Дневник одной агонии. Томас Кромвель в Тауэре

Ему снилась Анна. Тот прекрасный солнечный день, почти вечность тому назад, праздник весны. Нарядные юные фрейлины и придворные дамы гуляют по зеленым лужайкам, расфуфыренные господа показывают свою удаль в состязаниях по стрельбе из лука, с азартом наблюдают за петушиными боями. Она подобна солнцу в своем золотом платье и причудливой шляпке, и она торжествует. Что-то рассказывает отцу и улыбается ему своими лукавыми губами. Тот тоже радуется, случая ее…Болейны что-то затевают. Томас бродит между придворными, улыбаясь и кланяясь одним, заговаривая с другими, но при этом он наблюдает за ней, стараясь разгадать причину ее воодушевления… Неужели? Неужели? Умная, дерзкая, стервозная, она захотела самого короля Англии – и она получила его. Тщеславная, целеустремленная, высокомерная, она пожелала стать королевой Англии – и стала ею. Что с того, что спустя лишь короткие три года она отправилась на плаху, чтобы расплатиться своей кровью за чужие ошибки? «Милая, очаровательная, прекрасная, прости меня… Потому что сам я никогда себя не прощу»… Он не хотел становится ей врагом, он и сам не понял, в какой именно момент все так резко переменилось между ними. Она была его надеждой, будущая королева – протестантка, молодая дерзкая лошадка, на которую он поставил все, что имел. Она в два счета обскакала выдыхающуюся кобылу из Испании и старого одышливого мерина – кардинала…Нет, все не так. Все длилось долго, бесконечно долго. Многие не верили, что Генрих Тюдор все-таки получит развод и сделает королевой розу из Хейвера. Но только не он. Он знал, он был уверен в успехе еще тогда, когда явился к ней и отдал ей книгу Тиндейла. Он давно наблюдал за ней и, когда окончательно убедился в ее реформаторских взглядах и воле к победе любой ценой, то решил стать ее союзником, помочь ей в достижении ее заветной цели, чтобы она, в свою очередь, помогла ему. Баш на баш, дашь на дашь… В начале все именно так и было, они были нужны друг другу, у них была общая цель – Генрих. А кто владеет Генрихом – тот владеет Англией. Они мило кланялись друг другу при встрече, и в их приветливых улыбках сквозила их общая тайна: Генрих и Реформация. Предполагалось поделить выигрыш поровну: ему – Реформация, ей – любовь короля и блеск короны Туманного Альбиона. Все четко и ясно. Вот только когда он начал заглядываться на нее чуть чаще, смотреть ей в глаза чуть дольше, чем это позволял придворный этикет, и почти бессознательно искать с ней встреч даже тогда, когда у них не оставалось нерешенных вопросов? Когда она ему приснилась впервые, и тот сон не шел у него из головы, а при встрече с ней он не знал, куда спрятать глаза от неловких, неправильных мыслей? В те моменты он намеренно взывал к жизни давно ушедшую в небытие Лиз, ища утешения и успокоения в своей ставшей такой привычной тоске по умершей жене. Но воспоминания о Лиз поблекли, как кусты хризантем, припорошенных первым октябрьским снежком. Анна разрушала все вокруг себя: человеческие судьбы, надежды, душевный покой. Она внушала любовь и ненависть в удивительно равных пропорциях… Кромвель вспомнил тот зимний вечер, когда Анна навестила его в его апартаментах при дворе. В каком году это было: в 31-м, 32-м? Он забыл. Она зашла в его кабинет без предупреждения, вслед за ней вбежал перепуганный слуга, который провозгласил за ее спиной: - Мистер секретарь, леди Анна Болейн. Он сделал жест слуге, чтобы тот удалился, и поклонился своей посетительнице с самой приветливой улыбкой на лице. - Леди Анна, - сказал он. - Мистер Кромвель, - так же любезно произнесла она. – Нам надо поговорить. - Конечно. Угодно ли Вам присесть? - Да, спасибо. Подождав, пока Анна устроится в кресле, он тоже сел и спросил ее: - Чем могу … служить? Так неожиданно, в столь поздний час… - Посмотрите на это, - сказала Анна и, достав из складок пышной юбки некий предмет, положила его на стол перед ним. Это оказалась стопка из нескольких игральных карт. Кромвель непонимающе улыбнулся ей, а она объяснила: - Взгляните получше. Это были три карты: король и две дамы, но они были не совсем обычными: на карте короля вместо обычной буквы «K» стояла «Г», а на дамских картах были «К» и «А». Карта дамы «А» была перерезана надвое. Кромвель разложил три эти карты на своем столе и посмотрел на Анну. - Я обнаружила это сегодня в своей комнате на туалетном столике, - объяснила она. – Кто это принес, я не знаю. И Нэн тоже ничего не видела. - Чья-то злая шутка, - предположил Томас. – Вы же, знаете, леди Анна, что у Вас …немало недоброжелателей. - Ненавистников, завистников, мечтающих уничтожить меня, - почти прошипела она.- Это предупреждение. Генрих, Катерина и я, Анна. И моя карта обезглавлена. Девушка подняла руку и провела себя по шее. - Это предупреждение, чтобы я знала, что могу остаться без головы, - добавила она. – Анна без головы, - пробормотала она, и в одно короткое мгновение Томас уловил страх в ее прекрасных черных глазах. Но он исчез так же быстро, как и появился, и Кромвель не мог поклясться, что ему это не показалось. - Кто бы это не сделал, у него кишка тонка, - дерзко заявила Анна и встала. - Безусловно, - ответил он. – Его Величество принадлежит Вам, леди Анна, Вам нечего опасаться. А я, в свою очередь, прослежу, чтобы шутники были найдены и наказаны. Анна повернулась к нему и посмотрела в глаза. Подошла ближе и легонько провела ладонью по его шеке. - Вы мой друг, мистер Кромвель, мой лучший друг, - прошептала она, а он словно забыл, как дышать… **** Когда она возненавидела его? И что стало настоящей причиной того, что Анна изменила к нему свое отношение? Кромвель долго пытался понять, тщательно анализировал каждый свой поступок, слово, жест, но постичь странную, метущуюся натуру Анны так и не смог. Кроме всего прочего, в последние три года Анну словно подменили. Ясный ум, проницательность, доброжелательность, жизнерадостность…Куда все это делось? Им на смену пришел беспричинный гнев, подозрительность, опасливость и эти бесконечные истерики. Словно весь запас сокровищ ее глубокой натуры она исчерпала за эти годы борьбы за Генриха, за корону, исчерпала все до самого дна. И тот мутный осадок, что остался на этом дне, поднялся вверх, затмил ей разум, отравил душу… Томас пытался вразумить ее, деликатно намекая на то, что ее поведение не совсем правильное и несет в себе серьезную опасность, отвечал на ее резкие выпады учтивыми словами и примирительной улыбкой. Но Анна уже видела в нем своего врага, и ничто уже не могло изменить ее отношения. Она видела в нем третьего канцлера, пытающегося, как ей казалось, настраивать против нее ее Генриха, и от этого очередного опасного врага она должна была снова избавиться. В его стратегических переговорах с Шапуи она видела предательское по отношению к ней заигрывание с католической Испанией, изменнические действия, имеющие цель возвращения Катерины и леди Марии, как законных королевы и принцессы Уэльской, и уничтожение ее, Анны, и маленькой Елизаветы. А потом Его Величество увлекся этой смиренной Джейн Сеймур, и Кромвель, поняв его красноречивые намеки, уступил новой фаворитке свои апартаменты, расположенные поблизости от королевских. Наверное, именно это и стало последней каплей в чаше благоразумия Анны, и тогда она заявила ему, что теперь полностью убедилась в том, то он ее главный, опаснейший враг, с которым она намерена отчаянно бороться. - Мадам, Вы ошибаетесь, - искренне отвечал он ей. Но Анна не внимала его словам. - Вы мой враг, мистер Кромвель, - сказа она. – Теперь Вы мой главный враг. И я знаю, что нам обоим нет места рядом с королем. .. Вы слишком возомнили о себе, низкородный выскочка, сын грязного кузнеца, решив, что способны побороть меня. И не таких отправляли на плаху. Помните Уолси, мистер Кромвель? А Мора, Вы помните Мора? Считайте, что скоро Вы с ними встретитесь! Потому что, клянусь Вам, я стану Вашей погибелью, Вашим ангелом смерти…. Или Вы станете моей, если сумеете.. Те отчаянные слова, полные боли измученной души, до сих пор стоят в его ушах, словно были произнесены всего мгновение назад. Однако в тот момент они что-то изменили в его сознании. Он понял, что не пустые угрозы, это ее реальная цель – избавиться от него, как раньше она уже избавилась от кардинала Уолси и Томаса Мора. И никакими словами, поступками этого не изменить. Женщина, к которой он уже несколько лет относился со странной для него нежностью, внезапно стала для него врагом № 1. Она бросила ему вызов, и он вынужден был его принять. Был ли у него выбор? И словно насмешкой судьбы стало то, что буквально через пару дней после ссоры с Анной Его Величество вызвал Кромвеля к себе и сказал: - Теперь я знаю, мистер Кромвель, что я возьму себе новую жену, чистую и непорочную, и она даст мне сыновей. - Но у Вас уже есть жена, Ваше Величество, - робко возразил Кромвель. - У меня есть жена? Мистер Кромвель, у меня есть ведьма, сатанинское отродье, которая своими черными делами и с дьявольской помощью завлекла меня в свои бесовские объятия. Я долго был одурманен этими чарами, но Господь мне помог, и я прозрел. - Однако… - Однако я даю Вам задание, мистер Кромвель. Избавьте меня от нее. Любым способом, какой сочтете … эффективным. Избавьте меня от нее, или я избавлюсь от Вас. Больше всего Томаса поразило то число придворных, готовых свидетельствовать против королевы Анны. Если Нэн Савилл молчала, заливаясь слезами, перепуганная одним его резким словом, а Мэдж Шелтон какое-то время пыталась убедить членов Тайного Совета в абсолютной невинности своей госпожи и только под определенным нажимом вспомнила и перечислила имена тех господ, которые посещали долгими вечерами Ее Величество, то леди Рочфорд с самого начала шла на контакт. Она передала все слухи, все грязные сплетни, которые только могла подслушать или подсмотреть в замочную скважину… Томаса и теперь передергивало о чувства гадливости, когда он вспоминал допрос Джейн Паркер, жены, а в последствии, вдовы Джорджа Болейна. Он, Кромвель, не поверил ей ни на минуту, не засомневался в правдивости ее рассказов, он слишком хорошо, слишком много знал о Анне, чтобы опровергнуть любую небылицы леди Рочфорд. Но ему пришлось сделать вид, что он ей поверил…. Эту нелепую байку про 100 любовников Анны он был вынужден подтвердить перед Его Величеством, когда Рич и Ризли уже поведали Тюдору об данной информации, полученной от леди Рочфорд. И Кромвелю пришлось подтвердить то, что он присутствовал на том допросе и слышал, как Джейн Паркер поведала о …чрезмерной чувственности подсудимой королевы. Томас вспомнил ту ярость, которую едва не обрушил на жену Болейна, на мгновение забыв о цели всех этих допросов. А ведь она дала ему то, что и требовалось, и в последствии ждала от него какой-то благодарности. И еще искренне удивлялась тому, что он всячески избегает ее, не отвечая на ее отчаянные письма. Однако не одна только Паркер свидетельствовала против королевы Анны. Нашлось немало дам и господ, которые что-то видели и слышали. Всех их выслушали и наградили за верность Его Величеству. А Бриртон, тихоня Бриртон, как он удивил всех на том допросе! Так как его имя было в списке тех, кого перечислила Мэдж Шелтон, Бриртона подвергли обычной процедуре допроса, чтобы услышать от него обычное для всех обвиняемых (Норриса, Болейна, Смитона) отрицания вины. Никто из членов Тайного Совета и не ждал от него покаяния, им уже с лихвой хватало показаний Паркер, Шелтон и других откровенных дам, а также признания Марка Смитона, данного им под пыткой. И каково было удивление Томас, граничащее с шоком, когда Уильям Бриртон с глупой и непонятно по какой причине радостной улыбкой на лице вдруг объявил, что был любовником королевы Анны…Его признание до сих пор было загадкой для Томаса, который был уверен, что тот лжет, но с какой целью Бриртон это делает, он не знал. В чем просчитался Кромвель, в чем оказался чудовищно-наивным, так это в том, что сразу не распознал истинных намерений Генриха. Он, Кромвель, циник и прагматик, рассудительный и проницательный, не сразу понял того, что Его Величество не собирается разводиться с Анной. Не собирается аннулировать этот брак, из безумно желаемого в прошлом ставший в одночасье отчаянно ненавидимым. Тюдор с самого начала замыслил убрать Анну физически, уничтожить ее, отправить на плаху. Казнить коронованную королеву Англии. Когда Кромвель осознал это, было уже слишком поздно, и не оставалось никаких путей к отступлению. Анна была обречена. Томас вспомнил холод и почти могильную тишину той церкви, куда он, под внезапным импульсом, пришел тем далеким вечером. Как упал на колени перед распятием Спасителя, забыв, что это лишь атрибут ненавистного папизма, и попытался молиться. И как слова молитвы застревали в горле, сдавленном беззвучными рыданиями, ужасом от того, что он натворил, пониманием, что уже ничего нельзя исправить. Он стал ее смертью, как она и предположила однажды, когда допустила и такой исход их конфликта. Он, а не она, победил в их безумной битве, которой он не желал. Это он убил Анну свой слепотой и неспособностью вовремя заметить искры разгорающейся трагедии. «Прости меня, Анна, прости, если сможешь, - шептал Томас.- Потому что я сам себя так и не простил. Это грех невозможно простить, невозможно смыть святой водой, отмолить у распятия. Нет такой индульгенции, которой можно вернуть назад чистую совесть»… Он их все сжег на том огромном костре…. «Быть может, если мы встретимся там, Анна, и я расскажу тебе обо всем, ты хотя бы попытаешься понять меня и … простить меня. Ведь годы небытия должны были хоть немного успокоить твою мятежную душу».