быть истинной леди»? Стричь скотину приходилось ночами. И всё это в тайне от сыновей. Магглы до сей поры трясут своих подростков, подозревая не то злые шалости, не то сатанизм. Пусть себе. Матриарху Уизли нет дела до магглов. Цедрелле Блэк — и подавно. Фибулы с рунной гравировкой скрепили ворот и плечи. Общим числом — ведьмина дюжина. Эти застёжки — последнее сокровище семейства Уизли. Тягучая старая магия пощипывала кончики пальцев и заставляла волосы слегка шевелиться и потрескивать крошечными искрами на самых кончиках. Гоблинская работа. Таких больше не делают — запрещено. Цедрелла мельком глянула в зеркало, любуясь старинными застежками, с успехом заменяющими ювелирные украшения. Да и стоят они теперь, пожалуй, подороже иных драгоценностей. Поверху — мантия из белой шерсти единорога. Это было куда проще и сшить, и достать, несмотря на то, что материал дорогой и, в принципе, его можно заменить рубищем из кладбищенской крапивы… Не хватало ещё исколоть руки! Кожа на них и так покраснела от бесплодных попыток смыть запах чёрного козла. По счастью, в её приданом хранится не только дохлый нюхлер, подброшенный заботливой сестрицей. Все девицы Блэк до замужества ткут себе из дорогущей, чуть светящейся шерсти, кто сколько не поленится. И сотканное принадлежит только пряхе. Когда-то от этой ткани она отрезала на крестильные распашонки для сыновей. Нашелся клочок, который она отложила на саван. Пришлось, правда, перешивать. Теперь снять чепец и разуться. Только так: босая и простоволосая. Она просительница. Империо на гномов запустило обратный отсчет. Пять минут на то, чтобы министерские клуши раскачались и выслали команду авроров. Если повезет — семь. Но не в её положении надеяться на везение. Пятерка уродцев тупо раскачивалась в такт речитативу заклятий, уставившись в пространство пустыми взглядами и пуская слюни. Цедрелла раздражалась. Небо темнело. Похоже, собиралась гроза. Пока что всё шло как надо. Молли застонала и попыталась приподнять голову. Не удалось. Залаял старый крупп Цедреллы, чёрный Крампус, оповещая о визитёрах. — Артур, — прошептала Молли, мечтая лишь о том, чтобы все происходящее оказалось бредом. Её лихорадило, поднялась температура, губы спеклись противной корочкой. Латынь звучала торжественно и пугающе. Гномы подняли гвозди, выкованные из хладной стали, чтобы в положенное время проткнуть ими свои сердца. Гости, ругаясь, пытались усмирить круппа. Вот их раздражение достигло предела и животное захлебнулось визгом, оборвав последнюю жалобу на высокой ноте. «Что ж, старик достойно погиб», — не прекращая ритуала подумала Цедрелла, на миг прикрыв глаза. — «Чего и желать старому круппу? Мне вряд ли позволят погибнуть на дуэли. Отправят гнить в Азкабане. Но нужны ещё две минуты. Ещё две минуты. Небо почти чёрное. И грохочет гром. Это плохо. Очень плохо». — Артур! — чуть громче прохрипела Молли. Температура поднималась с каждой секундой. Казалось, что ещё немного и кровь вскипит. Дул ветер, но вместо того, чтобы остудить кожу, словно раздувал жар. Хоть каплю дождя. Однако в чёрных тучах лишь грохотало. — Миссис Уизли, пожалуйста! — жалко кривя губы, обратилась Молли к свекрови, та не прервалась ни на вздох, даже ресницами не дрогнула. Прямая, как палка, она стояла широко расставив босые ноги и подняв лицо к небу. Ветер трепал чёрные с проседью волосы и белоснежную мантию — Молли не помнила, чтобы видела такую на свекрови прежде. Палочка лихорадочно металась по воздуху, подчиняясь держащей её руке, за слабо светящимся кончиком тянулись чёрные и багровые полосы. Грохотало всё сильнее, жар увеличивался, глоток воды для Молли стал смыслом существования. — Артур, — прохныкала она, пытаясь заплакать, но глаза были сухими. — Артур…***
Артур Уизли почувствовал неладное с самого утра, но аппарировать домой, покинув рабочее место, решился далеко не сразу. Можно сказать, что он пришёл в последний миг, к падению злобного и кусачего любимца матушки. Авроры — стандартная выездная тройка в форменных мантиях — устремились в сад, и ничего не оставалось, кроме как присоединиться к бегущим. Открывшаяся картина еще долго являлась Артуру в кошмарах: Авроры вязали мать, даже под Петрификусом старающуюся шептать заклинания, а он всё бежал к жене, пытаясь обогнать узкое жало молнии, вырвавшееся из тучи, и понимая, что н е у с п е в а е т. Во сне под ноги попадала тушка чёрного петуха, он падал, падал, падал… и просыпался с криком, выходил на кухню попить воды и сидел, уставившись на полный стакан, и на смену снам являлись воспоминания. Петух, кочка, ветка, труп гнома или собственные ноги — все произошло так быстро, что он не помнил в действительности обо что споткнулся. Вот он бежит, а вот уже лежит, ноет и кровит распоротая о какой-то гвоздь рука, аппарируют к месту событий колдомедики, шипит молния, ударяясь в женское тело и почти сразу начинается дождь. Да какой! Ливень. Как будто они в тропиках, а не скромной старушке-Англии. Скидывает с себя Петрификус мать и выкрикивает какой-то бред на латыни, но её почти сразу утаскивают порталом в отдел, а бледный до зелени молоденький колдомедик Сметвик бежит к дороге вызывать «Ночной рыцарь», поскольку порталом или каминной сетью Молли переместить не получится, а на штатном ковре-самолёте они просто не успеют её довезти. Следом — рывком — запах бадьяна, перебинтованная ладонь, суета людей в лимонно-жёлтых халатах, документы на подпись от авроров и невыразимцев и обескровленное, утомленное до крайности лицо дядюшки Ланселота Прюэтта*, спрашивающего, кого оставлять — мать или младенца? И собственную истерику, остановленную лишь пощёчиной старухи Тагвуд, самым целительным, как выясняется, средством. Он выбрал Молли. Проклиная на все лады себя самого и родную мать, он выбрал жену, осознанно подписав смертный приговор первенцу. Они уже выбрали ему имя. Септимус Арлен. Кусок мяса достали из тела жены и бросили в лоток. Рядом на подставке стояли зелья и мази. Кто-то колдовал, кто-то на кого-то кричал и требовал не спать. Лоток толкнули. Покачивающийся колдомедик прямо из флакона отхлебнул бодрящего и вновь повернулся к Молли. Флакон упал на столик, едва не попав в кусок… в Септимуса. Двигаясь, как сомнамбула, Артур прошёл к столу и взял недоношенного младенца на руки: — Сынок, прости нас… меня… — пальцы уловили странное шевеление. — Это же… Это пульс! — Артур! — зло каркнул целитель Ланселот. — Я спросил — ты ответил. Положи. — Но… — Артур еще что-то блеял, однако целителям было не до него. Они уже завязали поток магии на Молли. Менять решение было слишком поздно, а ненужная суета стоила бы жизни обоим пациентам. К тому же, целители были чистокровными и знали, что даже если мальчишка каким-то чудом выживет — станет сквибом. Несколько десятков лет назад сквибов выбраковывали куда более жёстко, убивая вполне здоровых новорожденных (а то и семилеток). Да и не особо верили эти колдомедики в чудеса. Артур стоял, прижимая к себе сына и чувствуя, как затухает под пальцами пульс. — Какого драккла, Ланси! — старуха Тагвуд перекинула свой участок на напарника и в пять движений обрезала и перевязала пуповину. — Смотри, папаша. Магию качают так: палочку приставляешь сюда, переставляешь сюда, делаешь полный глубокий выдох. Переставляешь сюда. И по кругу. Перестанешь качать, он умирает. — Тагвуд! Тебя через гиппогрифа кентавром! Держи!***
Показанный старой ведьмой приём назывался «Дыхание магии» или, на целительском жаргоне, «насос». Его проводили сильнейшие колдомедики, исключительно из старых семей, по сменам — не более получаса работы для одного целителя в сутки. Либо час — и трое суток реабилитации. Артур держал «насос» четыре часа, пока вытащившие с того света свою пациентку медики не опомнились. Доктор Прюэтт с маггловским чертыханием отнял у него палочку и собственноручно затолкал в палату, приставив интерна с батареей разнокалиберных пузырьков со всевозможными восстанавливающими зельями. Мальчишка был жив, к тому же оказался на редкость горласт. Молли почти месяц провела в больнице в целебном сне. За это время Артур понял, что колдовать как раньше больше не получится никогда, окрестил сына и побывал на заседании Визенгамота по делу «Маги против Цедреллы Уизли». Мать вновь выглядела привычно, со строгим взглядом и царственной осанкой, во вдовьем чепце и старомодной мантии. Она больше не казалась сбесившейся ведьмой. Степенно отвечала на вопросы: «Да, планировала, готовилась, искала книги», «Да, в здравом уме и твердой памяти опоила, начертила, зарезала, провела ритуал», «Нет, Империо на гномов неподсудно, они не признаны существами — только тварями, а на этих можно даже Аваду». Зал бурлил, она же казалась высечена из гранита. С достоинством выслушала чудовищный приговор: двадцать лет Азкабана. Из них первые пять лет — на нижних уровнях. Без права переписки. Артур еле пробился к ней, растолкав журналистов: — Зачем? Мама! За что?! — Ты поймёшь, сын. Всегда чисты. Я сделала это ради внука, — Цедрелла нашла в себе силы улыбнуться. Авроры потянули её на выход. — Принеси его! Слышишь? Я должна его увидеть, прежде чем… — её голос сорвался, охрана втянула осуждённую в дверной проём. Артур остался стоять под градом вопросов и вспышками фотокамер. Он долго колебался, но целители не возражали, мать было жалко - в итоге Артур с тогда ещё некрещёным первенцем стоял у лодочного причала. Сюда приходили все, кто хотел проводить родных в обитель ужаса и холода. К Цедрелле явилась целая толпа. К удивлению Артура - почти все Блэки собрались, были и Краучи, и Яксли. Переминались братья Артура - Чарли и Билли, что-то настойчиво впихивая в лапы лодочника и охраны. Матери никто никаких сумок и свертков не передавал, и Артур тут же почувствовал себя глупо. Он стоял под чарами невидимости, смотрел на всю эту суету и, пожалуй что, так бы и не решился, если бы провожающие не ушли, а мать не замешкалась на причале. Стиснув зубы, Артур отменил заклинание, наложенное дядюшкой Ланселотом: — Мама! — Артур! Пришёл... — Мама, шоколад, пледы… — Не положено, — воздвигся рядом шкафообразный охранник, готовый, впрочем, забрать сумку. «На шоколадных лягушках ряху наел», — со сдержанной неприязнью подумал Артур и отпустил ручки — не до неё сейчас. Охранник перехватить не успел, и пледы, шоколад и коньячные бутылки булькая и перестукиваясь упали на берег. — Значит, вот ты какой, Вильям Уизли, надежда рода, — мать шагнула вперёд, игнорируя напрягшихся охранников. Что охрана? Артур почувствовал, как и сам украдкой сжал палочку, скрытую в рукаве. — Септимус, ма. Мы же хотели… ну… как отца, — неловко поправил он. — Вильям. Хранимый судьбой. Благословляю его, правом старейшей в роду. Сын, я прошу, пригласи брата на крестины. — Билла? После того, что он натворил? Ма! — Позови Чарльза. — Время, — снова вылез охранник. С видом опальной императрицы Цедрелла ступила на борт (иначе не скажешь). Снова взглянула на маленькое сморщенное личико внука и улыбнулась. На ресницах женщины блестели слезы. — Возьмите, возьмите сумку, — засуетился Артур, подсовывая холщовую суму охранникам в надежде, что хоть один плед достанется матери. — Оставь, — властным жестом остановила его Цедрелла. Лодка отчалила. — Скажи ему, — донеслось из взявшегося ниоткуда тумана, — скажи ему, что всё только ради него. Ради семьи… …ради рода… — совсем уж тихо донеслось до Артура, и молочно-белой ватой туман укутал берег, окончательно гася звуки. Глава семейства активировал портал и перенёсся к жене в больницу.