Saltillo — The Opening
Блестящая поверхность ножа отражается в зеленых глазах ледяным блеском, разрезает легким движением, касаясь фарфоровой поверхности с неприятным скрипом. Гарри тщательно пережевывает пищу, внимательно вглядываясь в экран телевизора. Он не хочет упустить ни секунды новостного эфира. На его лице нет улыбки, но глаза выдают его. Они сияют! А глава полицейского управления устало потирает переносицу, пока мама несчастной жертвы заходится в крике на заднем плане. — Полиция делает все возможное для поимки убийцы, но преступник очень умен… Камера скользит по наполненной сотрудниками полиции улице и Гарри замечает женскую ногу в порванных чулках. Он точно помнит, куда положил ее прекрасное тело. Совершенное! Он видит чёрные туфли на красной подошве, тонкие щиколотки, рваные раны на бедре, порванную блузку, измазанную в грязи, искусанные до крови губы и эти смотрящие на мир чернотой глазницы. Глаза! Когда Гарри впервые заглянул в них, столкнувшись с девушкой у дверей клуба, он уже не мог ни о чем думать. Она была ему нужна. Такая уверенная в себе, такая жизнелюбивая, такая прекрасная. Размазанная тушь только подчеркивала всю красоту этого глубокого карего цвета, разжигая желание увидеть ужас в этих глазах. Кофе горчит. Гарри облизывает губы медленно, с наслаждением, вспоминая, как яростно она сопротивлялась, когда поняла истинное намерение Гарри, как громко она кричала, когда нож медленно ласкал ее тело, оставляя свои безжалостные узоры. Если бы они знали, как она боролась за жизнь, хваталась своими тоненькими пальчиками, оставляя на плечах Гарри царапины! Они бы гордились. Он гордится ей, своей безупречной жертвой. Полицейские продолжают исследовать место преступления, а зеленые глаза жадно рассматривают каждую деталь их работы. Репортер рассказывает о жестокости, с которой была убита бедная девушка, а Гарри удивленно поднимает брови. Он любил ее, он заботился о ней, он показал миру все ее совершенство. Это не жестокость. Это красота. — Почему ты сидишь здесь в одиночестве? Отец хочет, чтобы ты завтракал с нами в столовой. Мамин звонкий голос отвлекает Гарри от мыслей, а рука непроизвольно сжимает нож крепче. Отец хочет. Значит, Гарри должен повиноваться. — Я сейчас приду. Прости. Гарри смотрит на вошедшую на кухню женщину и улыбается, скрывая в глубине зеленых глаз настоящее чувство. В ее облике идеально все: начиная от аккуратных туфель и заканчивая безупречной прической. Но она насквозь пропитана фальшью, лицемерием, гордыней. Гарри знает, какая она на самом деле. Гарри знает, что если вспороть ей живот, то завоняет тухлятиной. — Дорогой, зачем ты смотришь это? — женщина наигранно ужасается происходящему на экране, закрывая рот ладонью. — Ах, бедняжка! Каким монстром нужно быть, чтобы совершить такое?! Монстром, которого создала ты! Слова не срываются с губ, остаются горьким осадком на языке, разъедая Гарри, словно кислота, но желание произнести их переполняет. Мечты о том, чтобы раскрыть матери все секреты никогда не покидали его, когда-нибудь они исполнятся. Когда-нибудь он заглянет в переполненные отвращением и ужасом глаза, когда-нибудь он сделает ее совершенной, сняв с лица маску и обнажив всю гниль, которая у нее внутри. Но он всего лишь выключает телевизор, поднимается со стула и послушно идет вслед за матерью.***
Гарри завороженно смотрит на руки новой домработницы, которая услужливо ставит перед ним стакан свежевыжатого сока. Он хочет коснуться их, провести кончиками пальцев по запястьям, сжать в ладонях. Такие хрупкие — одно грубое движение и можно услышать хруст костей. Он хочет услышать его! — Гарри, ты меня слушаешь? Хочет насладиться ее криками, пока он будет ломать каждый пальчик, каждую косточку, выворачивать каждый сустав этих прекрасных рук. Он бы целовал их. Исковерканные. Совершенные. Но правила нельзя нарушать — нельзя избавляться от людей, находящихся в ближайшем окружении. Так жаль. — Гарри?! Слова. Слова. Слова. Предложения, высказанные в приказном тоне и молчаливые податливые кивки. Это единственное общение с отцом, знакомое Гарри. — Да, отец, я все понял, — он переводит взгляд на мужчину, делая глоток апельсинового сока, прислушиваясь к тихим удаляющимся шагам прекрасной девушки. — Ты можешь во мне не сомневаться. Я буду лучшим студентом. Гарри наигранно улыбается. Ему нравится такое общение — лишенное эмоций. Приказ и исполнение. Кукловод и марионетка. Отец и сын. Здесь хотя бы нет притворства и лжи, в отличие от всего остального. В отличие от показной идеальности их семьи. Уважаемый отец, любящая мать, примерный сын. Красивый дом, воскресные походы в церковь, занятия гольфом, семейные ужины, милые улыбки, завистливые взгляды соседей. — Стажироваться летом будешь у меня. — Конечно. Интересно, что бы сказали соседи, узнав правду? Они бы вскрикнули возмущенно, увидев, как отец затыкает мать ударом ладони по лицу? Они бы скривили губы в презрении, увидев, как мать напивается у себя в спальне? Мистер Стайлс осторожно поднимается из-за стола, бросая салфетку около пустой тарелки, поправляет пиджак и целует маму в подставленную щёку, пожимает сыну руку. Идеальная семья. Идеальные улыбки. Идеальная ложь. А что бы они сделали, увидев окровавленные руки Гарри? Увидев, как примерный сын разрезает плоть, наслаждаясь брызгами крови, как ломает кость за костью, упиваясь звенящими в ушах криками? Гарри улыбается, провожая отца взглядом на очередную важную встречу с инвесторами. Но мыслями он уже очень далеко. Там, где его очень ждут. Там, где он хочет быть. — Я сегодня буду поздно, мам. — Да, конечно, дорогой. Женщина уходит из комнаты, размеренно цокая каблуками, даже не поинтересовавшись, где задержится сын, а Гарри хватает рюкзак и ненадолго застывает в дверях комнаты, осторожно наблюдая, как домработница убирает со стола.***
— Стайлс, ты должен там быть! От чтения болят глаза, а юридические термины вызывают головную боль. И даже свежий воздух и на удивление прекрасная погода не способствуют усвоению нового материала. Гарри устало потирает виски, не глядя на подошедшего парня, точнее сказать, подлетевшего. Но тому, кажется, наплевать на тяжелый вздох, на уставший вид сокурсника, он скидывает ветровку и садится рядом с Гарри на скамейку, неуклюже толкая парня. — Должен быть где, Шон? Гарри знает, где должен быть. Где его очень ждут. И это точно не очередная вечеринка, устроенная кучкой неудачников с раздувшимся самомнением. Но он загибает краешек страницы в толстой книге и поворачивается к парню, лицо которого явно говорит о том, что Гарри будет полнейшим придурком, если откажется. — На вечеринке у Макса! — восторг в глазах напротив вызывает искреннюю улыбку на лице Гарри. Если бы Шон был на пару лет младше, он бы точно прыгал от нетерпения. — Там будет море алкоголя и еще больше девочек. Давай, оторвись от книг, мы должны развлечься! — Должны? — тихая усмешка. Если бы Шон увидел, как может развлечься Гарри, смог бы он оценить по достоинству? Адреналин, восторг, совершенство? Вряд ли. — Серьезно? Не уверен, что я горю желанием. — Зануда Стайлс. Хватит быть таким! — Каким же? Гарри играет удивление, но в голове уже появляются мысли, куда интереснее, чем глупые предложения сокурсника. Мысли о том, как здорово было бы отрезать этот болтливый язык и запихнуть его поглубже в глотку. Гарри с удовольствием устроил бы такую вечеринку. — Прилежным учеником! Ты просто ужасен! Учебники, учебники, учебники. Сколько можно? Это колледж — время веселья, время экспериментов. Ты упустишь все самое интересное. О тебе и так уже говорят… — Говорят? — брови непроизвольно хмурятся, а сердце начинает стучать немного быстрее, совсем чуть-чуть, но Гарри не может этого допустить. Не может допустить волнения, разговоров, слухов, сплетен. Он должен быть, как открытая книга. — Что обо мне говорят? — Что ты странный. Мало с кем общаешься, никуда не ходишь, пропускаешь все вечеринки. Но я же знаю, что ты не всегда был таким. — Ладно. — Ладно? — Да, ладно, — Гарри аккуратно укладывает книгу в рюкзак и поднимается на ноги. Хватит учебы на сегодня, Шон прав, пора повеселится. Тем более, его уже заждались. На самой приватной вечеринке. — Я пойду. — Ты серьезно? — Еще один вопрос, и я возьму свои слова обратно. — Нет, нет, нет. Я молчу! Гарри позвякивает ключами от машины, направляясь прочь из парка. Ехать далеко, и надо бы побыстрее отделаться от Шона, а то его гостья начнет волноваться. Но парень быстро нагоняет его и закидывает руку на плечо Гарри. Хочется ее сломать. — Когда будет вечеринка? — В субботу. Это будет круто, друг. Гарри в этом очень сомневается. Но в чем нет никаких сомнений — сегодня будет весело.***
Тишина. Только звук врывающегося в легкие воздуха, да размеренный шум колес за окнами машины. Умиротворяющий. Голова немного гудит, но скоро все прекратится, скоро он сможет вдохнуть полной грудью. Гарри сжимает руль и поворачивает налево, прочь от оживленной магистрали, прочь от светофоров и пробок, прочь от чужих глаз. Он нетерпеливо поджимает губы, чуть сильнее нажимая на педаль газа, а деревья сжимаются вокруг него все плотнее и плотнее. Окутывают своей зеленью, прячут в своей тени. Солнце почти не проглядывает сквозь их толщу, в полумраке можно потеряться, запутаться, но Гарри знает эту дорогу наизусть. За последние пару лет он ездил сюда очень часто. Он бросает машину недалеко от поваленного дерева, прячет ключи в карман и достает из багажника рюкзак. Не тот, с которым он ходил на учебу, гораздо больше и тяжелее. Сердце в груди размеренно стучит, а зеленые иголки остаются в кудрявых волосах, когда Гарри пробирается дальше сквозь колючие ветви деревьев. Он останавливается, перекидывает рюкзак на другое плечо и улыбается, когда его глаза натыкаются на небольшой, чуть покосившийся дом. Он еле заметен, в этой полутьме. Его дом. Скрип ступеней нарушает окружающую тишину, резко проходится по ушам, но быстро замолкает, словно ничего и не было. Дверь звучит чуть тише, и где-то внутри звучит колокольчик, когда Гарри быстро проскальзывает внутрь. Контраст между домом родителей и этим домом катастрофический. Небольшая гостиная, из мебели в которой присутствует только старый диван, стол у окна и шкаф, лишившийся пары полок. Тут же небольшой угол, выделенный под кухню с ржавой раковиной и работающей последние дни плитой, и дверь, ведущая в туалет. Гарри любит это место. Он кидает рюкзак на диван и спокойно раздевается, аккуратно складывая дорогую одежду на подлокотник. Рядом его дожидаются простая футболка, спортивные штаны и дешевые кроссовки. Все черное — на нем незаметна кровь. Гарри наливает стакан воды и, не делая ни глотка, стоит, будто прислушиваясь. Шум ветра за окном, пение птиц, и… лязг железа. Чуть слышный, словно галлюцинация. Свободной рукой он откидывает в сторону старый ковер, заставляя множество пылинок кружиться в солнечных полосках, проникающих из окна. И если не приглядываться, эту дверь вряд ли получится заметить, она хитро спряталась среди половых досок, и только тяжелая ржавая ручка выдает ее. Гарри резко дергает за нее, откидывая тяжелую дверь, берет оставленный на полу стакан и ступает на прогнившие доски уходящих в темноту ступеней. Самое время, он устал от света, от него начинает болеть голова. — Это я, милая моя, — Гарри обращается, казалось бы, в пустоту, но в ответ слышит тихий скулеж. Испуганный. Ступенька, еще и еще, щелчок выключателя и лязг железа, а руки покрываются мурашками, но не от неприятного звука — от предвкушения. — Прости, что задержался, любовь моя. Гарри смотрит в темный угол, в котором угадываются очертания человека, девушки, маленькой хрупкой девушки. Она дрожит, сильно, это легко заметить даже при таком скудном освещении. От ее ноги тянется тяжелая цепь. Она прижимается к стене из последних сил, хочет просочиться сквозь нее, спрятаться, убежать. Умереть. — Давай, выходи ко мне. Я принес попить. Тело на секунду застывает, а дыхание тяжелеет. Девушка протягивает руки ближе к воде, ближе к свету. Кожи на пальцах нет, ногти выдраны с корнем, застряли в исполосованных стенах дома. — Нет, нет, нет. Двигайся ближе. Иди ко мне, я напою тебя. Пожалуйста. Короткое рыдание, наполненное безысходностью, вырывается из измученного тела. Но жажда сильнее страха, горло уже горит огнем, а язык похож на наждачку, поэтому она исполняет просьбу Гарри. Гремя цепью, сдирая остатки грязной кожи о грубый пол погреба, она подползает ближе, буквально падает в объятия парня. В объятия смерти. Она лишь надеется, что все закончится сегодня, что он не оставит ее больше на несколько дней в темноте, совсем одну. — Представляешь, Эмму показывали сегодня по телевизору, — Гарри ласково подносит стакан к окровавленным губам, не позволяя девушке жадно наброситься, захлебнуться. Вытирает пальцем стекающую по подбородку воду, скользящие по щекам слезы, которые оставляют светлые полосы на грязном лице. Совершенном лице. — Она была так красива! Ты должна была видеть ее! Слезы катятся сильнее, в ушах еще звенят полные боли крики Эммы. Девушка утыкается лбом в грудь Гарри, позволяя ему гладить себя по спутанным, слипшимся от крови, волосам. Рыдания сотрясают и без того дрожащее тело. — Ну что ты, не плачь, не плачь, не плачь, ты не должна. Улыбка — самое прекрасное, что есть у тебя, — он приподнимает ее лицо на себя, заглядывая в потухшие глаза. Подумать только, потребовалась всего пара недель, чтобы навсегда потушить исходящий из них свет. — Знаешь, о чем я думаю, глядя на тебя? — Гарри целует соленые от слез ресницы. — Я думаю о совершенстве. Я создаю совершенство благодаря тебе. Благодаря твоей прекрасной душе, и прекрасной оболочке. Поэтому ты не должна плакать. Ты станешь Великой! Великой жертвой, великой мученицей. — Пожа… Пожалуйста… Отпусти, — девушка говорит настолько громко, насколько хватает сил. Едва слышно. — Отпустить? — Гарри на секунду замирает, будто обдумывая предложение девушки, проводит большим пальцем по ее тонкой шее, слегка нажимая, и тихо продолжает, — Но куда ты пойдешь? Куда? — Домой. Она произносит это на выдохе, хриплый полу-стон полу-всхлип, безжизненный, уже мертвый. Гарри аккуратно кладет ее тело, покорно ожидающее его решения, на пол. Измученный взгляд отрешенно блуждает по клетке, а тихий голос все повторяет и повторяет одно и то же слово. Домой. Домой. Домой. — Твой дом здесь, милая моя. Твой дом здесь. Приговор озвучен. Девушка никак не реагирует, она отползает обратно в свой угол, оставляя на полу кровавые следы, волоча за собой цепь, и продолжает шептать заветное слово, раскачиваясь взад-вперед. Монотонно, спокойно. Безумно. А Гарри открывает рюкзак и достает его содержимое. — Не волнуйся, сегодня все закончится. Ножи и большие гвозди поблескивают в тусклом свете лампы, пока Гарри внимательно их осматривает — не то, что нужно сегодня. Он проворачивает в голове свой план убийства. Безупречный план. Жестокая улыбка призрачной тенью мелькает на, казалось бы, невинных губах, тут же исчезая, заменяясь на сочувствующий взгляд. — Только будет немного больно. Девушка еле слышно скулит, жмется к стене, мотает головой из стороны в сторону. Она желала смерти все эти дни, когда надежда выбраться из подвала покинула ее, когда Эмма кричала не своим голосом, когда ее оставили совершенно одну на полу, залитом кровью. Но жажда жизни просыпается снова, когда на глаза попадается кувалда, когда сердце в страхе колотится слишком быстро. — Нет, нет, нет, нет… Но Гарри не слышит, он внимательно рассматривает орудие убийства, рисуя у себя в голове совершенные картинки. — Не надо… Не надо… Пожалуйста… В его глазах больше нет заботы, сочувствия, любви. В глазах больше нет ничего. Леденящая душу пустота. Гарри быстро приближается, берет скованные руки девушки в свои, держит крепко, игнорируя жалобный писк и шумное дыхание, игнорируя лишенный разума взгляд. Он внимательно оглядывает кисти рук. Ему нравятся женские пальчики. Такие миниатюрные и трепетные. Они словно тонкие ветви молодого дерева, хрустят так нежно и сладко. ХРУСТ — ААААААААААА! Первый крик! Самый красивый крик. Не писк сорванным горлом и не хрип предсмертной агонии, а сильный, полный воздуха женский крик. ХРУСТ ХРУСТ Этот крик проникает в душу, заставляет дрожать, восхищаться, хотеть большего. Гарри хочет. Он хочет сломать каждый пальчик, каждую кость в этом совершенном теле. Он хочет, чтобы ее крики заполнили его, стали его жизнью. — НЕТ… ХВАТИТ… ХРУСТ ХРУСТ Ее пальцы будто непослушные цветы, вывернутые в разные стороны, изуродованные. Безупречные. Гарри шумно выдыхает и поднимается с колен. Его взгляд затуманен, а руки трясутся. Дыхание перехватывает от этой красоты, и он хочет поцеловать каждый её прекрасный пальчик, с отсутствующими ногтями и каплями застывшей крови, он хочет прикоснуться к каждой иссиня фиолетовой подушечке, кожа на которой сорвана до мяса. Он завороженно смотрит на свою жертву, которая пытается вдавиться в стену, спрятать руки, и берет кувалду. Увесистая — она приятно тянет руки, когда он перекладывает ее из одной в другую, когда он первый раз замахивается и… ХРУСТ … и снова слышит разрывающий сознание крик. Она кричит, широко раскрыв глаза, будто до последнего момента не верила, что он сделает это. А Гарри пожирает глазами ее тело, извивающееся на полу и бьет снова. Дробит локоть, затуманивая ее сознание острой, разрывающей болью. Она пытается отползти на спине дальше от широко расставленных ног Гарри, от его сильных пальцев, ловко перехватывающих деревянную рукоять. Она ползет медленно, царапая лопатки о выступы в полу, не в силах перевернуться на живот, прижимая к себе сломанную руку, подвывая. Она умоляет его измученным взглядом — на слова сил нет. ОСТАНОВИСЬ! Но Гарри заносит руку для очередного удара, четкого, точного. Ломает ноги, наслаждаясь звуком разрывающейся кожи. Он творит. Создает чистое совершенство. Но девушка дергается в сторону, и кувалда попадает в живот, разрывая внутренние органы, убивая. Она захлебывается собственной кровью, закатывает глаза и затихает, а Гарри расстроенно поджимает губы. Он не успел закончить, оставалось совсем немного. Он наклоняется, убирает волосы с лица, осторожно касается искусанных губ и нежно целует девушку в покрытый засохшей кровью и испариной лоб. А на щеках появляются ямочки. ***The White Stripes — The Hardest Button To Button
Она сидит на стуле, в своей собственной гостиной, в своем собственном доме, а паника завладевает ее разумом. Слезы текут по щекам, стирая с ресниц остатки туши, размазывая ее по бледному лицу. Хочется звать на помощь, кричать, но грязная тряпка, грубо засунутая в рот, затыкает ее. Руки связаны за спинкой веревкой, а ноги примотаны к ножкам стула. Отчаяние. Оно заполняет, когда незнакомец заходится в безумном смехе, запрокидывая голову назад и сжимая растрепанные волосы. Его кофта задирается и сквозь слезы она видит татуировку кинжала на его руке. — Ты это видела? Он абсолютно безумен! Что он вытворяет, а? На экране телевизора мелькают жуткие картинки, заставляя волоски на руках встать дыбом. Белые обломки костей разорвали кожу, а вокруг них бурой коркой засохла кровь. И нет ни одного нетронутого места на измученном теле. В застывших глазах только одно — боль. Оператор успевает запечатлеть истерзанное тело девушки до того, как полицейский выбивает камеру из его рук. Восторженные голубые глаза отрываются от экрана и прожигают насквозь. Ей страшно. — Я уверен, что убийца — мужчина, — шатен закатывает глаза, полные экстаза, и вскакивает с дивана, принимаясь расхаживать по комнате. — Да, точно! Без обид, но девчонке такое не провернуть, силенок не хватит. Внезапно он замирает. Подносит палец ко рту, будто прося тишины, а девушка пытается освободить руки. Упорно и безрезультатно. — Интересно… Я и он… Он бормочет себе под нос, нажимая на красную кнопку на пульте. Затем оборачивается к девушке, а на губах появляется ухмылка. Жуткая, безобразная ухмылка. — Мне хочется потанцевать! А тебе? Ее кровь впитывается в стягивающую руки веревку, но попытки вырваться проваливаются. А комнату заполняет веселый голос радиоведущего, который быстро сменяется знакомой мелодией. Незнакомец щелкает пальцами в такт музыке, жалеет, что нельзя сделать громче. Он кружит по комнате в каком-то хаотичном танце, а с его губ не сходит безумная улыбка. Пальцы скользят по рукояткам ножей, выхватывая самый большой из подставки. — Он позер. Он хочет, чтобы им восхищались, чтобы перед ним трепетали, дрожали! А знаешь, чего хочу я? Парень резко возникает перед ней, грубо хватает за подбородок и вздергивает ее голову наверх. Острие ножа ослепляет, отражается в наполненных ужасом глазах девушки. — Я хочу веселиться!