Свистящие пустоши.

      Он ненавидит пустыни за то, что в них нет жизни. Смотрит на насыпь сплавляющегося в песок стекла, что перетекает оттенками желтого в озаренный огненным шаром горизонт, ненавидит сухой воздух, раздирающий горло, и жжение в покрасневших глазах. Андерс с уверенностью может сказать, что его ад выстроен на фундаменте из потрескавшейся сухой земли, оплетен сухими шипованными корягами и украшен шаткими колоннами некогда выстроенных храмов. И руинами церкви.       Но в Свистящих пустошах все иначе. Ночь почти никогда не покидает своего дозора, рассеивая морозный воздух, и покрывает яркие цвета сероватой дымкой. Глядя на извечно умиротворенные, украшенные редкой рябью ветра песчаные полотнища, Андерс хочет провалиться сквозь эту перину и, устремив взгляд к небу, завораживающему своей океанской синевой, отдать душу луне. Этому призрачному диску, что растворяется в звездных брызгах и, властвуя единоличным господином, не позволяет солнцу взобраться выше горизонта. Без света здесь нет и не может быть жизни. Но Андерс не против побыть в одиночестве.       Уже давно освоившись, он, словно вовсе лишенный телесной оболочки, снует среди каменных столпов и прячется от света ламп, добывая для Инквизиции сведения, и корит себя за то, что согласился на это. Не в силах оставаться незамеченным постоянно и проклиная свое человеческое нутро, он окунает руки в кровь храмовников. Опять. И задыхается оттого, что, упиваясь их болью, отражаясь в их взглядах богом, вершащим жизни и смерти, не может остановиться. И убивает всех, обычно троих или четверых, что откололись от группы. Он закапывает их тела, сколачивая из обугленных кострами досок кресты, а потом, вернувшись в некогда разбитый Инквизитором лагерь, достает перо и, окунувшись в огонь свечей, записывает все, что успел услышать из разговора и найти на останках их привалов. Только так — кажется Андерсу — он сможет искупить все, что натворил.       Но Андерс не может смыть с рук кровь, сколько ни трет их под струями воды. Покрасневшие от холода, ладони горят, и только прижав их к щекам и закрыв глаза, он на секунду забывает обо всем.       Иногда Андерсу нужно побыть в одиночестве.       Он выдыхает и приваливается спиной к винной бочке, теперь пустующей и служащей хранилищем для найденных в пустыне «сувениров». Наполненную клочками смятой бумаги, металлом амулетов и тяжелыми фолиантами для библиотеки Скайхолда, ее не сдвинуть с места. Иногда Андерс вынимает одну из книг и, пытаясь вчитаться, бегает глазами по строкам. Но ему никогда не удается понять, что написано на желтеющих страницах. Его мысли постоянно устремлены в глубину своего прошлого и даль будущего, но никогда не замирают в настоящем. Он просто не понимает, что значит это мгновение «сейчас», не значащее ничего в миллиардах таких же мгновений его жизни. Один из миллиарда, он лишь однажды смог изменить судьбу большую, чем только свою собственную. Думая об этом, не может перестать прокручивать в своей голове картины ясных, не мутнеющих с годами воспоминаний. Чувствуя настоящий вкус жизни лишь тогда, в Киркволле, он не думал о правильности или греховности своих поступков, пока все не зашло слишком далеко.       Андерс не может с уверенностью сказать, это ли было его счастье.       С тех пор ему кажется, что дух поглотил его, забрав тело. Забрав человека. Андерс не знает, зачем он продолжает жить, слишком слабый для того, чтобы покончить с собой. Для того, чтобы побороть Справедливость, который не может ему этого позволить. Когда по землям Тедаса пронесся слух о начавшейся Инквизиции, он подумал, что в ней может храниться его свет, и, выбираясь из темноты отшельничества, потянулся к нему. Тогда он еще теплился надеждой встретить маяки прошлого, и был несказанно рад увидеть Варрика, кто радушно, как и в прежние времена, отнесся к магу. Но Андерса никогда не покидало ощущение того, что все вокруг видят его насквозь, и даже гном лицемерно прячет свое презрение к нему под маской друга.       С каждым днем это все больше начинает напоминать сумасшествие. Здесь, в Свистящих пустошах, где его не видит никто, кроме храмовников и посланной Инквизицией паре интендантов, что не суют носа из лагеря, Андерсу кажется, что сотни глаз устремлены на него отовсюду. Что звезды смеются над ним. И те двое, обсуждающие своих жен около костра, шепчутся о нем. О его никчемности. Трусости жалкого предателя. Этот мир колется озлобленностью, наказывающий розгами за любую осечку, и Андерс не может дышать, захлебываясь в этих мыслях. Ему нужна помощь. Но он не считает себя тем, кто ее заслуживает.       Из пучины, вновь затягивающей на дно крепкими путами, его выводит голос интенданта:       — Эм… — маг пугает его, — пока Вас не было, прислали письмо. Велено передать лично в руки, — протягивает сверток с восковой печатью Инквизиции.       Андерс не сразу понимает, что нужно забрать послание из трясущихся ладоней и еще пару секунд не моргая изучает его, запечатлевая образ проткнутого мечом глаза. Но юноша вежливо кашляет, и маг, словно разбуженный ото сна, забирает принадлежащие ему бумаги. Сейчас это отдушина, надежда на новое задание, что — свято верит Андерс — поможет ему забыться. Он ломает печать, и бумага шелестит шепотом под его сухими пальцами. Пахнет сыростью еще не отстроенного Скайхолда, чернилами и сладостью зрелого пергамента.       Андерс!       Мы благодарны Вам за данные, что любезно преподносите Вы Инквизиции. Все сведения, полученные нами, помогли конкретизировать местоположение храмовников, их слабости и, признаем с сожалением, рост силы. Эта помощь неоценима для будущей кампании.       Должны сообщить, что в окрестностях был обнаружен дракон, охраняющий путь в гробницу, который может помешать дальнейшему шпионажу. Ввиду того, что мы не можем позволить Вам отправиться сражаться с ним в одиночку, что будет означать лишь неминуемую смерть, на подмогу было решено отправить нескольких компаньонов. С их прибытием в течение ближайших часов Вы получите более точные указания.

С уважением.

      Подписи не было. Вместо нее красовался штамп, заменяющий, очевидно, целую орду советников, что именует себя начальством. Нескольких компаньонов, — крутилось у него в голове. Люди. Незнакомые ему люди. Опять. Андерс боится, что не сможет стать тем, кого они хотят видеть перед собой. Андерс боится людей. И вместо оправданных надежд он получает еще одну стрелу в сердце.       Откидывает голову на стальной обод бочки. Скручивает письмо и подносит его к пламени свечи. Бумага трещит, чернеет и уродливо усыхает в хрупкий уголек. Андерс разминает его, еще горячего, пальцами, превращая в белый пепел, и подставляет ладони ветру, позволяя унести с собой сизую пыль. Загораясь желтым огнем, она похожа на звезды, что все это время неотступно следят за ним.