James Vincent McMorrow – Wicked Game
Мирта хрипит — хрипит и просыпается — откидывая подушку с кровати на пол. Смольные пряди липко льнут ко лбу, взгляд пропитывается незнакомой загнанностью и, кажется, пересыхает даже во рту — Мирта не знает, что такое паника. Сердце подлетает куда-то в горло, так громко оно бьется, и Мирта все никак не может успокоиться. Раньше ей никогда не снились кошмары, они иллюзорно рассыпались под властью куда более сильных чувств. Сейчас же Мирта разменивает каждую свою ночь на блуждание в потемках собственного сознания. И просыпаясь, она уже по привычке (позорно) вглядывается в темноту: каждый непрошенный скрип в доме заставляет Мирту настороженно нащупывать кинжал на прикроватной тумбочке. Мирта никак не может восстановить дыхание, пускай она не кричала. Грэйн старается выровнять ритм, выдыхая через нос, и она, отвлекаясь, крепче сжимает рукоятку своего стального оружия. Даже костяшки белеют — так сильно Мирта старается прогнать своих демонов. Но они уходить не желают и все еще стоят над душой. В Академии профи этому не учат — затыкать собственный ужас во сне. Никто не рассказывает, что по ночам воспоминания сжимают глотку так, что слезы соленой болью закипают в уголках глаз, а в легкие забивается рудая кровь из ненастоящей раны. Мирта проводит ладонью, свободной от оружия, по лицу, убирает волосы со лба и пытается вспомнить, почему она до сих пор не сделала более короткую стрижку. Давно ведь собиралась, ей такие отросшие пряди ни к чему. Но такие мысли не успокаивают ей сердце, выгнать из него страх, похоже, невозможно. В другой руке Мирта по-прежнему стискивает нож; будто бы она все еще не верит, что проснулась. Будто бы обещанная ей безопасность так и не наступила — ни после Игр, ни по возвращении домой. Ноги касаются теплого ковра, стоит Мирте подняться с кровати и в очередной — бесконечный — раз начать осматривать знакомую ей спальню. Неудивительно, что за несколько часов сна ничего не меняется. Значит, кровь и сажа принадлежат ее сновидениям (как и удушливые крики, продавленные на шее Мирты у Рога). Огромная кровать с четырьмя мягчайшими подушками не залита кровью, а зеркало на непомерном шкафу не отражает убийц. Пол не хрустит костями под осторожными шагами, которые отпечатывает Мирта, а на ковре не расплывается яд. Похоже, порядок. Мирта привыкает спать в темноте и всегда плотно закрывает шторы, но иногда редкий лунный луч прорывается сквозь упрямую завесу. Серебряный свет мягко обнимает мрак, будто бы освещая спальню спасительным огнем. Такой вид мог бы даже завораживать, если бы сердце Мирты не билось так бешено где-то внутри. Глупо признавать, но ее грудная слишком трусливо вздымается от пугливых иллюзий. Порядок был бы, вернись она одна. И Мирта, просыпаясь в одиночестве своего дома, не сразу может вспомнить все те оправдания, которыми она покрывает свое выступление на Арене. Надо же быть настолько своевольной. Мирта испортила гладкий сценарий Голодных Игр и, по слухам, загубила жизнь Сенеке Крейну. Вот только дальние Дистрикты наверняка кривятся в отвращении: свою победу Мирта не заслужила, их правду она так и не поняла. Катон и здесь ее обошел. Мирта осторожно заглядывает в зеркало, будто бы пытаясь найти там все те же черты, которые ее вытащили с Арены. Свои глаза-не-хамелеоны — цвета зеленой оливки, а не насыщенного болотного оттенка, как у многих других. Их Мирта хорошо разглядывает даже в полумраке, пускай взгляд ее потух от недавних переживаний. Даже веснушки, кажется, побледнели, сливаясь с ровным тоном лица. Мирта — всегда неправильная и противоречивая — теперь кажется растерянной. В том самом мире, который она знает наизусть. Мирта все же подходит к окну, коротким движением сдвигая сторону вбок, и осторожно выглядывает на ночную улицу. Деревня Победителей спит, никто не смеет тревожить ее покой. Ветер любезными поцелуями пробегается по отрастающим листьям, не срывая раньше времени их дары, и Мирта заглядывается на эту флиртующую манеру. Возможно, если дотронутся до молодых ветвей, можно услышать струнный квартет. В этом есть своя магия, и повинуясь таким первозданным правилам, Мирта медленно успокаивается. Она совсем не хотела пугаться своих снов, ей не по душе такой побег от реальности. Вот только кошмары не уходят, они лишь нарастают пропорционально дыре в груди. Мирта сжимает губы так плотно, что может переломить их неровной дугой. Но даже это не помогает. Внезапно перед своим домом появляется Катон. Он бегает, кажется, только по ночам и говорит Бруту, что таким образом держит себя в форме. Какая нелепость. И Брут с Энобарией, и даже Мирта понимают, как ему страшно возвращаться в темную спальню и просыпаться среди ночи, не в силах защитить себя от воздействия своих же ужасов, пережитых в недели Игр. В Академии их учили убивать. Учили, как правильно наносить урон сопернику и быть совершенными в бою. Но как уберечься от боли ментальной, не физической, никто не знает. В их Дистрикте, похоже, нет такого специалиста, а менторы редко вносят в свои хвалебные речи оговорки о дурной стороне победы. Чтобы не спугнуть овечек перед закланием. Иначе мясо будет черствым и невкусным. Отравленным. Мирта долго не соглашалась с тем, что стала жертвой своих же воспоминаний, ведь такая болезнь не должна была ее затронуть. Для такого нужна слабость, а Мирта сильная. Мирта выдержала больше других, у нее шрамы на теле и на сердце, она умеет принимать боль. Удел страха — для дальних и немощных Дистриктов, точно не для Второго. Совсем не для нее. Катон все еще стоит у крыльца и слишком внимательно проверяет показатели пульсометра, не торопясь зайти в дом. А, может, он правильно делает? Так действительно проще: выматывать организм, пока не пройдет злосчастный инкубационный период. Рано или поздно химеры исчезнут, и можно будет не бояться каждого шороха в тьме. Дверь в комнату скрипит, и за ней прячется Китнисс Эвердин с клыками переродка вместо зубов. Мирта поспешно поворачивается и вновь ищет кинжал на подоконнике, чтобы защищаться до последнего. Китнисс Эвердин уже однажды умерла, значит, погибнет и во второй раз. Мирта встретит ее, не дрогнув. Но, увы, никаких монстров за ее дверью нет; лишь сквозняк гуляет по пустым комнатам золотого дворца победительницы. Мирте бы заполнить эти комнаты обманчивой жизнью. Семья не для нее, любовь и забота — тоже. Поэтому можно последовать примеру Ареса и завести себе зверя, такого же дикого и непостоянного, как и она сама. И жить, не заботясь о побочных последствиях. Как Мирта всегда и хотела. Как она себе обещала, что проживет, когда победит. Когда Мирта поворачивается к окну, Катон на улице уже нет. Возможно, он зашел в дом, а может, продолжил собственные истязания новыми тренировками. Катон Ван дер Гри сильный, выносливый, и Мирта однажды неосторожно им восхищалась. Но при всех своих достоинствах Катон невообразимо глупый, это видно невооруженным глазом. Со временем, возможно, горящий пыл его справедливости иссякнет. Он же не Эвердин, которая хотела бороться с системой и неудачно оказалась убита под самый финал. У Катона Ван дер Гри есть все, к чему он так долго шел: настоящий мир и собственные сладкие грехи, о которых он почему-то забывает. Если не подкармливать собственную спесь, она сожрет душу целиком и вместе с ее остовом растворится в небытие навсегда, оставив после лишь терпкий привкус ложного понимания истины. Мирта это знает. Она никогда не сомневалась в правильных уроках Академии. Потом она обязательно будет усмехаться, когда Катон вновь станет собой. Когда выбросит ядовитые мысли из головы и вернется к тому мирозданию, в котором он вырос и окреп. К чему ложные идеалы, если они загоняют все глубже во мрак? Мирта прекращает кусать губы и вновь фокусируется на дыхании, унимая свой страх. Об этом никто не должен узнать, она никогда не сознается. Мирта до самого последнего дня будет рассказывать о том, как она рада победе. И никто не посмеет в этом усомниться.///
Оставаться в доме после кошмаров отчего-то немыслимо, и Мирта, натягивая спортивный костюм, выходит на улицу и воровато оглядывается по сторонам, чтобы обнаружить непрошенных свидетелей. Свежесть ночи холодными пальцами отрезвляет сознание, и Мирта спокойно оборачивается в сторону гор, которые находятся за Деревней и охраняют покой не только Победителей, но и всего Дистрикта. Молчаливые, грозные стражи, опасные для чужаков. Горы не покорить слабым. Они подчиняются только тем, кто силен духом и не сдается перед лицом трудностей. Мирта не спеша направляется к выходу из Деревни, не представляя, чем ей стоит заняться в ожидании утра. В тренировочный зал она пока не даже не думает возвращаться, а блуждая по Дистрикту, рискует нарваться на миротворцев и их идиотские расспросы. Пускай к триумфаторам — особенно к тем, кто умеет растворяться в ночной тьме — они редко лезут; не знают, чего ожидать. Но спускаться вниз все равно не хочется. Мирта решает набить круг вокруг Деревни, поближе подобраться к подножию горы и убедить себя в бессмысленности страхов, прежде чем вернуться в постель. Светать будет нескоро, но и Мирта никуда не торопится. Поэтому она начинает свой негласный маршрут, тенью проходясь по молчаливым улицам. И, конечно же, не сразу замечает притаившихся врагов. — Избегаешь меня, Грэйн? Катон стоит где-то под сенью раскидистых деревьев, которыми Мирта любовалась из окна. Сперва она видит лишь очертания его фигуры и холодный блеск голубых глаз, которые опально светятся в темноте. Если бы Мирта не угробила свою жизнь в Академии, то испугалась бы не на шутку. Но в этом случае, даже после недавних потрясений, она даже не вздрагивает. Потому что заслышав знакомый голос, не успевает испугаться. — Слишком много чести, — отрезает она и даже не останавливается, проходя мимо. Катон тут же выходит из тени и пускается вслед за бывшей напарницей, нагоняя ее через несколько секунд. У него широкие шаги, могучая осанка и уверенность в каждом движении. Он мог бы быть великим, в этом Мирта совсем не сомневается. Но сейчас ей противен каждый взгляд, даже случайно брошенный, на Катона. Мирта помнит, каким он был раньше, и видит его сейчас. Видит и не понимает, она ненавидит этот пепельный вкус на его губах и угольную пыль чужого Дистрикта на щеках. Последние подарки от Китнисс Эвердин. Именно она заставила Катона во всем усомниться. Сначала пела на Арене, но не заткнулась и после смерти, продолжая напевать из гроба, в котором ее отправили домой. Мирта дергается, в очередной раз вспоминая, каким переродком была Китнисс еще до своей смерти. Но больше опасности она не представляет, Мирта об этом позаботилась. — А почему тогда не вышла меня поприветствовать? Я видел тебя в окне, — нараспев произносит Катон, склоняясь над Миртой. — Не спится, да? Или корону победителя всю ночь примеряла? — До блеска начищала, — тут же огрызается Мирта и не обращает внимание на то, как близко оказывается Катон, чуть ли не касаясь ее ладони своими пальцами. Катон вновь усмехается, но больше не говорит ни слова. Похоже, едкий поток его насмешек слишком быстро иссякает, а говорить им больше не о чем. Катон и Мирта почти не общаются с самого возвращения домой, а спустя столько месяцев и вовсе не стремятся найти темы для разговора. Их пути разошлись, теперь же они — самые чужие друг другу люди. И разделяет их вовсе не шаг — целая пропасть из непонимания, злости и тяжеловесных обид. Мирта никогда не простит Катона за то, что он с собой сотворил. Он себя убил; сразу после того, как Мирта дала ему шанс на жизнь. — Капитолийцы до сих пор верят, что наш союз нерушим, — вдруг заявляет Катон усталым голосом, без парадной иронии, с которой он так часто разговаривает. — Они, кажется, верят абсолютно всему, что транслируют по государственным каналам. Капитолий видел, как мы убивали детей, видели смерти наших союзников и как задыхалась Китнисс, их фаворит. Но стоило тебе прокричать слова обвинения, а Сенеке выпустить нас с Арены, то распорядители вдруг нашли утерянные кадры с Игр и рассказали всей стране, какие упоительные были наши поцелуи под ночным искусственным небом, пока все дохли и мучились в агонии. Ведь это мы нашли счастье, поэтому и заслужили победу. Мирта с ощутимым раздражением закатывает глаза, но говорить пока не решается. Ван дер Гри вновь прощупывает почву и открывает свою душу, несмотря на то, что он утратил веру в Мирту слишком давно. Катон, похоже, стал одиночкой, и он не может никому доверить свои израненные чувства. Вот только Мирта не поддержала его после победы, не сделает она этого и сейчас. Катон в ее глазах пропитывается слабостью, и Мирте от него до ужаса тошно. Она ведь сильная. В ней совсем нет изъянов. Пускай Катон ищет моральный стержень в ком-то другом. Вот только поцелуи, да. Что-то такое далекое, словно из другого мира, к которому больше никто из них не принадлежит. Урывки тех светлых моментов, которых и вне Арены у Мирты было не так много. Мирта позволяет себе вспомнить, как она касалась разгоряченной кожи Катона, подначивая его пуститься в бег на патрулировании. Пришел их черед осматривать территорию в поисках новых врагов, пока союзники оставались в импровизированном лагере. Катон был великолепен в ту ночь, снисходя с вершины собственной напыщенности до простых вопросов. А стоило ему узнать, что Мирта свой первый поцелуй так никому и не отдала, он и вовсе развеселился не на шутку. Катон ведь все предлагал исправить эту несправедливость, он едва играл с Миртой, касаясь ее руки и будто бы случайно наклоняясь к ней, чтобы заглянуть прямо в лицо. Мирта не думала, что сможет решиться на нечто большее, чем простые угрозы, которыми она сыпала в ответ. Между ними тогда произошло нечто настолько личное, что даже думать о таком было непозволительно, не то что транслировать по телевидению. Распорядители же в их тайну посвятили весь Панем, выставив их в противовес трибутам из Двенадцатого. Какая мерзость. — Капитолий всегда слаб. Он — оплот, ему и не нужны знания и сомнения, Катон. Они взращивают пустоголовых последователей, чтобы те восхваляли Лидера и усыпали его золотом своего послушания, — Мирта на секунду замолкает, понимая, что она сказала. Черт, Катон ведь может все принять на свой счет и вновь увериться в лояльности Мирты. Поэтому она нехотя поворачивается к Ван дер Гри и смотрит тому прямо в глаза. — Я хочу тебе напомнить, что наш Дистрикт должен заниматься тем же. Пускай в своем темпе, весьма своенравно и жестко, но мы обеспечиваем правителя армией и оружием. Мы — сила. Мы — основа Панем, и поэтому не имеем права на сомнение. Не рой под тот режим, при котором живешь, — именно об этом говорит Мирта, и Катон ее отлично понимает (но не принимает совсем). Катон никак не может простить Панему его обман, желая утопить всех идолов в крови и всеобщей боли. Ущемленное чувство собственного достоинства — грозное оружие в руках умелого человека. Пускай и не очень сообразительного, но достаточно сильного. — А наши поцелуи я даже не вспоминаю. Они ничего не стоят за пределами Арены, — произносит Мирта, скрывая ухмылку. Она всячески старается отвлечь Катона от опальных разговоров и продолжает идти вперед, не останавливаясь рядом с напарником. — Видимо, не такими яркими они и были, раз так плохо запомнились. — Тебе понравилось, — самоуверенно кричит Катон вслед напарнице. О, в этом есть оттенок прошлого Катона. Которого Мирта с удовольствием бы вернула обратно. — Ничего подобного, — уже тише отвечает она, но так, чтобы Катон не услышал. Мирта выходит из Деревни Победителей, ни разу не оборачиваясь. Катон остается на месте и вскоре он сливается с горизонтом. Этот разговор совсем не значит, что их мятежные души примирились. Скорее, эта ночь вновь подтвердила их необходимость друг в друге. Как и нежелание уступать. Мимолетные слова могут быть и без порицания и гневных выражений, но суть остается прежней. Катон и Мирта все еще по разные стороны баррикад. Они все еще выбирают воевать.