Darker, Much Darker

Part 2 Тьма сгущалась вокруг меня. После событий той ночи, Зосо больше не приходил ко мне, его голос не звучал в моей голове. Вопреки страху перед неизведанным я довольно быстро учился пользоваться приобретённой силой и властью. Опьяненный возможностями, я поддался соблазну, воображая невероятные деяния, на которые теперь был способен. Отбросив сомнения, отныне я мог ставить перед собой любые цели, достижение которых больше не требовало особого труда. Всё стало иначе и в этих переменах я видел новую надежду, шанс на начало жизни, о которой прежде не мог и мечтать. Впервые меня едва согревал не слабый огонёк надежды — я буквально сгорал, обласканный пламенем своего внезапного перевоплощения. Каждый раз, ощущая своё превосходство, я словно слышал, как тьма внутри меня ликовала, и в эти мгновения её торжество просачивалось в вены, вместе с кровью разнося по телу странное возбуждение, толкающее меня на импульсивные, дерзкие поступки, порождающее во мне лишь новую, ещё более острую и неутолимую жажду вновь и вновь испытать это чувство своего триумфа. Поддаться ей, уступить, вняв советам, и сделать по её — все это приводило лишь к минутному удовлетворению растущих потребностей. Словно живой организм, Тьма подпитывалась мной, истязая изнутри. Вместе с невероятным могуществом, осознать которое сразу я был не в силах, но старался принять постепенно, мне стала присуща паранойя. Прежде мои страхи, их природа, были куда понятнее и проще: всё, чего я хотел от жизни — это чтобы был счастлив мой мальчик, и ужас мне вселяло простое осознание моей слабости и беспомощности. Бэй заслуживал большего, чем то, что я мог ему дать в прежней жизни. Однако теперь, когда я знал, чувствовал и был уверен, что весь мир может принадлежать мне и моему сыну, во мне поселился страх совершенно иного сорта, нежели чем прежде. Я стал с подозрением относиться ко всякому, кто прятал взгляд, шептался по углам. Чужой ужас стал обыденной вещью, преследуя меня, словно тень. Он шлейфом тянулся за мной, сопровождая повсюду, куда бы я ни пошёл, днём или ночью, но в нём таилась угроза. Досужие сплетники могли оказаться заговорщиками. В каждом приглушённом разговоре я всякий раз слышал упоминание о кинжале, и беспокойная мысль терзала моё сознание, не позволяя унять тревогу — они могут попытаться отнять у нас с Бэем то будущее, которые мы с таким трудом выторговали у жизни. В такие мгновения Тьма вновь застилала мне глаза, призывая защищать наш с сыном скромный мир, право на счастливую жизнь, на всё то, чего у этой черни никогда не будет, возможно, лишь потому, что они не способны были пойти на такую жертву, на которую согласился я. Мои ночи превратились в долгие часы, наполненные тупой болью, которая, казалось, была способна меня обездвижить. Словно боясь этого, я метался по небольшой столовой в нашем доме, а порой и вовсе уходил в лес, чтобы не разбудить сынишку. Сон не шёл ко мне, лишая разум и тело покоя. В эти мгновения я особенно остро чувствовал борьбу, что разыгралась во мне с того самого мига, как пальцы плотнее сжали окровавленный кинжал с моим именем. Что-то в душе, какая-то её часть, а быть может, сердце сопротивлялось Тьме, вместилищем которой я стал отныне. Голосом совести для меня стал Бэй. По ночам его призывы остановиться звучали громче, проникали в самые отдалённые уголки моего сознания, заставляя злиться и вызывая такую бурю отчаяния, что я едва оказывался в силах сдержать рык и стоны, вырывающиеся из груди. Задыхаясь, я зачастую подолгу лежал на холодной земле, надеясь, что смогу сомкнуть глаза хотя бы на миг. Отдых был просто необходим, но посреди непроглядного мрака я знал, что нет надежды. Это было наказание, испытание, о котором умолчал Зосо. Ночами было особенно тяжело. Утром, чуть свет тронет крыши покосившихся домов в деревне, найти виновного было не сложно. Ослепнув от ярости, я позволял себе вымещать досаду и разочарование на тех, чьи ошибки и глупость толкали меня за черту, которую я заботливо проводил каждую ночь, обещая впредь не нарушать. И каждый шаг вновь за её пределы, казалось, отдалял меня от Бэя. Мой мальчик больше не смеялся, не улыбался так же беззаботно, как прежде, а на его лице отразилась печаль и мука, словно он мгновенно повзрослел, а я и не заметил. Я злился на себя, когда в ночи слышал тихий голос, твердивший мне о том, что на моём пути, что избран ныне, я потеряю сына. Случись такое — в чём тогда был бы смысл стать Тёмным? Я хотел его спасти от той треклятой и пустой войны, которая могла его отнять, а вышло так, что жизнь дала мне шанс, открыла куда большие возможности. Но это словно позабылось, как и то, что кроме Бэя я помог всем остальным. Бесцветнее и безрадостнее становились дни, не озарённые улыбкой сына. Я не знал, где ошибся и в какой момент свернул с пути, но слова гадалки всё чаще вспоминались, жаля сердце страшным посулом. Что если от судьбы не убежать? Я так боялся потерять Бэя, что в день, когда это случилось, мой мир перестал существовать. Он обрушился ранящими осколками витража, за которым умело скрывалась тьма, обнажившая зубы в оскале жестокой усмешки. Ликуя, она низвергла меня во мрак, упиваясь видом моих ран, наблюдая, как в ту минуту я умирал, утратив веру и надежду. Тьма заполучила меня, слабого и не способного бороться, словно, пройдя долгую дорогу, я вернулся к началу, лишь оттянув приговор, вынесенный мне когда-то давно. Мне не суждено было вернуться живым с той войны.