Справедливость.

Скольких еще нужно убить, чтобы вернуть справедливость в этот чертов мир? Этот голос, от которого невозможно избавиться, царапает изнутри, разбивает в кровь и превращает внутренности в багряную кашу своим неумолимым шепотом. Андерс царапает руки до глубоких красных борозд, кричит, пока омертвевшее сухое горло не срывается на беспомощный писк, кусает губы, сдирает кожу с лица и, задыхаясь, падает на колени, разбивая их об истертые доски. Он хочет прыгнуть со скалы, оскоблить тело о струи свистящего воздуха, пронзить собой океанскую толщу и уйти на самое дно обжигающе холодной бездны, навечно оставшись там жалким упоминанием собственного существования. Памятником веры, который никто и никогда не найдет. Лишь бы это все прекратилось. Но тот голос, этот демон — иначе не назовешь — настойчиво утверждает свои истины. Этот паразит, который пожирает любой свет, начинающий теплиться в одинокой душе, ревниво забирает все, что может помешать ему свершить свое правосудие. И Андерс сдается. И Андерс верит ему. Становится послушной марионеткой бестелесного кукловода. Андерс лжет. Андерс послушно следует за путеводной звездой Справедливости, уверенный, что ведет себя сам. Андерс не успевает опомниться, как несет в храм Создателя сверток в пожелтевшей тряпице. Как же ненавистны ему в тот момент святые сестры, молящиеся за упокоение. Стоят на коленях, вознеся руки к небу. Их губы шевелятся, но тело недвижно, будто бы они застыли в немом покаянии, как статуи, лишенные воли. Магу на секунду думается, что, если ударить одну из сестер проклятым навершием, она рассыплется в темно-серую пыль, оседающую на безупречно-красные с золотым ковры грозовыми тучами. И тут же в его груди возгорается пожар. Размытыми картинами прошлого, будущего и несуществующего плывут под его сомкнутыми веками жалобные взгляды храмовников, падающих перед ним на колени, просящих прощения, проткнутых собственными мечами и истекающими парной кровью, что на вкус как сладкое вино. В багровой лужице на полу Андерс видит свое отражение. Голубые трещины на коже, отражаясь в темно-алом, становятся цвета томного заката, если смотреть на него сквозь измазанное грязью стекло с выведенными детскими пальчиками узорами. И две сферы, два сияющих маяками в ночи глаза, топливом для которых служат смерти неверных. Андерс до сих пор верит в праведность своих поступков. — С вами все в порядке? — его плеча касаются хрупкие пальчики совсем еще юной девчушки в монастырских одеждах. Маг открывает глаза, но вместо рдеющего румянцем лица сестры он видит оскалившуюся в клыкастой ухмылке морду демона. И бежит, оглядываясь. Бежит по святым коридорам. Мимо крестов и золотых чаш. Слышит разгневанный шепот и чувствует, как холодные руки сдавливают горло. Он не хочет убивать. Ему страшно. Но он должен. Должен во имя Справедливости. И вот он уже купается в людских криках и туманом покрывшей город пыли. Он оглушен, как и все вокруг, и голоса звенят подобно когтям, скребущим мрамор разрушенных стен. Белесые руины церкви уродливыми пятнами окрашены в красный. Кажется, он до сих пор может ощутить сотрясающий землю грохот рушащегося камня и хруст хрупких, по сравнению с ним, костей, лопающимися на лютне струнами разрывающих мясо и кожу. Еще слышит пустые молитвы глупых храмовников и хриплые вздохи Владычицы. Эта кровь окажется последней, думает он. Больше не будет смертей. Не будет боли. Не будет войны. После всего, что он сделал, иначе быть не может. Вместе со смертью церкви умрут и ее законы, сгорят нелепые проповеди и прахом над океаном развеется слепая вера в праведность их ужасных порядков. Ведь он прав? — Ты хорошо постарался, — скребется голос. И Андерс один посреди обломков. Оглядывается по сторонам и вспоминает, как просил прощения за эти жизни. Но разве можно простить ему хоть одну? Каждую ночь он разрывается, мечась прочь от Справедливости и пытаясь найти в закоулках своей души того, кто спасает жизни, а не забирает их. Он уже сошел с ума? Или ему только предстоит погрузиться в беспросветный мрак умалишенного сознания? Становится так тихо, словно из мира стерли все звуки. Видит несущуюся к нему навстречу стражу, замершую на месте. Даже крупицы пыли застыли в воздухе, как сухие листья на поверхности воды. И только от его руки, перебирающей пальцами, на пол падают бегающие полоски солнечного света, что сверкают на кристаллах запекшейся крови. Под его ногами, совсем не тронутое этой черной скверной, лицо молоденькой монахини, замершее с прикосновением смерти на приоткрытых губах. Она прекрасна, как же Андерс раньше этого не увидел. С еще цветущим на полупрозрачной коже румянцем и синевой полузакрытых глаз. Совершенно невинная девочка, потерявшая все из-за его слепого преднамерения. Что же он наделал, глупец. Позволяет схватить себя, обмякший. Потерял цель жизни, исполнив ее. Опустошен. Разбит. Он и сам теперь потерян, никчемный целитель, не способный исцелить даже себя. И снова вниз, на колени, сдирая еще не зажившие коросты и сминая никчемные бинты. Они все осуждают его, смотрят корящим взглядом из-под нахмуренных бровей и готовы убить в любою секунду, совершив свое возмездие. Андерс с радостью поможет им в этом.