Twelve Titans Music - Dust and Light
Мирту безмерно раздражают часы в доме родителей. Они старинные, наверняка дорогие и так идеально строго вписываются в окружающий пейзаж, что даже помпезность на фоне прямых линий теряет свое благородство. Латунные стрелки отчетливо бьют каждый час, а каждый шорох их движения — настоящая мука. Такое старье не нравилось Мирте еще в те времена, когда она жила с родителями. Скрипучий треск часов действует на нервы. Он отдает непрошеной дряхлостью, которая замещает прежнее могущество. Тик-так, стрелки ходят в такт. Мирта глубоко вдыхает, гневно поглядывая в сторону адской машины. Невыносимо, вот честно слово. Она, разумеется, отдает себе отчет в том, что злится не столько на часы, сколько на обстоятельства. Мирта пришла по приглашению на званый семейный обед, но вынуждена сидеть под треск проклятых часов в гостиной и ждать, пока на стол накроют, мать освободится от дел, а отец вернется с работы. Она ведь даже опоздала на десять минут, но все равно пришла раньше. В очередной раз поспешила. Совсем как на Играх. Когда Мирта уже начнет думать, прежде чем бросаться вперед? Пора бы уже предугадывать последствия собственных поступков. Личностный коллапс подкатывает к горлу в самый неподходящий момент. Мирта его едва проглатывает. — Какая мерзкая комната. Этот голубой с оттенками стали на стенах наводит на меня тоску, — Диадема показательно зевает, разваливаясь на диване. Буквально на части. Видения Мирты впервые обретают физическую форму. И она замирает в кресле, пытаясь распознать в изуродованном теле на диване когда-то Диадему, проигравшую осам-убийцам на Арене. Это ведь точно она, в том самом платье, в котором была на интервью. Мирта наряд Диадемы отлично помнит. Вот только тогда ее лицо не было изрезаны, словно от кинжалов. Но ведь Диадема умерла не так. Ее убила природа, Мирте так и не посчастливилось до нее добраться. Сгинь же, уйди. — Если продать эти часы, то моя семья сможет два месяца жить в Дистрикте, ни в чем себе не отказывая. Хотя в Одиннадцатом никто бы их и не смог купить. Средства на такие обрезки роскоши есть разве что у мэра, — презрительно усмехается Цеп. Он оказывается совсем рядом с Миртой, перевешиваясь через ее кресло так, чтобы опалить дыханием шею Мирты. А ведь она все еще помнит поцелуй его крепких ладоней на своей шее. Мирта слишком часто вспоминает их встречу в кошмаров; прикосновение Цепа оказалось настолько мощным, что он мог за несколько мгновение разбить голову Мирты о Рог. Вот кто был настоящим гигант Арены, ее смертоносным атлантом. Цеп почти до нее добрался. Почти. — Да ладно вам. Типичный зажиточный дом. Будто вы в своих Дистриктах такого не видели. И это, конечно, Марвел. Как всегда веселый, простодушный и с огромной дырой в груди. Он, в отличии от Цепа (на котором ошметками свисает простая рабочая одежда), предстает в костюме с Парада трибутов. Разве что запекшаяся кровь на ткани совсем не внушает спокойствия. Мирта так смеялась, когда увидел трибутов на Параде. И больше всего ее веселил Марвел (вот только он не понимал насмешек Грэйн). И вполне искренне улыбался ей в ответ. — Говори за себя, — слова как ножи; острые лезвия с единственной целью. Убить. Мелларк оказывается прямо напротив Мирты. И его разъяренный взгляд наблюдает за всеми присутствующими, а неестественная синева губ поднимает волну тошноты в горле у Мирты. Она смотрит и не может оторваться; Катон тогда славно постарался над женишком, когда нашел его у реки. И вот они здесь; не все, лишь избранные из тех, с кем Мирта делила Арену. Правда или ложь? Реальность или ее воображение? Мирта — триумфатор Голодных Игр. И вокруг собрались ее жертвы, которых она так или иначе сгубила. Вот они, в доме ее родителей, в чертовой гостиной; которая в голубых тонах. Мать Мирты всегда считала, что сталь с синеватым отливом — ее цвет. (Мирта теперь его ненавидит так же сильно, как и каждого из мертвых трибутов вокруг) Каждый из них пропитан ядом боли и отвращения; они смотрят с того света глазами голодных волков, жаждущих утащить Мирту следом за собой. Где же ты, Катон, чтобы спасти меня в очередной раз? Мирта убеждает себя в том, что она не боится. Она понимает, что каждый из трибутов уже давно мертв. Поэтому они не могут воскреснуть и расположиться в этой гостиной для чаепития. Где трупные черви в ваших глазах? Почему ваши кости все еще не стали прахом? Мирта не спит, и призраки пришли ее навестить. Почему бы не собраться всем сразу, где хваленая Китнисс Эвердин? О, Мирта, кажется, знает. Та прячется в ее спальне и ждет, когда Грэйн вернется домой. Чтобы добить ее и как можно сильнее вцепиться клыками в горло. Мертвые глаза Мелларка налиты непривычной для него кровавой злобой. Раньше бы Мирту такое могло заворожить, но не теперь, когда Мелларк думает о том, чтобы умертвить ее. — Мирта. Мать, как всегда, бесшумно спускается по лестнице и непроницаемым взглядом встречает единственную дочь. Как же они похожи: тот же оттенок волос, такая же бледная кожа и опасный разрез глаз. Такая же недовольная усмешка губ и неспособность хоть кого-то полюбить. Вот только ее — настоящее чудовище, из плоти и крови. Мирта иная, она меченая видеть кошмары, но не является ими. Мирта так и не знает, есть ли у ее матери сердце. Оно точно заковано в неприступную глыбу льда, которая у Аклинии Грэйн вместо позвоночника. Всегда сдержанная, отстраненная и идеальная до помутнения рассудка. Не допустит истерики, сдержит молча любое оскорбление. Только вот за непослушание слишком больно бьет по лицу. Мирта это уяснила давно, хотя никогда не могла перестать нарываться на однотипные родительские наказания. — Твой отец приехал. Чувствует ли ее мать хоть что-нибудь? Может, удовлетворение, когда распахивает двери в выскобленную столовую? Или пестуется вниманием знакомых, что так и норовят высказать восхищение ее дочерью-победительницей? Вопрос. Мирта давно перестала искать на него ответ, поэтому он лишь кивает и поднимается с дивана, игнорируя присутствие собственных переродков. Они по-прежнему здесь, даже не двигаются с места, лишь молчаливо наблюдают за Миртой. И это ей внушает невероятное чувство... страха? Того самого необузданного, ночного. Сквозь погибших трибутов проглядывает одинаковая боль. И они пытаются выплеснуть ее в последний черед, чтобы не уйти забытыми. Вот только Мирта все еще жива, она к их утраченному миру не принадлежит, поэтому и не собирается слушать мертвых. Из-за камина выглядывает та самая подружка Эвердин, но Мирта смело мимо нее проходит в столовую. Пускай страхи думают, что до них ей нет никакого дела. Однажды и сама Мирта в это поверит.///
Когда Мирта оказывается в столовой, отец уже восседает во главе стола, вглядываясь в череду документах на служебном планшете. Седина в его волосах становится куда заметнее, чем раньше, но все же немалая сила проглядывает сквозь по-прежнему крепкое телосложение. Креон Грэйн привык отдавать всего себя жестким обязанностям; главы миротворцев сделаны из титана. Креон растил свою дочь такой же сильной. Несгибаемой карьеристкой, которая вырвет кровавую победу из груди соперника и даже не скривится. Он хотел видеть Мирту непобежденной; той, кто всегда будет на первом месте. Креон удалось добиться и этой цели. Мирта теперь перед ним — не прячет взгляд, не сгибает плечи; разве что корону победителя осталось вновь надеть и напомнить семье об их триумфе. Как и Аклиния, Креон Грэйн почти всегда сдержан, выдавая свое недовольство лишь взглядом — горящим праведным пламенем возмездия. Креона можно назвать поистине жестоким человеком, и весь его вид так и говорит о затаенной опасности. Белоснежные полосы на миротворческой форме слишком глубоко пропечатываются на нем. Мирта знает, что ни один миротворец Дистрикта не может ослушаться ее отца или возразить ему. И только Мирта всегда считала себя избранной настолько, чтобы не бояться родительской тени. Она воспитала в себе настолько крепкий дух, что легко переносит боль, поэтому Креон добирается до Мирты иными маневрами. Он прибегает к критике и моральному уничтожению. Слова о разочаровании, так часто звучавшие в стенах родительского дома, могли сравниваться с ударом хлыста по обнаженной коже. Мирта всегда рвалась вперед, чтобы доказать родителям свою силу. Она гналась вперед за одобрением, которое ненавидела больше всего. Даже сейчас, пережив Игры и награждение, Мирта презирает себя прежнюю (которая так стремилась утвердиться в глазах родителей достойной). — Я давно тебя не видел, — спокойно начинает Креон, совсем не отрываясь от планшета. Он даже не поднимает головы, чтобы поприветствовать Мирту. — Все никак не находилось повода заглянуть. Правда, мама? Мирта не говорит это вслух, но Аклиния прекрасно улавливает ее молчаливую пику. Отсутствие ответа от матери — замечательный намек на то, что Мирту не желали видеть в этом доме раньше сегодняшнего дня. Когда она, словно по расписанию, может посетить родителей. — Как дела на славном миротворческом поприще? — Все отлично, Мирта. Как твои тренировки? Мирта позволяет себе ненавязчивую (нарисованную) улыбку. Она подставляет ближе к себе чашку с черным чаем, который так любит отец, и почти не чувствует вкуса. Страх перед признаками прошлого умирает на фоне невиданного слома, который Мирта раз за разом переживает в доме родителей. Атмосфера здесь ощутимо отдает могилой. — Я стараюсь поддерживать прежнюю форму. — То есть ничего не делаешь, я верно понимаю? — Креон откладывает планшет в сторону и, наконец, переводит свой острый взгляд на Мирту. — Твои успехи на Голодных Играх и так весьма сомнительные. Ты своим непозволительным поведением опозорила Дистрикт и нашу семью, а также подставила под удар мою репутацию. И после того, как ты посмела подобным образом вернуться домой, ты бездарно растрачиваешь свою жизнь, теряя все, что я тебе дал? Мирта не отвечает. Такие разговоры — не редкость. С тех пор, как она вернулась с Арены, отец рвет и мечет, пытаясь устроить Мирту на достойное поприще. Раз она не справилась, победив на Играх угрозами и провокациями. Безгласые, которых Капитолий рассылает в близлежащие Дистрикты для работы в богатых домах, с легким шелестом входят в столовую, выставляя стальные блюда на стол. Однако никто так и не спешит приступать к обеду, Мирта так и вовсе откидывается на стуле, с нездоровым интересом наблюдая за столовым ножом. Наверняка ведь острый. Хорошо заточенный для того, чтобы разделывать. — Только посмотри, что ты натворила. Кем ты стала? Победительницей? Не смеши меня, — Креон не повышает голос, он бьет набатом каждое слово и, кажется, надеется этой дробью рассечь Мирте висок. — Насколько надо быть неблагодарной, чтобы так опозорить свою семью. Я вложил в тебя столько сил и знаний, что ты должна была эту Арену разнести в щепки и перегрызть своему дорогому дружку глотку в финале, а не кричать в небо об обещаниях Панема. — Тон Креона становится ледяным, но Мирта наоборот задыхается от жара, который высекается внутри нее огненным напалмом. — Ты сотворила непоправимое и будь добра не кривиться, когда я с тобой разговариваю. И не язви матери, когда я чисто из вежливости — ты все-таки моя дочь — говорю, что давно тебя не видел. Ты обязана отвечать, что занята своими тренировками и благонадежно молчать до конца нашей встречи. Была бы моя воля, я бы задушил тебя прямо на Арене. Пусть бы выиграл напыщенный сынок мэра, плевать. Я бы пустил в тебя ядовитую стрелу, чтобы ты не позорила свой Дистрикт. Ты бы сделала нам всем огромное одолжение, если бы подохла в Капитолии и не возвращалась сюда. Теперь же мне приходится смотреть в эти лицемерные лица и также лицемерно заявлять, как я горд за свою дочь и рад ее возвращению домой. Лучше бы я говорил, что опечален твоей героической смертью, чем лгал всем напропалую. Ты разочаровала меня, Мирта. Разочаровала так сильно, что я каждый раз, когда вижу тебя, вспоминаю твой позор. И именно я вынужден за него отвечать. Что подумал Президент о твоих выходках? Давай же узнаем, как скоро накажут меня и твою мать. Это ведь мы тебя воспитывали. Именно мы тебя направляли. Я думал, моя дочь вырастет воином. А она стала чернью из Двенадцатого, неспособной поднять руку на лживого союзника. Последние семейные узы с грохотом разбиваются посреди столовой; Мирта на эти осколки смотрит без сожаления. Креон никогда еще себе такого не позволял. Но судя по единогласному молчанию матери, этот обед был нужен родителям для выяснения отношений с Миртой. Настало время определить свои позиции. Мирта с каким-то маниакальным спокойствием оглаживает металл столовых приборов и через несколько мгновений встает из-за стола. Примириться с родителями вряд ли получится в ближайшее время. Мирта не собирается возвращаться к тренировкам, а играть ту партию, которой ей готовит отец, тем более не станет. Хватит уже договорных сценариев в ее жизни. — Благодарю, отец, за запоздалые поздравления с победой. Рада видеть, что вы мной гордитесь. Мама, — Мирта кивает на прощание и больше не задерживается, понимая, что в ее присутствии больше не нуждаются. Она выходит из дома и слегка поводя плечами; весенние вечера все еще прохладные, учитывая близость Второго к горам. Мирта выдыхает, концентрируясь на угасающем тепле в теле, и с высоко поднятой головой направляется в Деревню Победителей. Несмотря на все недовольство родителей, Мирта гордится своей победой. Ей не за что стыдиться. Пускай все знают, что она ни о чем не жалеет. Дистрикт Два триумфально вернул домой сразу обоих трибутов. О большем и мечтать нельзя. О всех последствиях же можно подумать потом. Какими бы они ни были.///
Деревня живет своим ритмом и духом той степенности, которую победители получают вместе с желанным выигрышем. Люди, которые встречаются на пути Мирты, зачастую дружелюбные, они даже улыбаются, переговариваясь с соседями. Смотреть тошно. (Мирте просто хочется от них всех сбежать) Только пропащая тишина ее дома, скрытая за толстыми шторами, может заглушить ту рваную боль, которая коррозией нарастает внутри. Осталось подняться по крыльцу и захлопнуть за своей спиной дверь, смыкая спасительное убежище на замок. Мирта вновь наедине с собой. В этом одиночестве она чувствует себя предельно целой. На ступенях перед своим домом сидит Катон. Рядом с ним — о, чудо — смеется Брут, которого Мирта не видела, кажется, уже слишком давно. Но увидев Мирту, они оба замолкают и переводят на нее удивленные взгляды. Словно они видят дикого зверя, которому тут не следует находиться. Что-то в такой реакции отвращает Мирту, и она сдержанно кивает бывшему ментору, не удостаивая Ван дер Гри даже маленькой крупицей своего внимания. Неужели он пытается донести до Мирты собственную жалость? Пускай оставит ее себе. Мирта ни в (ком) не нуждается. В окне спальни мелькает сумасшедший взгляд Китнисс Эвердин. Мирта видит, как с ее обнаженных клыков переродка стекает густая кровь, и ей приходится замереть около входной двери на несколько мгновений, чтобы усмирить дыхание. Эвердин не может быть в спальне (потому что она поджидает Мирту в коридоре). Лязг ее клыков раздается за древесной панелью. Будь Мирта не такой гордой и себялюбивой, она бы точно не пересекла порог собственного дома, а вернулась бы к Бруту. Или даже к Катону. Но Мирта упрямая и несносная в жестокости к самой себе. Поэтому с фальшивой смелостью она заходит в дом, угрожающе хлопая дверью. В полумраке коридора расползается запах крови и бойни; Мирта Грэйн понемногу сходит с ума. И в голове, словно пульс, стучит лишь один вопрос. Где же ты, Катон? Почему ты не можешь спасти меня вновь?