Master of the wind

Мельница — Master of the wind (кавер на Manowar)

Феликс получил в подарок чистый дневник и чернила, был благодарен Чанбину до чёртиков, потому что забвения на самом деле боялся, хоть страх Чанбину и не показывал. У него было три года, больше тысячи дней счастья, и Феликс хотел взять от каждого всё возможное, а не отравлять их сожалением и страхом. Чанбин отвёл его в подземелье, в его присутствии все руны и символы на тех стенах будто оживали, источали больше света и даже для Феликса теперь ощутимую силу. Феликс чувствовал тоску, потому что тот женский голос не звучал больше, когда Чанбин вобрал в себя магию этого места, Чанбин говорил о том, что её душа распалась, отдала ему всю силу, и та девушка, что звалась невестой до него, обрела наконец покой. Феликсу хотелось верить, что это правда. Феликс не умел рисовать, да и не смог бы, наверное, потому что лица его семьи уже невозможно было найти в памяти. Феликс всё равно улыбался, когда писал те моменты своего детства, которые ещё помнил, на чистых страницах дневника. Чанбин сидел за его спиной, грел дыханием шею и одним своим присутствием избавлял Феликса от сомнений и тревог. Феликс был счастлив. Чанбин показывал ему мир, каждый день разный, но неизменно восхитительный и невероятный. Феликс знал теперь, насколько горячо солнце в пустыне, знал, каким нежно-голубым может быть океан, омывающий пляжи с белым песком, знал и заснеженные горы, и глубокие озёра, и леса, самые разные, от непроходимых опасных джунглей до сухих сосновых боров. Феликс смотрел на мир горящими глазами, восхищался искренне, влюблялся в каждое место, а потом грел своим восторгом Чанбина, любил его так отчаянно и страстно, что Чанбину начинало казаться, что Феликс — единственный по-настоящему живой человек, что сам он не жил никогда, раз не чувствовал подобное. Чанбин жил в другие моменты. Жил, когда Феликс смеялся, в очередной раз случайно пачкая страницы своего дневника лимонным кремом, который так полюбил. Жил, когда Феликс касался губами его носа или лба, непривычно так, с искренней нежной любовью. Жил, когда Феликс подставлял лицо солнцу, а потом позволял считать веснушки на своём носу и за каждую дарить по поцелую. Жил, когда Феликс игрался под дождём, когда толкал Чанбина в воду и грелся потом в его, Чанбина, руках. Это не отменяло того, что Феликс слабел. Он спал всё больше, смеялся всё меньше, только улыбался так же счастливо, когда отдавал Чанбину одно письмо за другим — все любовные, во всех счастливые воспоминания, благодарность и неизменное признание. «Люблю тебя больше жизни». — Не нужно мне было позволять тебе целовать себя, — качал головой Чанбин, когда Феликс устраивал голову на его коленях и накрывал лоб холодным полотенцем, чтобы избавиться от боли. — Я не просил позволения, — всегда отвечал Феликс, тянулся за поцелуем и растворял всю боль Чанбина своей нежностью. Феликс метался в тяжёлом сне, красивое лицо искажалось от боли и страха, пока Чанбин сходил с ума снаружи, обрушивая на весь мир свою злость, выпуская бури и ураганы такой силы, какой никто ещё не видел. Чанбин думал, что если очень-очень захотеть, то легенда обязательно перестанет быть просто легендой. Чанбину хотелось верить, что их любовь достаточно сильна, что они оба заслужили право на счастье, не такое короткое и разрушительное, которое в итоге получили. Чанбин слышал от Братьев, верил всей душой, что если найдёт правильного человека, то убивать больше не придётся, что проклятье исчезнет, что человек, полюбив его, исцелит, исправит тот изъян, что заложила Природа. Феликс умирал, и Чанбин знал, что последует за ним без сожалений, как сделал это сам Феликс. Легенда казалась теперь глупой жестокой насмешкой. Ветру что, правда суждено существовать в одиночестве, пока не надоест забирать чужие жизни, пока добровольно не захочется исчезнуть, раствориться в воздухе и забыть себя и свою жизнь? Нет на свете ни способа, ни лекарства, чтобы полноценным стать, прекратить собственный распад, жить спокойно и любить человека, пусть смертного и слабого, но любить? Чанбин согласился бы и сам человеком сделаться. Плевать на свободу, плевать на силу, Феликс всё это в разы перевешивал. — Хочу, как тогда, — просил Феликс, улыбаясь бледными губами, — будто в сердце бури на том балконе, куда ты меня принёс. Помнишь? — Помню. Феликс улыбался, совсем как раньше, как три года назад, забыв свой драгоценный дневник где-то в ворохе одеял. Чанбин настоящее шоу устроил, волны к дому пригнал такие, что даже до Феликса брызги долетали, молнии сверкали совсем близко, оглушали своим грохотом, и Феликс дышать не мог от восторга. Никакого дела до своей болезни и слабости не было, даже скорая смерть забывалась, потому что, ну правда, Феликс всё ещё не жалел, любил Чанбина каждой клеточкой своего тела и впитать старался, запомнить то, что искрилось вокруг. Чанбин не следил, давал волю всем своим эмоциям, отчаянной ярости и любви, растворялся в урагане, чтобы забыться хоть на мгновение, чтобы Феликса другим ощущать, живым и здоровым, своим. Навсегда. Феликсу не хотелось умирать, по крайней мере, не в разворошённой постели и не в душной комнате. Его звало что-то, тянуло к себе, он Чанбина впервые так чётко не человеком видел. Чанбин был везде, вокруг, в каждой капле дождя, в морской пене, в молниях и громе, и Феликс его видел. Шаг вперёд, второй, третий. Феликс коснулся рукой влажного ограждения, погладил холодный камень и застыл на мгновение, собираясь. Через парапет перемахнул с небывалой лёгкостью и полетел вниз, хватая ртом воздух, но не издавая ни звука. Испугаться тоже не успел, упал в объятья, но не Чанбина, а ледяной волны, ушёл под воду, продрог за секунду. И будто проснулся. Чанбин, казалось, умер в этот момент, метнулся к воде, но Феликса там уже не нашёл, не осознал ещё даже, что произошло, что этот мальчишка натворил опять, как почувствовал то, что чувствовать не должен был. Чужое присутствие, незнакомое, но в то же время родное, неуверенный и слабый оклик. Феликс был тут, ускользал от взгляда, но не потому что хотел, а потому что метался испуганно, не понимая, что происходит. Чанбин застыл посреди бури, очередная волна рухнула вниз, так и не добравшись до скалы, потому что Чанбин в своём смятении даже о колдовстве забыл, позволяя всему урагану распасться и исчезнуть за считанные секунды. Чанбин не верил своим глазам. Феликс парил в воздухе, наблюдал с удивлением за тем, как руки то исчезают в серебристо-голубой дымке, то вновь принимают человеческую форму. От него сила исходила удивительная, свежая, яркая. Молодая. Чанбин приблизился, даже вспомнил не сразу, что всё это время лишь рассеянным золотым туманом был, коснулся плеча Феликса, привлекая внимание, и тут же вздрогнул, потому то Феликс в своей манере совсем не мужественно взвизгнул и, потеряв равновесие, полетел вниз. Подхватить его пришлось у самой кромки воды. — Что со мной? — Феликс звучал немного испуганно, но Чанбин налюбоваться на него не мог, смотрел во все глаза на живой румянец на щеках, смотрел на яркие губы, на мягкую загорелую кожу с россыпью веснушек, смотрел в глаза, живые, сверкающие интересом, с серебристыми искрами под тёмной радужкой. Прикосновения легко током били, Чанбин усмехнулся, чувствуя, как щекочет ладонь, когда он пальцы Феликса поймал, сжал в ладони тёплую руку. «Научится», — пронеслось в голове, — «вся вечность впереди». Серебристо-голубой смешивался с золотым, и выглядело это правильнее и прекраснее всей Чанбиновой жизни. — Как ощущения? — вместо ответа спросил Чанбин, глаз от Феликса оторвать не мог, кружил его в воздухе, смеясь счастливо, пока ладонью в плечо не получил. Феликс смотрел недовольно и пытливо. — Никогда такого не видел, — честно признался Чанбин, провёл пальцами по тёплой щеке, прижался к губам Феликса, воруя поцелуй, на который тут же получил ответ. — Только слышал. И надеялся. — О чём? — недовольно застонал Феликс, сгорая от любопытства. — О ком, — исправил его Чанбин. — О сущности Ветра, заключённой в человеческое тело. Чанбин чувствовал счастье, чувствовал, как нечто, всегда ноющее пустотой внутри, заполнялось, залечивалось, исправлялось, чувствовал, как с Феликсом новая связь формировалась, сильная, нерушимая. Прямо как в легенде говорилось. Чанбин смеялся счастливо, сжимал Феликса в объятьях и смотрел, трогал, дышал им, боялся хоть на секунду отпустить, только бы не растаял, только бы не исчез, только был бы рядом всегда. Феликс улыбался, не понимая до конца, но зная, чувствуя — будет время узнать, будет время понять и научиться, убедиться, что выбор был сделан правильный. Потому что любит больше жизни и любить будет целую вечность.