Losing Hope

Клаус сидел в кресле с бокалом выдержанного бурбона, смотрел на спящую дочь и чувствовал, как чувство ненависти и ярости в груди понемногу стихает, подобно морским волнам после затяжного шторма. Хоуп была в безопасности. С ним. Ему вдруг захотелось запереть её где-то, для пущей уверенности нацепить на неё цепи, блокирующие магию, и сесть под её дверью, чтобы лично, подобно старому сторожевому псу, охранять свое самое ценное сокровище, свою девочку. Чёртов Люсьен! От одной мысли о том, как этот сукин сын мог прикасаться к его дочери, Клаус сжал бокал так сильно, что тот рассыпался в его руках. После всего, что он для него сделал, Люсьен, этот мальчик-прислуга, по гроб обязанный Клаусу за всё, что у него есть сейчас, отнял ещё и его дочь. Такое нахальство поражало даже гибрида. Хотя, возможно, дело было в том, что это касалось его Хоуп. У Люсьена было время до полуночи, чтобы покинуть город и уехать так далеко, чтобы не попадаться Клаусу на глаза, по крайней мере, ближайшую сотню лет. Будь это кто-то другой, его тело уже несколько часов существовало бы отдельно от головы, но с Каслом у Клауса были свои счеты, которые не позволяли ему его убить. А как же, чёрт возьми, хотелось! Хоуп зашевелилась и, судя по всему, начала просыпаться. Действие сонного зелья, не особо любезно предоставленного одной из ведьм, сходило на нет. Клаус отставил бутылку и устремил свой взгляд на дочь. Им определенно предстоял серьезный разговор. Он не понимал, когда всё, что касалось воспитания его дочери, пошло прахом. Почему он должен искать её с помощью ведьм по всему городу? Почему он нашёл её в квартире тысячелетнего вампира? Почему она провела с ним ночь? Почему от её волос несет сигаретами на несколько метров? Вишневыми, мать их. — Почему я тут? — Хоуп резко села, отчего голова внезапно закружилась. В горле пересохло. — Что ты сделал? — Я твой отец, Хоуп, — Клаус откинулся на спинку кресла и сложил руки в замок, определенно запасшись терпением. — Я буду делать всё то, что посчитаю нужным, если дело касается моей глупой несовершеннолетней дочери. — Где Люсьен? Клаус сделал вдох, чтобы взять под контроль эмоции, бушующие в его крови. Вот, значит, что интересует её в первую очередь. — Тебя это не касается. — Ещё как касается, папочка, — Хоуп ухмыльнулась и откинулась на спинку дивана, подобно отцу. Они буравили друг друга молчаливыми взглядами, Клаус — не двигаясь, а Хоуп — накручивая длинную светлую прядь волос на палец. Девушка вдруг подумала, что для образа-клише типичной стервы ей не хватало только жевательной резинки. Эта мысль определенно её позабавила. — Он уехал, оставив тебя в Новом Орлеане и, поверь, он даже и не думал о тебе, когда умолял меня оставить ему его жалкую жизнь, — Клаус отчасти блефовал, но это было неважно, если факт оставался фактом. До того момента, как он позволит Хоуп переступить порог особняка, Люсьена наверняка уже не будет в городе, он был в этом уверен. Для таких паршивых мерзавцев их собственная шкура всегда превыше всего. Хоуп вдруг громко расхохоталась, так, что на её глазах проступили слёзы. — Какого хрена? — она сделала паузу, ожидая замечания отца, но тот был слишком удивлен и ошарашен её смехом, чтобы делать замечания на счёт речи. — Какого хрена он вообще должен обо мне думать? Вряд ли я была единственной и неповторимой, кому он купил сигареты и выпивку. Ну, и ещё мы целовались, но это ерунда. Ты-то наверняка решил, что он меня трахнул, не так ли? Я представляю, как ты был взбешен. Наверняка тут же захотел оторвать ему всё, что плохо висит, убить его и всю его семью… Что там дальше в списке твоих любимых угроз, напомни, пожалуйста, а то я малость подзабыла. Хотя, там всё достаточно тривиально, в любом случае… Так вот, папочка. Мы с Люсьеном не спали, а ты сегодня сам лишил себя предпоследнего друга, с чём тебя, собственно, и поздравляю. Мне кажется, за это стоит выпить. Хоуп подошла к столику, схватила бутылку бурбона и успела сделать несколько глотков, прежде чем Клаус оказался рядом с ней и выбил бутылку с рук, отчего несколько капель янтарного напитка остались на её лице и одежде. — Если ты с ним не спала, это не отменяет того факта, что ведешь себя, как девица, готовая запрыгнуть в койку к первому, кто позовет! Ты совсем, как твоя мать! Взгляд Хоуп вдруг сфокусировался на лице отца, а челюсти на несколько секунд крепко сжались. — Так вот, в чём дело. Ты не смог подчинить её. Не можешь подчинить и меня. Обидно, наверное, осознавать, что я не сучка, которую легко надрессировать на команды «Сидеть» и «Рядом», которая будет послушно сидеть у твоих ног, виляя хвостиком! Она поняла, что зашла слишком далеко, когда почувствовала резкий удар в лицо, а мгновением спустя — ощутила соленый металлический привкус крови во рту и обнаружила себя лежащей на полу. Хоуп испугано покосилась на отца, аккуратно прикасаясь к щеке, которая всё ещё горела от пощечины. На глаза навернулись непрошенные слезы, а от жуткого страха, казалось невозможным сделать хотя бы малейшее движение. — На следующий раз, — Клаус смерил её, лежащую на полу, взглядом, — будешь думать, прежде чем говорить. Он смотрел на несколько капель крови, которые упали с разбитой губы, и вдруг ощутил дикую жажду. На мгновение ему показалось, что одной пощечины совсем не достаточно. Ему захотелось оставить два глубоких следа от зубов на шее, чтобы его глупая дочь понимала, кто её отец и как ей подобает себя вести. Не будь он вампиром, от одних только мыслей о том, что Люсьен мог делать с ней прошлой ночью, его голова покрылась бы сединой. Хоуп должна уяснить, что даже шутки на подобные темы очень и очень плохи. — Ты меня не сломаешь, — она прошептала это тихо, но он услышал. В один миг Клауса как будто пронзила молния. Тысячу лет назад он уже был участником подобной сцены, вот он был загнанным напуганным ребенком, над которым возвышалась пугающая тень деспотичного отца. А мысль о том, чтобы не позволить Майклу себя сломить, тогда пульсировала в его сознании, будучи единственной нитью, за которую он держался. Сколько раз он мечтал сказать эту фразу отцу, с вызовом глядя ему в глаза, но никогда не решался. А Хоуп решилась. Клаус, попятившись, сделал несколько шагов назад. Хоуп же поднялась на ноги, вытерев тонкую струйку крови с губ и подбородка. — Ты меня не сломаешь, — повторила она, пронзая отца взглядом голубых глаз, от которых у Клауса непроизвольно пошли мурашки по коже. — Не сможешь. Потому что я такая же, как ты. Вот только волчьей сущности у меня больше, ты никогда не сможешь меня приручить. — Хоуп, я… — Клаус хотел извиниться, но она не позволила ему закончить. — И есть ещё кое-что, о чём ты постоянно забываешь. Я самая опасная ведьма во всём грёбаном мире, к тому же, унаследовавшая твой характер. Я бы сказала, что мне жаль, но… К чему это вранье? Одно, казалось бы, непринужденное движение руки — и Клаус упал на колени, обхватил руками голову. Вне всякого сомнения, ему было чертовски больно. Он, скорее, услышал, нежели почувствовал, как ломались его собственные кости. Сейчас, когда он отчаянно изо всех сил противился обращению, ему было гораздо больнее, чем даже в самый первый раз. Внезапно боль начала угасать. Он не обратился в волка. Он стоял на коленях на полу собственного дома перед родной дочерью, а во рту было солоно. Он искусал губы до крови, чтобы кричать, но тщетно. Глаза и щеки были влажными от слёз. Вряд ли сейчас бы он вспомнил, когда вот так рыдал в последний раз до этого момента. — Ты только посмотри на себя, — внезапно произнесла Хоуп, её голос хоть и звучал тихо, уничтожил звенящую тишину, царившую на протяжении долгих нескольких минут. Или же прошло гораздо больше — Клаус не знал. — Ты даже не представляешь, какой ты сейчас жалок, — она смотрела на него совершенно пустым взглядом. — Какой ты нахрен альфа? Никто из волков не стал пришел бы к тебе по своей воле. Они в тайне презирают тебя. Если бы ты не был гибридом, ты был бы никем. Никто бы даже не захотел, чтобы ты был в их стае. Кому ты нужен? Ты одинок и в этом виноват лишь ты. Оглянись. Никого рядом нет. Ты можешь заставить быть с тобой — до поры, до времени, но никто не смог тебя полюбить. Даже твоя семья, где они теперь? Их нет. Не будет и меня. Хоуп посмотрела на отца в последний раз, который, казалось бы, хотел что-то сказать, но молчал. Она сделала несколько шагов в сторону выхода и вдруг обернулась. — Этот дом… Он должен был стать семейным гнездом, не так ли? Для всех нас, для меня в том числе. А стал моим личным адом. Не хватает лишь неизменного атрибута. Она взмахнула рукой — деревянная лестница и перила на втором этаже вспыхнули огнем, как будто были пропитаны бензином, а она бросила долгожданную спичку. Несколько минут Хоуп молча смотрела на пламя, которое быстро взяло в огненно-красный плен большую часть такого ненавистного ей особняка. А потом развернулась и молча ушла, даже не удостоив отца последним взглядом. Клаус долго смотрел ей вслед и будто даже не замечал, как его дом и всё то, что когда-то было для него ценным, поглощал огонь. Это было уже неважно. Он сгорал изнутри. И жалел, что не может сгореть дотла.