***
Парнишка лет восьми одиноко сидел на лавочке, наблюдая за прыгающими по забору птицами. Он часто просиживал всё свободное от занятий время здесь в полном одиночестве. С ним никто не хотел играть, даже остальные бескастовые. Он никак не мог понять, почему. Ну и что с того, что у него нет ни касты, ни мускулов? Он ведь тоже человек, всего лишь ребёнок с недетскими взглядами на жизнь! Но его не понимали, не принимали… Просто не хотели принять, считали чужаком. Иногда ему мучительно хотелось иметь касту, но стоило только вспомнить, что сделали кастовые с его домом, как он снова окунался в чувство жгучей обиды и чрезвычайной тоски… В первый год его пребывания здесь, в этом детском доме, мальчик держался слишком отчуждённо, ни с кем не разговаривал — боялся. Боялся, что его возненавидят за отсутствие ненависти к драконам, что узнают, откуда он. А ещё он просто не мог отпустить своё ужасное прошлое, преследовавшее его в еженощных кошмарах, и постараться жить обычной жизнью. Но остальные дети не ненавидели его, нет — относились к странному напуганному мальчишке с лёгким презрением, с уже привычным ему пренебрежением. Потом, когда страх немного поутих, оставив после себя лишь мучительные ночные кошмары, он пытался с кем-либо подружиться или хотя бы завести более-менее приятельские отношения, но все его попытки оказались тщетны. Тот страшный день снился ему каждую ночь; в этих видениях мальчишке казалось, что кто-то зовёт его, молит о помощи. А он не может подойти, не может спасти, не может ничем помочь, ничего не может… Но наибольшим страхом для него было забыть — забыть свою семью, своих близких. Иногда, в редких промежутках между бросающими в дрожь снами, мальчику грезилась его мать, но стоило ему проснуться, как он с горечью осознавал, что это был лишь сон. Образ его матери постепенно терял чёткость; он забывал её и лишь во сне мог видеть маму такой, какой она была при жизни. Наутро же оставался один смутный силуэт… Это было больно и грустно, однако ничего поделать парнишка не мог: у него ведь даже не было возможности попытаться нарисовать её портрет, из-за легенды об амнезии. Спасали лишь мысли о том, что в детстве (то есть до того самого дня) ему часто говорили, будто он похож на свою мать. И это не давало представлению о ней окончательно стереться из его памяти. Но сегодня мальчику снилось что-то очень странное, непривычно новое. Он не мог чётко вспомнить свой сон, лишь непонятные обрывки: огромный чёрный силуэт, огонь, а потом неестественно-яркий синий свет, обрывки битвы, и боль… Что всё это значило, ребёнок не понимал, однако на сердце у него было как-то тревожно. Внезапно он почувствовал что-то странное. Будто кто-то засыпал ему муравьев под кожу, и они мечутся там, пытаясь выбраться. Пренеприятнейшее ощущение. Птицы с забора куда-то упорхнули, но ребёнку было уже не до них. Мальчик испуганно вскочил, пытаясь понять, что это может быть. Неожиданно у него ещё и голова начала кружиться. Первой его мыслью было пойти попросить помощи у взрослых, но какое-то шестое чувство подсказывало ему, что будет лучше, если он справится со всем сам, и это что-то останется в тайне. Решив, что лучше попробовать разобраться с этим непонятным чувством подальше от посторонних глаз, мальчик направился к лазу в заборе, известному только ему одному, что вёл прямо в лес, могучей стеной обступающий детский дом с трёх сторон. Паренёк иногда, когда никто не обращал на него внимания — а это бывало частенько — сбегал сюда: этот лес напоминал ему о доме и дарил кратковременное облегчение. Порой ему казалось, что только природа его и любит… Протиснувшись через отверстие, он с наслаждением вдохнул чистый воздух, в котором витали запахи трав и хвои. Вот только и на этой знакомой, и даже чуточку родной, лужайке почти возле самого забора мальчонка не остался: что-то странное гнало его ещё глубже в эту приветливую чащу. Это было странное чувство чего-то нового, неожиданного, но вместе с тем явно пугающего. За тревожными мыслями парнишка и не заметил, как вышел на ещё одну невероятно красивую поляну, доселе ему не знакомую, в центре которой синело маленькое тихое озерцо. Он подошёл к нему поближе и только хотел заглянуть в него, чтобы посмотреть на своё отражение, как перед глазами у него резко потемнело, и лишь только краешком угасающего сознания он успел заметить на зеркальной поверхности воды что-то необычное в своих же глазах. Но что именно его насторожило, ребёнок понять не успел: уже провалился в зыбкую черноту… Пребывая в забытии, Иккинг чувствовал лишь боль, сильную, всепоглощающую боль, которая буквально раздирала его изнутри. Мальчишке казалось, что нечто прорывает ему кожу, стремясь выбираться наружу и тем самым причиняя ему ещё больше страданий. Лопатки горели огнём, а позвоночник словно кто-то безжалостно растягивал, будто желая порвать на части… А потом в его измученном подсознании снова возник недавний непонятный сон… Когда жгучая боль отступила, оставив после себя лишь странную тяжесть и жжение в районе лопаток и копчика, перед его глазами снова замелькали картинки: чей-то величественный обсидиановый контур, огонь, что потом осветился до невозможности ярким голубым цветом, отголоски какого-то сражения… Только вот силуэт он на сей раз запомнил чётче. Это было огромное чёрное существо, покрытое чешуей, с широкими перепончатыми крыльями. Именно оно создавало тот неестественный свет. И паренёк знал, что это за существо… Дракон. Настоящий! Могущественный ящер, живший столетия назад. На какой-то миг события его сна напомнили Иккингу легенду*, что рассказывала мама. Но с новой волной боли эти мысли развеялись, как дым… Когда юный Хэддок очнулся, он сразу же попытался встать, боясь, что его могли хватиться в приюте (а проблем и без того было достаточно), вот только это вышло у него далеко не с первого раза: к спине словно подвязали тяжёлый камень, который теперь не давал ему подняться, а все мышцы тела невообразимо ныли. Как только с глаз спала уже порядком надоевшая чёрная пелена, мальчишка первым делом решил разобраться, что это за странные ощущения и откуда они взялись. Игнорируя жуткую ломоту во всём теле, он с лёгким стоном распахнул глаза и, повернув голову влево, посмотрел за спину. И в тот же миг забыл как дышать. Это были крылья, огромные (в соотношении с размерами его самого) драконьи — святые Торовы подштанники! — чёрные крылья! Иккинг неверующе протер глаза и даже ущипнул себя за руку, хотя последнего делать не следовало: тело отозвалось новой волной боли, крылья же никуда не делись. Мальчик пребывал в сильнейшем шоке, ведь всю свою, пусть и недолгую, сознательную жизнь он считал себя бескастовым и никогда не слышал, чтобы «драконами» становились в каком-то возрасте; ими рождались. А ведь знал он немало, из-за любви своей и матери ко всякой информации о «драконах» и не только. Ребёнок появлялся на свет уже с чешуёй, по которой и определяли вид будущего дракона, остальное проявлялось с возрастом, постепенно. Единственным исключением были Первые, но это же совсем другой случай!.. Всё ещё пребывая в «лёгкой» прострации, мальчик зашёл в воду, дабы смыть с себя кровь. Он даже не испугался её вида: настолько сильным был шок. А ведь обычно даже простой порез вызывал у него панику: сразу вспоминалось печальное прошлое. Смылась она довольно быстро, ибо ещё не успела до конца засохнуть; к его величайшему облегчению, вместе с кровью отступила и боль. Теперь он мог наконец-то рассмотреть себя получше. Только вот обернулось это ещё большим для него шоком: Хэддок попросту не знал, каким драконом являлся! И это учитывая тот факт, что в детстве, проведённом с семьёй на родном острове — свой нынешний возраст он детством не считал: слишком многое пережил, — Иккинг выучил абсолютно все (а это ведь около ста*!) существующие на тот момент виды чешуйчатых, их повадки, внешний вид и прочее, да ещё и парочку исчезнувших до его рождения, которых застала его мать, с её же рассказов. Чем больше он раздумывал над всей этой ситуацией, тем больше у него возникало вопросов, на которые, к сожалению, ответить было некому. Угольно-чёрные крылья, хвост цвета воронова крыла, да ещё и такой же окраски уши (эм-м, это ведь уши, да? Ушные отростки?) на голове… Он не мог понять, каким драконом являлся. Хотя… Да нет, такое ведь невозможно! Они не рождались никогда и, соответственно, не появлялись с тех самых времён!.. Но на ум всё так же приходила лишь та самая легенда и упоминающийся в ней чёрный дракон. Да ещё и этот странный сон… Сомнений не оставалось: он — Ночная Фурия. Самый сильный дракон, на протяжении многих веков считавшийся мифом даже большинством сокастовых. Порождение молнии и самой смерти.***
Иккинг просидел в лесу довольно долго, бо́льшую часть времени просто уставившись в одну точку и размышляя. В итоге всех этих дум он пришёл к вполне обоснованному решению: признаки «дракона» нужно скрыть. Что ж, пора вспомнить всё, что он когда-то узнал от матери о маскировке! Да уж, не думал он после того дня, что эти знания ему пригодиться смогут… И вышло ведь! Пусть не с первого раза и даже не с пятого, но всё-таки получилось! И ушки спрятал (это точно были они — слышали прекрасно), и крылья с хвостом, и даже чешую на локтях — не зря мать часами слушал. Жаль только, что его эйфорию от этого успеха не с кем было разделить… Оставалась ещё одна, последняя, но не менее важная часть маскировки: запах. То, что до этого от него «драконом» и не пахло, Иккинг прекрасно знал: на родном острове сверстники напоминали ему об этом при каждом удобном (и не очень) случае. Но раз все признаки появились (проявились?), то и особенный аромат — тоже. А значит, нужно скрыть и его. Хорошо хоть он знал, как это сделать, да и драконью мяту — основной ингредиент — не изничтожили, посчитав неопасной и бесполезной. Вот и росла она в каждом лесу как сорняк, а многие люди даже и не знали, что это за зелень. Ну, а полынь так вообще считалась лекарственной, и найти её — если знать, как выглядит — было проще простого. А дальше дело за малым: просто сожрать всю эту гадость — увы, драконья мята только на запах приятна до одури, — запив водой из того же озерца. Правильнее было бы всё это измельчить до однородной массы, но не веточкой же с дерева это делать, поэтому пришлось обходиться так. Всё равно сработает, главное ведь — компоненты. Подождав пару минут для проявления эффекта (хотя свой запах он и до этого учуять не мог с непривычки), Иккинг отправился назад — в это ненавистное место, по жестокому велению судьбы считавшееся его домом. По возвращению мальчика никто даже не обратил внимания на его измученный вид и изорванную одежду: все привыкли, что над ним издеваются, но никто и не думал за него заступиться. Им было попросту всё равно: не помер, статистику не портит — и то хорошо.***
Раньше Иккинг считал неправильным сам себя, а теперь стал неправильным для общества (которое об этом не узнает).Но, может быть, найдётся кто-то, кто примет его и таким?
Шли дни, проходили года*, а он всё так же скрывал свою сущность — и, надо признать, делал это весьма успешно, — лишь изредка убегая в лес, чтобы выпустить своего дракона на волю…* * *
Красивая русоволосая женщина расхаживала взад-вперёд по палубе корабля, не находя себе места от волнения и не обращая внимания на тщетные попытки мужа её успокоить: — Милая, с ним всё будет в порядке, не волнуйся! Мы же попросили Бакэта присмотреть за мальчиком, когда тот вернётся. На него можно положиться, мы уже не единожды так делали. Наш сын не раз бывал у Бакэта и совсем не боится его, сама же знаешь! Напрасно ты волнуешься, он просто немного подуется, что его не предупредили, а потом простит нас, не впервой ведь!.. — пытался уверить её крупный мужчина. Хотя, чего уж скрывать, после слов жены он и сам почувствовал неладное, но нельзя допустить, чтобы она заподозрила его состояние: занервничает ещё больше, а ей это ни к чему. — О, дорогой, неужели ты не понимаешь! У меня страшное предчувствие, я ведь никогда бы не стала беспокоить тебя по пустякам! Мужчина задумался: если он не приплывет на эту встречу, то навсегда потеряет выгодные связи на континенте… Но партнёров-то новых можно найти, а вот сын у него один. Да и жена права, она никогда не тревожила его из-за всякой ерунды вроде интернет-гороскопов, да и его собственная интуиция теперь просто вопила во весь голос: возвращайся! Мужчина нахмурился, согласно кивнул жене и громогласно крикнул рулевому: — Мы разворачиваемся! — Н-но, сэр… — робко попытался возразить стоящий за штурвалом человек, — а как же дого… — Молчать! — рявкнул на него мужчина, напоминая в этот момент какого-то сурового конунга из прошлого. — Мы плывём обратно, возражения не принимаются!***
Но они не знали, что уже опоздали…
Примечания: * Да-да, та самая легенда. * Это мой, эм-м, хэдканон, ибо я понятия не имею, сколько в канонной вселенной видов этих самых драконов. Если кто подскажет, буду благодарна. * Проходят дни, пролетают года… </sorry>. ★ И да, «обсидиановый», «цвета вороньего крыла» — это всё «чёрный». Причём первый от названия камней. Р — разнообразие речи.