Я начал так: «Я бы хотел ответа От этих двух, которых вместе вьет И так легко уносит буря эта»… Я начал так: «О, знал ли кто-нибудь, Какая нега и мечта какая Их привела на этот горький путь!» Данте, «Божественная комедия»
I
Доводы звучали самые разные. От разумных «Не пара» до «За сморчка этого?! Да девка с глузду сдвинулась!» А король просто сказал: «Не позволю. Не бывать этому браку, покуда еще корона на моей голове». Оттилия сидела очень прямо («будто аршин проглотила, и откуда у девчонки в восемнадцать лет такая выправка, что твой кавалерист!») Уставилась в одну точку и не то чтобы побледнела — позеленела как-то, зубы стиснула твердо. И — ни слова. А между тем в гостиной королевского дворца все разволновались не на шутку. Король Анри побагровел от ярости, дышал тяжело, со свистом. Жена, королева Эмма, напрасно подсовывала ему стакан с успокоительными каплями, бросая исподлобья укоризненные взгляды на сестру. Флора причитала, схватившись рукой за щеку (словно была не дворянской дочерью, а какой-нибудь крестьянской бабой): «Ну как же можно? Да разве ж это брак? Да ведь людям в глаза смотреть будет стыдно…» Ее муж, полковник Теодор, только посмеивался. Его, похоже, изрядно позабавил весь этот дамский переполох, в который для чего-то втянули его и короля. Уж разбирались бы сами, было бы из-за чего сыр-бор устраивать. Ну, глупость девка сморозила, хочу, говорит, замуж за графа, ну так на то они и старшие сестры, чтобы образумить вовремя. Выпороть бы ее как следует. А они что удумали? Отвлекать его и Анри от дела важного, от псовой охоты в Кабаньем Логе. Ведь и жеребенку несмышленому ясно, что никогда король Абидонии не отдаст руку своей свояченицы захудалому дворянчику, полжизни корпевшему в канцелярии. Тут и говорить-то не о чем. А вот в седло бы сейчас… — Оттилия, дорогая… ну как же это… — не унималась Флора. — Сама посуди… Негоже… Молоденькая девушка… да еще такая раскрасавица, какой ты у нас стала… и вдруг — да за такого… Оттилия смерила сестру таким ледяным взглядом, что та невольно осеклась. Но тут вмешалась королева Эмма: — Вот что я тебе скажу, сестра. Оставь свое упрямство и глупости эти из головы выброси. Тебе очень хорошо известно, что Анри давно прочил тебя в жены младшему сыну пенагонского короля. И отказываться от такой партии — не просто глупость, а безумие. Тем более ради… — И если эта девчонка будет продолжать упорствовать, — прогремел Анри, все еще красный как рак, хотя Флора отворила уже все окна, выходившие в сад, — то пусть знает: не видать ей замужества, как своих ушей! Не то что за принца пенагонского ее не отдам, в монастырь отправлю! Там образумится! — Оттилия, ради Бога… — зашептала Флора на ухо сестре. — Не упрямься… Ты и без того уже рассердила Анри… а ведь он не шутит… Ну на что он тебе, этот граф Давиль? Имя-то какое, Господи помилуй! Чтоб из-за такого — да в монастыре чахнуть?! Добро бы еще молод был да лицом пригож… Оттилия еще сильнее стиснула зубы — так, что Флоре даже послышался скрип. — Ох, Боже мой! Да что на тебя нашло такое?.. Ну ведь я дело говорю, послушайся хоть раз в жизни… А принц-то пенагонский… уж такой красавец, уж такой кавалер — загляденье просто! Мы же с Эммой для тебя нарочно в пенагонской энциклопедии портрет отыскали. Вот уж принц так принц, ну прямо из сказки! А брови какие! А нос! Что твой… как там его?.. А… поллон… — Да какие тут, к чертям… полоны! — не выдержал Теодор. — Радовалась бы, что олуха этого пенагонского ей выкопали, а она на дыбы! Да какой конь… тьфу, какой мужчина в здравом уме на нее позарится? Норовиста больно!.. Разве что этот червь канцелярский… Оттилия вскочила и, гордо распрямив плечи, вышла из комнаты. — Отроду дуры такой не видывал! — Теодор, право… — А вы сами виноваты! Вырастили девчонку сивым ме… тьфу, синим чулком! Не ест, не пьет, все с книжкой! А ведь я говорил… говорил я, еще вот как женихом к тебе, Флора, ездил, не будет от книжек толку! — Да я-то при чем? — вспыхнула жена. — Я ей, что ли, книжки эти подсовывала? Все папенька наш, царствие небесное! И с чего ему взумалось Оттилию нашу грамоте учить, ума не приложу… Видно, так уж ему сына хотелось… наследника. Но не благословил Господь… А как Оттилия родилась, едва на ней не помешался: и умница, и красавица — вылитая наша покойница-мать. Вот и назвал учителей в дом… и откуда только деньги брались? Всему-то ее обучил: и чтению, и письму, и истории, и этой… как ее?.. ариф… метике. Мы-то с Эммой едва по слогам читать вы… Грозный взгляд средней сестры заставил Флору умолкнуть. Король Анри поднялся. — Ну вот что, довольно этих глупых препирательств. Я не потерплю неповиновения в собственном доме. Оттилия обещана пенагонскому принцу, а если она, по глупости своей, брака этого не желает, то пусть весь век сидит в девках! И выходки ее терпеть я не намерен. Так и передай ей, жена. Не хочет по-моему — будет в монастыре сохнуть и коленки перед распятием протирать! Дверь хлопнула, отрезав грозную королевскую поступь. У Эммы солоно блестели глаза. — Вот видишь, видишь, Флора, до чего довели эти девчоночьи капризы! Анри с самого утра мрачнее тучи… Патрик к нему в кабинет вбежал, хотел игрушку новую показать, лошадку, а он и на сына не глядит… Ах, Боже мой, что за наказание эта девчонка! Вечно из-за нее разлад… — Кнутом бы ее отходить хорошенько — вмиг бы стала шелковой! — Теодор, ты еще со своими советами!.. Не тревожься, Эмма. Анри в тебе и в мальчике души не чает, а что осерчал сегодня… Так ведь он король, разве можно ему такое оскорбление стерпеть, что этот из канцелярии Оттилию нашу сватать пришел? — Ах, да не в этом дело! Ты ведь знаешь, Флора, нельзя ему волноваться. Сердце у него больное. А случись что с ним — ну куда я одна да с младенцем на руках? У Оттилии каприз, завтра же про все забудет. А я… Если я Анри потеряю… мне и жизнь тогда не мила станет! — Ну полно, полно, — твердила Флора, обнимая сестру. — Образуется… — Твоими бы устами, — вздохнула Эмма, но морщинка на ее лбу не разглаживалась.II
Граф Давиль никогда всерьез не рассчитывал, что ему отдадут руку Оттилии. Но в то утро у него хотя бы оставалась надежда. Он проснулся рано, по давней своей привычке, но долго лежал неподвижно, глядя в потолок. Хотя весна в этом году выдалась холодная, ему уже начинало нездоровиться из-за разлитого в воздухе пронзительного запаха черемухи. Впрочем, Оттилия всегда плотно затворяла окно в своей комнате и выбрасывала прочь цветы, присылаемые настойчивыми воздыхателями. Оттилия… Да, Оттилия. Он с трудом мог объяснить, когда и почему это началось. Ему было сорок лет. Восемь из них он служил начальником тайной канцелярии его величества (хотя канцлер королевства, глубокий старик, одной ногой стоявший в могиле, давно плясал под его дудку). Графом же он стал всего два года назад. Отец его, маркиз Давиль, все свое небольшое состояние спустил за карточным столом; мать сбежала в Мухляндию с каким-то сомнительным господином (поговаривали даже, будто с бродячим актером). Только блестящие способности к наукам и невероятное трудолюбие позволили Давилю получить образование. В юности он бредил историей и философией, написал даже несколько весьма мудреных трактатов. Но отец вечно твердил ему, что сидеть за книгами — занятие не для дворянина. Пусть их род и не очень славен, но молодой человек должен сделать придворную карьеру. И вот, после долгих препирательств, Давиль отправился в столицу. Уже тогда он прекрасно понимал, что не оправдает отцовских надежд: он не носил военного мундира и не был ни достаточно хорош собой, чтобы нравиться дамам, ни достаточно знатен, чтобы снискать расположение короля. Дальний родственник из милости приютил его у себя и устроил помощником секретаря королевской канцелярии. Давиль мог бы до седых волос переписывать протоколы, но он совсем скоро сделался секретарем, а потом поднимался все выше и выше. Свел дружбу с самим канцлером Абидонии, чему в немалой степени поспособствовали легкие ухаживания за внучкой последнего. Внучка была на редкость некрасива, к тому же ей минуло тридцать лет и родные, видимо, настолько отчаялись приискать ей приличную партию, что были бы рады даже сватовству мелкопоместного дворянчика. Дворянчик, однако, не спешил предлагать девушке руку и сердце, хоть и не переставал бывать с визитами в доме ее деда. Возможно, рано или поздно он все же женился бы на ней, тем более что такой брак открывал перед ним недурные перспективы, если бы не одно событие. Два года тому назад ко двору прибыла сестра королевы Эммы, Оттилия — бледная худенькая девушка с большими серьезными глазами. Сперва граф Давиль не обратил на нее никакого внимания. Он был уверен, что девицы в шестнадцать лет думают только о нарядах да кавалерах. Но однажды застал ее в укромном уголке парка — одну и за книгой. Любовный роман, не иначе, усмехнулся граф. Но из любопытства все-таки взглянул на обложку. Тацит — значилось на ней. «Бог мой, да что девочка может в нем понять?» И тотчас, словно отвечая на его мысли, Оттилия подняла глаза от книги и очень учтиво попросила господина графа объяснить ей один пассаж, который она (должно быть, по недостаточному знанию латыни) поняла не совсем ясно. Он удивился, но покорно сел рядом с ней на скамейку (вообще-то это была его скамейка, именно здесь он предавался размышлениям в часы досуга, которых, впрочем, в связи с тяжкой болезнью, внезапно поразившей старика канцлера, у него оставалось все меньше и меньше). Взял из ее рук книгу, быстро проглядел абзац, а потом принялся, как умел, его растолковывать. Оттилия не сводила с него глаз все время, пока он говорил, потом кивнула и поблагодарила — весьма сухо, без цветастых фраз и без тени улыбки. С тех пор он почти ежедневно встречал ее — то в саду, то в библиотеке, то в какой-нибудь пустынной галерее, куда прежде, кроме него самого, никто и не заглядывал. Обращение с ним Оттилии всегда было прохладно-вежливым, и ему даже в голову не могло прийти, что их пути в лабиринте огромного дворца пересекаются с поразительной настойчивостью. Они мало говорили друг с другом. Но всегда — об очень занимательных вещах. К его удивлению, познания Оттилии были весьма глубоки, а речи выдавали мудрость, которую редко встретишь в столь юном возрасте. Он подметил, что семья (две сестры и их мужья) не то чтобы не любит девушку, но смотрит на нее с долей осуждения, даже насмешки. Что, впрочем, понятно: вместо иголки да пялец — старинные фолианты, в которые даже сам король едва ли когда-нибудь заглядывал. И ни малейшего стремления понравиться придворным щеголям. Хотя ей и усилий для этого прилагать не нужно — вся светская молодежь глаз с нее не сводит, стоит ей только появиться на балу. Но на балах она появлялась редко, а поклонники, встречая безразличный или колкий прием, быстро остывали. Давилю казалось, он понимает причину ее равнодушия к этим недалеким фанфаронам. Разве среди них хотя бы один был достоин ее? Она рождена, чтобы носить корону. Как ни мила Эмма, Анри явно выбрал не ту сестру. Любопытно, не приходит ли ему самому это в голову? Пожалуй, что и приходит, ведь едва девушке минуло семнадцать, король все чаще стал заговаривать о поиске подходящей для нее партии. Выбор пал на младшего сына короля Пенагонии — союз во всех отношениях почетный и удачный. Но Оттилию он, похоже, нисколько не радовал. Она становилась все бледнее, все печальнее, а уж похудела так, словно неделями не притрагивалась к пище. Однажды вечером Давиль застал ее в библиотеке: на коленях у девушки лежала книга, но она не читала, а пристально глядела на огонь в камине. Заслышав шаги за своей спиной, Оттилия не обернулась, но сказала просто — и куда более мягко, чем обычно: — Я рада, что вы пришли. Посидите со мной немного. Граф поклонился и сел напротив. — Я знаю, у вас много неотложных дел, — продолжала она, — и едва ли беседа со мной всерьез вас увлечет, но… Я так одинока здесь, во дворце. Еще больше, чем в провинции, в нашем родовом поместье, где сестры оставили меня одну, уехав ко двору. Конечно, я была тогда слишком мала и стала бы для них обузой. Я и сейчас для них обуза… Иначе зачем бы им так торопиться отослать меня в Пенагонию? Для обычно молчаливой Оттилии это был настоящий монолог. Давиль удивленно и пристально смотрел на нее. — Вы не рады предстоящему браку с принцем пенагонским, — осторожно заметил он. — Рада? Было бы чему радоваться! Велика честь — стать женой скудоумного маменькиного сынка! — Но… с чего вы решили, что он именно таков, Оттилия? Разве вы его когда-нибудь видели? — Нет, Бог миловал. Только этот нелепый портрет в пенагонской энциклопедии, над которым моя сестра Флора кудахтала, как курица над цыпленком. И который вот уже второй месяц старательно подсовывает мне на глаза. Вы не видали, граф? Кукла фарфоровая, а не мужчина, весь в рюшах да кружевах, один парик чего стоит! Но не в портрете дело. Я… Видите ли, мне захотелось узнать, каков он, этот сказочный принц. И я втайне от сестер написала ему письмо. — Вы ему написали? И он вам ответил? — Уж лучше бы не отвечал. У меня нет при себе его письма, но если вам угодно, я покажу — посмеетесь всласть. Мало того, что он в каждом слове умудряется сделать по две, а то и по три ошибки (удивляюсь, как он вообще выучился писать), у него ума не больше, чем у нашего четырехлетнего Патрика. Если не меньше. И вообразите себе… Он постоянно повторяет: «моя матушка сказала», «моя матушка полагает»… И что мне делать с таким младенцем? В люльке его качать? — Вы можете отказаться. Оттилия грустно покачала головой. — Вам ли не знать его величество? Он добр к моей сестре и к сыну, но… он не потерпит неповиновения. А я… Я не могу идти за принца. И не потому даже, что он глуп. С этим, наверное, еще можно было бы как-то смириться, если бы… если бы я... Давиль изумленно глядел на нее. Зачем она ему-то все это рассказывает? Неужели она так ему доверяет? А с какой стати? Только лишь потому, что они несколько раз обсудили прочитанные ею книги? Ну, обсуждать «Записки о галльской войне» Цезаря — это одно, а откровенничать с малознакомым человеком — совсем другое. Хотя, может быть, ей просто не с кем здесь поговорить по душам. Как, впрочем, и ему. Как и ему… — Оттилия, поверьте, я сострадаю вам и был бы рад помочь, но… я вовсе не требую от вас раскрывать передо мной тайны вашего сердца… Она улыбнулась — грустно и как-то обреченно. — А разве эти тайны вам до сих пор не известны? Он непонимающе посмотрел на нее. Она снова улыбнулась, потом встала, отошла к окну. И — не оборачиваясь, глядя в ночь: — Я люблю вас, неужели вы этого не видите? У него никогда и в мыслях не было ее соблазнять. Просто как-то так вышло, что они вдруг оказались рядом и встретились их взгляды, потом руки, потом губы… А потом уже и мыслей никаких не осталось. Если прежде он мог смотреть на нее как на смышленого ребенка, с которым можно потолковать за неимением других собеседников, то теперь, когда она оказалась в его объятиях, когда он услышал, как стучит ее сердце, когда понял, что его власть над ней безгранична… он испугался. Всерьез он никогда не задумывался о браке — разве что с целью извлечь из него пользу для карьеры. А уж любовь и вовсе занимала его в самую последнюю очередь. Но после того странного объяснения в библиотеке он перестал узнавать себя. Работы по-прежнему было много, и они с Оттилией почти не могли видеться. И все же она каким-то образом ухитрялась оставлять на его письменном столе записки — совсем коротенькие, но то, что в них говорилось, вызвало у графа одновременно и радость, и страх. Он впервые столкнулся с таким глубоким, упрямым чувством и не знал, как отвечать на него. Конечно, ему льстило, что эта неприступная красавица не сводила с него восхищенных глаз и трепетала при одном звуке его голоса (трепетала совсем не так, как посетители тайной канцелярии). Конечно, она была ему по сердцу и он не мог бы пожелать для себя лучшей жены… если бы осмелился ее посватать. Но король никогда бы не согласился, а порочить такую девушку — подло, если не преступно. Лучше всего было убедить ее выйти за пенагонского принца. Но вот тут ловушка захлопнулась.***
У графа и Оттилии с недавних пор вошло в привычку встречаться в библиотеке поздно вечером, когда дворец наконец затихал. Обычно они читали вместе какую-нибудь книгу, но очень часто чтение прерывалось долгими разговорами. Только говорили уже не о Цезаре и Таците. Давиль и сам не заметил, как это вышло, но за пару таких вечеров в библиотеке он успел рассказать Оттилии историю своей жизни, и теперь эта девочка знала о нем больше, чем знал отец — единственный родной ему человек. И ему все нужнее становилось видеть ее: говорить с ней или просто молча сидеть рядом. Она всегда держала его за руку — так, словно боялась хотя бы на минуту отпустить его от себя. Для нее ведь тоже было очевидно, что он не пойдет к Анри просить ее в жены. Сославшись на то, что так ей удобнее заниматься, Оттилия перебралась из своих роскошных покоев в небольшую комнатку в мансарде, почти на чердаке, откуда в библиотеку спускалась узенькая винтовая лестница. Пожалуй, эта лестница и сыграла в ту ночь роковую роль… Они вместе склонились над Данте, но не великий поэт занимал их мысли. «Никто из нас не дочитал листа», — со смущенной улыбкой повторила Оттилия фразу из «Божественной комедии», на которой они прервали чтение. Это случилось четыре месяца назад. Будь ее родные немного внимательнее, они заметили бы, как за этот срок расцвела и похорошела Оттилия, как засияли ее глаза — и как она смущенно опускала их, едва в комнату входил граф Давиль. Но Эмма была поглощена заботами о маленьком сыне, Флора — о своих туалетах. А полковник Теодор скорее разглядит песчинку на копыте у лошади, чем румянец на щеках девушки. Граф испугался сперва, что Анри может обо всем догадаться, но король целыми днями пропадал на охоте, свалив на министров переговоры касательно брака свояченицы с принцем пенагонским. Нужно было наконец на что-то решаться. Хладнокровно отпустить Оттилию в Пенагонию Давиль уже не мог: расстаться с ней было труднее, чем с душой. Конечно, в женитьбе на королевской родственнице была огромная выгода, но если бы ему с той же целью предложили Флору или даже Эмму, он бы, пожалуй, на это не согласился. Ведь ни одна женщина, кроме Оттилии, не могла бы читать его как раскрытую книгу. Надо решаться… Оттилия спала спокойно и крепко, уткнувшись лицом в его плечо. Давиль наклонил голову и осторожно поцеловал ее в волосы. — Оттилия… — шепотом. — Оттилия… Темные глаза взглянули с другого берега, сквозь нерассеявшуюся пелену сна. — Оттилия, мне пора. — Пора? Но еще так рано… — Я и так задержался. Нужно было уйти засветло… Что если твоим сестрам вздумается подняться к тебе? — Едва ли. Но ты будь осторожнее. — Не тревожься. У дверей стоит надежный человек. Худенькие пальчики соскользнули с обнаженных ключиц. Граф встал и начал одеваться. — Мне все равно не по себе всякий раз, когда ты уходишь. Я боюсь Анри… того, что он может сделать, если узнает… Худенькие пальчики оказались в ладони — снова как будто случайно, сами собой. — Послушай… Так больше нельзя. Рано или поздно… Одним словом, я решил сегодня же идти к королю просить твоей руки… Если, конечно, ты согласна. — Обычно девушку об этом спрашивают прежде, чем… — покраснела. Отвечать на это было нечего, разве что поцеловать ее. — Будь осторожен с Анри… постарайся не злить его. Хотя… он и без того разгневается. — Я постараюсь. — Прости, что я тебя не провожаю. Мне нездоровится немного… — Не вставай. Поспи еще. В самом деле рано, — сказал он и осторожно приотворил дверь на лестницу, где дожидался преданный лакей.III
— Вообразите только, какая дерзость! Это ничтожество осмелилось… Оттилию требовать в жены! Король Анри собрал всех в малой гостиной на семейный совет, но, судя по его виду, это обещало быть скорее семейной сценой. — Нет, вы подумайте, каков наглец! Из грязи в князи! Еще вчера был никем, а сегодня — ко мне в свояки! Чем же он, скажите на милость, лучше пенагонского принца? Тот хоть молод да хорош собой. А если и не хорош, так с лица воды не пить, не за лицо же замуж идти. Но кровь… кровь в нем королевская, а не желчь, как у этого! Оттилия во все глаза глядела на короля. — Что же вы ему ответили, ваше величество? — На такие оскорбления не отвечают, девочка. Выгнал его в шею. А ответ… Будет ему ответ. На острове Берцовой Кости. — Не бойся, дорогая, у нас никогда и в мыслях не было подобного мезальянса, — ласково сказала Эмма, беря сестру за руку. Рука у Оттилии была ледяная. — А что было в мыслях? Отдать за пенагонского болвана? Король побагровел. — Да как ты смеешь, девчонка?! — Анри, постой, — вмешалась Эмма. — Не сердись на сестру. Оттилия уже год твердит, что не хочет идти за пенагонского принца. Ну не по сердцу он ей. Может быть… можно как-нибудь иначе устроить? Найти другого жениха или… — Пойдет за того, за кого я скажу, — произнес король уже спокойнее. — Не пойду! — Тишину словно ножом вспороло. Остро, резко и твердо. — Не пойду ни за кого, кроме графа. Флора ахнула и всплеснула руками. Эмма в ужасе уставилась на сестру. У Анри вся краска бросилась в лицо. — Рехнулась девка! — воскликнул полковник Теодор. Голова закружилась — пришлось какое-то время стоять, держась за стену. Вдох-выдох, тише, ровнее. Зашуршали стиснутые в оледенелых пальцах юбки — Оттилия бросилась в библиотеку. В дверях налетела — худой, высокий, не старый еще, кажется, но лоб блестит лысиной. — Передайте… мне нужно его видеть, — шепот свой не узнала. Лакей молча поклонился.***
— Не будет нам с вами счастья. Не согласится король… — Что он вам сказал? — А что ему было говорить? Требовал отдать руку пенагонскому принцу… грозил монастырем… — Тогда… уж лучше Пенагония… Оттилия усмехнулась. — Не до Пенагонии мне теперь. Посмотрела ему в глаза — и покраснела. Граф схватил ее руку. — Ты… Ты давно узнала? — С неделю. — Почему же ты мне не сказала? — Я надеялась, что короля удастся убедить… Но он был в такой ярости. А если узнает о… В монастыре запрет… тебя на остров Берцовой Кости вышлет, а там… — Оттилия… уедем. Сегодня же ночью уедем. До Мухляндии рукой подать. — Он пошлет погоню… — Темные глаза заволокло дрожащим ужасом. — Собаками затравит… В гневе он на все способен… Она спрятала лицо у него на груди. Давиль гладил ее волосы и думал. — Оттилия… — сказал он наконец. — Оттилия… есть только один способ.***
— Матери я не помню. Она умерла почти сразу после моего рождения. Говорили, что отец едва не сошел с ума от горя… Он очень хотел сына. Но… странно… меня он любил, кажется, больше, чем Эмму и Флору. Он научил меня всему… А эти дурочки даже печатные буквы с трудом выводят. Впрочем, их тогда больше интересовали наряды и танцы… как и сейчас… А вот мне нравилось читать книги, о которых отец рассказывал. Он очень много говорил о книгах… и почти так же, как ты, теми же словами, — Оттилия улыбнулась, но глаза у нее были испуганные. — Мы были очень бедны, и отец… отец почти все деньги тратил на книги. Теодор потом над ним за это смеялся… Омерзительно!.. Хоть мы и в родстве с королевской фамилией, но ни я, ни сестры даже мечтать не могли о хорошей партии. Славное имя — это, конечно, прекрасно, но всем ведь нужно приданое. Так что когда к Флоре посватался полковник Теодор, все обрадовались. Да, куда уж лучше! Видный мужчина, при деньгах, к тому же любимый компаньон короля по охоте. А то, что от него за сто шагов разит конюшней, мою сестру, кажется, не смущало. Ей было двадцать пять лет — на нее уже смотрели как на старую деву. Ну, а потом… Король Анри ведь тогда схоронил жену, принцессу мухляндскую. Она так и не подарила ему детей, но он, кажется, был к ней привязан и очень горевал о ее смерти. Во всяком случае, не то от скорби, не то от скуки он каждый день выезжал на охоту. Теодор и Флора сопровождали его, а однажды взяли собой Эмму. Хотя она трусиха, всего на свете боится, особенно лошадей. Анри увидел ее и едва ли не на следующий день объявил своей невестой. Когда закончился траур по покойной королеве, они обвенчались. Сестры уехали жить в столицу, а я… осталась дома со своими книгами. — А твой отец? — Отец… умер вскоре после свадьбы Флоры с полковником. Мне кажется, он жалел, что отдал ее за него… Два года я жила одна — мне это нравилось: дома было так спокойно и тихо, никто не обсуждал соседских кавалеров, не спорил из-за ленты или булавки… Но Эмме вдруг пришло в голову привезти меня ко двору… Или этого хотел король… И почти сразу — эти разговоры о браке с принцем пенагонским… Ты бы видел их лица, когда я сказала сегодня, что не пойду за него. Флора, эта мокрая курица, так раскудахталась, что мне стало противно. Любовь, любовь… Что они понимают в любви? И что Анри понимает в управлении государством? День и ночь в седле, не хуже Теодора, разве что умеет связать пару слов и не ржет, как конь. А сегодня… откуда он таким громким фразам выучился, ума не приложу: бесчестие, оскорбление, позор… Уж если что и позор, так это кукольный театр этого мерзавца Жан-Жака! Подумать только, король во всю глотку хохочет на тем, как его свояка, а заодно и всех его министров жалкий простолюдин втаптывает в грязь! Хотя… не такой он теперь и жалкий, денег у него, пожалуй, побольше, чем было у нас до замужества Флоры… Этот разговор происходил ночью. Утром двор отправлялся на охоту в Кабаний Лог.IV
— Оттилия… — позвал он с порога. Она обернулась, быстро шагнула к нему. Он протянул ей руку — взяла тотчас, не раздумывая. Посмотрела в глаза. — На тебе лица нет… Что ты… Что? План не удался? — Удался. И даже слишком. — Что? — Оттилия… Оттилия… Я не знаю, как это вышло… Не то шальная пуля, не то она хотела закрыть собой короля… А может быть… — Постой… Я не понимаю… — У нее побелели губы. — Эмма? Он молча кивнул. Оттилия выпустила его руку, отступила на несколько шагов — и вдруг рухнула на пол, прямо к ногам Давиля.***
В лихорадке она пролежала с неделю. Доктору заплатили втрое больше положенного, лишь бы скрыть, что у сестры королевы случился выкидыш. Когда Оттилия пришла в себя, первое, что она увидела, было покрасневшее, распухшее от слез лицо Флоры, склонившейся над ней. — Слава Богу… слава Богу… Мы-то было думали, что и тебя потеряем вслед за Анри и… ох…ох… Эммой! Уж как я молилась, как молилась, чтобы хоть ты… Ох, Боже мой, да что же это такое!.. Весь дворец на цыпочках ходил, пока ты больная лежала… Теодор даже… на конюшню спать уходил, лишь бы тебя не потревожить… А граф Давиль… канцлер наш новый… Старик-то помер, ты ведь не знаешь… Ох, царствие небесное! Ох, смерть за смертью! Хотя этому-то вроде давно пора, зажился на свете… прости, Господи!.. Так вот канцлер… Уж не знаю я, что на него нашло, ходит как в воду опущенный… Ему бы радоваться, что должность такая сама в руки свалилась, как яблочко с ветки, а он… Худой стал, страх, кожа да кости, голодом он себя морил, что ли? И все под твоей дверью торчал, уж как я его ни прогоняла… Да неужто ж он все о том… вот что тогда тебя сватал? — Позови его, — прошептала Оттилия. — Кого позвать, милая? — Его. Позови. — И посмотрела так, что даже недалекой Флоре вдруг все стало ясно.***
— Подойди, — сказала Оттилия возникшей в дверном проеме тени. Шаги прошелестели в загустевших сумерках. — Что с тобой? — Оттилия… — тень вдруг опустилась на колени возле ее постели. — Оттилия, прости меня. Я знаю, теперь тебе даже взглянуть на меня отвратительно… Она подняла руку, погладила тень по лицу. — Никуда я от тебя не денусь… Ведь сам знаешь. И я знала… С самого начала. Куда ты, туда и я. Только скажи мне… Все скажи. Как это было? — Не знаю, не знаю я, как это было! Я только выстрелы слышал. А потом… когда все к королевскому шатру бросились… Нашли там два тела. Его и ее. Может быть, эти мерзавцы приказа не поняли, или Теодор, болван несчастный, напутал… — А ма… А мальчик? — Мальчик, как и ты, в горячке слег. Только вчера в себя пришел. И… речи лишился. Доктор считает, не вернется к нему голос. — Как же… теперь?.. Мы ведь думали его на престол посадить, Эмму сделать при нем регентшей… — Нельзя, Оттилия, нельзя четырехлетнего немого ребенка на престол сажать. Я решил… то есть, мы решили… Теодор станет королем. Анри был последним в своем роду, а Флора хоть и в дальнем родстве, но по крови ближе всех теперь к трону. — Но он ведь… не может править. — Он и не будет править. Теперь я — канцлер королевства. И если ты еще согласна быть моей женой, править будем ты и я. Вместе. — Для того ли я о нашей свадьбе мечтала? — горько сказала Оттилия. — Но раз ты этого хочешь… Не мне тебе перечить. Пусть будет так, как ты решил. Тень положила голову на постель, прижавшись щекой к руке Оттилии. Она осторожно гладила тень по волосам, радуясь, что тень не видит ее слез.