Семейный бизнес

Ангелы наступали. До самого горизонта не было пустого клочка земли: волны белых светящихся нимбов накатывали одна на другую; живой океан божественной благодати затапливал сушу, и это не чудо явилось в ответ на молитвы праведников, это был катаклизм – сверхъестественное наводнение, сметающее всё на своём пути. Где-то вдалеке стенали раненые, слышались крики боли и детский плач – со всех сторон доносились кошмарные звуки, и в какую-то секунду, между попытками спастись и спрятаться, Сэм подумал, что, должно быть, так звучит ад, — ад, в котором подыхали без разбора и грешники и невинные. Земля сотрясалась от ангельских чеканных шагов настолько сильно, что Сэма укачало, словно он последние два часа плавал на пароходе, опутанный тошнотворными щупами морской болезни. Укрывшись за ветхим перекошенным сараем, он прислонился к стене, и его стошнило. И пока он блевал, упёршись локтями в колени и отводя волосы от лица, его накрыло осознанием: прятаться бесполезно. Преследователи не знали усталости и не нуждались в отдыхе; медленно, но неотвратимо они сравнивали с землёй человечество и всякую вещь, что хранила о нём воспоминание. Смысла загнанно бежать, спотыкаться и падать, а после дёргано вскакивать, чтобы через сотню-другую шагов упасть ещё больнее, и снова вставать, и снова падать, и так – по кругу, пока не иссякнут силы, — смысла в этом было не больше, если бы он прямо сейчас развернулся и пошёл навстречу Ангелам. Сплюнув подкатившую к горлу желчь, Сэм вытер рот и осторожно выглянул из-за угла. Нога в ногу, не сбиваясь с ритма, который сводил с ума, Ангелы приближались. Они были пугающими, жуткими, навевали зловещий мистический ужас, и одновременно – они были прекрасны в своём жестоком великолепии, как может быть прекрасен отполированный и заточенный клинок, который вспорол не один десяток животов. Сэм опомнился, когда между ним и Ангелами осталось метров пятьдесят, и начал отступать – как стоял, спиной вперёд, загипнотизированный тысячами покачивающихся крыльев, но через три шага оступился, опрокинулся и крепко приложился затылком. В глазах помутилось, тело отказывало повиноваться, пульс бил набатом в висках; Сэм застонал и сконцентрировался, не желая сдаваться, и через пару надсадных вздохов смог поднять руку, чтобы ощупать голову. Она была вымазана тёплым и вязким, как и камень под ней. Огромным усилием воли он перевернулся на живот, подтянул ноги к груди, судорожно вцепился в траву, загребая пальцами мокрую рыхлую землю, и в отчаянном рывке поднялся. Каждый шаг давался с трудом и казался последним, а каждая секунда растягивалась в часы, но Сэм, едва удерживая равновесие, брёл вперёд – уже не надеясь на спасение или чудо, на чистом упрямстве, оставаясь верным своему характеру. Пролетели века – или всего пара минут, — а он всё ещё двигался, — двигался заторможено и слишком медленно, но двигался, и это было самое главное. Он старался выкинуть из головы мысли о головной боли, о безысходности, об Ангелах за спиной, о тех, кто умер, и тех, кто умрёт, но в какую-то секунду он всё-таки подумал: может быть, я выживу, они остановятся, они должны когда-нибудь остановиться, я буду идти, это не конец, чёртовы ангелы, господи, кажется, я смогу, — и в эту же секунду ноги подвели его, и конвульсивно дёргаясь, Сэм повалился в траву, с беспомощностью наблюдая, как приближаются, сминая бурьян, белые сапоги. Вскоре первый каблук обрушился на его лицо. Сердце колотилось так, словно осознало себя отдельным разумным существом и собиралось пробить грудную клетку, чтобы отправиться покорять мир; кожа покрылась мурашками, лёгкие выталкивали воздух неравномерно, с шипением и всхлипами. Желание бежать прочь, нестись со всей мочи, чтобы не поймали, не убили, не растоптали, вместе с кровью растекалось по венам. Сэм открыл глаза, часть его всё ещё пребывала во сне, слыша хруст черепа, вдавливаемого в землю. Он поморгал, отгоняя сонливость, и понял, что этот звук ему не мерещится. Поморщившись – мигрень набирала обороты, — он выпрямился, потёр затёкшую поясницу и опустил стекло. — Спящая красавица, — пробурчала Руби и зевнула, деликатно прикрыв рот ладошкой. — По твою душу пришли два гнома, возмущаются, почему ты не в хрустальном гробу. Хорошо, что я в курсе, где ты паркуешь свою колесницу, — она подставила лицо солнцу и потянулась. Её неизменно уложенные волосы топорщились, а строгий костюм помялся, и если прибавить к этому покрасневшие глаза, осыпавшуюся на нижние веки тушь и разговор сквозь зубы, чтобы скрыть от собеседника несвежее дыхание, получается бессонная ночь и загруженное утро. Не ложилась, не успела воспользоваться душем в участке и не выпила обязательный утренний кофе, отметил Сэм. Последнее было догадкой, но он не сомневался, что попал в точку. — И откуда пожаловали гномы? Он вывалился из машины и пошатнулся: ноги занемели. Кровоток восстанавливался, но медленно, сотни иголочек пронзили мышцы. Сэм растёр бёдра и подождал, пока вернётся чувствительность, потом вспомнил про нежданных гостей и попытался привести себя в порядок: пригладил волосы, отряхнул брюки от присыпки, которая нападала с пончиков – его вчерашнего ужина, и потянулся поправить галстук, но облапив рубашку, понял, что умудрился его потерять и не заметить. Вчера или неделю назад? Руби задумчиво наблюдала за ним, но в мыслях явно была далеко отсюда. — Хей, — окликнул её Сэм, — так ты знаешь, из какого подразделения к нам прислали гномов? — К тебе, — отстранённо поправила Руби, невидящим взглядом уставившись на его воротник. — Гордон ревел раненым бизоном, а им хоть бы хны. Говорить будут только с Винчестером, важное дело. Весь отдел на уши поставили, шеф закрылся у себя и, кажется, громит кабинет в ярости. Неудивительно – при мне его первый раз так осадили. И как понимаешь, они не отчитались, откуда их чёрт принёс. — Твою мать, — простонал Сэм. — Мне нужен кофе до того, как я вступлю в эту кучу дерьма. Сколько они меня ждут? — Дополнительные пятнадцать минут не сыграют роли, — ответила Руби. – Просто зайдём с чёрного входа, чтобы нас не засекли. Там тоже есть автомат. — Отлично, — он зажмурился и потёр виски: головная боль усиливалась с каждым шагом. Кошмары измучили, не позволяя нормально выспаться, а после пробуждения его изматывала мигрень. Всё началось недели три назад, когда к нему попало дело Кровавого Ангела, будто Сэму было недостаточно кошмаров наяву. – Хочу в отпуск. На берег моря: загорать, играть в волейбол и собирать красивые ракушки. И выбросить телефон к чёртовой бабушке. Руби заметно оживилась, но смотрела с недоверием: — И вручить Ангела другому? Вспомни, как ты вцепился в тех сбрендивших наркоманов и цербером бросался на любого, кто сомневался в твоей компетентности и предлагал отдать расследование более опытному детективу. — Знаешь, что меня бесит? Большую часть расследований занимают споры с высококвалифицированными специалистами, — он изобразил пальцами кавычки. – Ни хрена не соображают и цитируют пособия «Как повысить раскрываемость до ста процентов». Это жизнь, а не бизнес-тренинг. Практика имеет теорию во все щели, — несмотря на эмоциональную речь, Сэм говорил ровно, практически монотонно; ушло то время, когда он злился по-настоящему, бросался в бой за справедливость – перегорел. Не получилось сохранить юношеские амбиции и высокие идеалы, их место заняли бешеное упорство и стремление выяснить правду. — А вспомни то дело… — Руби замялась, и Сэм насторожился: между ними не было запретных тем, кроме одной, и, кажется, он слишком рано поверил, что она закрыта окончательно и бесповоротно. – Помнишь, из-за чего мы расстались? То дело даже не было твоим, бытовая поножовщина, которую тебе всучили, когда Джозеф отправился на больничную койку. Он его практически закрыл, но ты буквально озверел. Перепроверял, устраивал повторные допросы, хамил начальству и не ночевал дома. Господи, Сэм, знаешь, что бесит меня? Твоя неспособность отделять зёрна от плевел. — Джозеф – алкоголик. Я не доверял ему, не доверяю и сейчас, — Сэм порылся в карманах, ища обезболивающие. Поясница ныла, ночёвка в машине явно не пошла ей на пользу, а солнце усугубило мигрень. Таблеток, как назло, не было; он попытался вспомнить, куда подевал их, но мозги отказывались работать. – У тебя не завалялся Тайленол? Руби раздражённо повела плечами, но полезла в сумочку и через пару секунд протянула блестящий блистер. Сэм благодарно кивнул. Посторонний наблюдатель сказал бы, что их общение было непринуждённым: хорошие друзья, которые немного поиграли в любовь. Однако за этой естественностью скрывался постоянный контроль: от привычек из романтического прошлого не так легко избавиться. Нежные касания, поцелуй в уголок рта и мимолётные объятия – невзначай, когда проходишь мимо; почти незаметно, чтобы не расплескать, не растратить, уберечь от чужого взгляда. Иногда один видел, как на половине движения себя одёргивает другой, и понимающе улыбался, а мгновений спустя ловил точно такую же грустную улыбку, когда тянулся, чтобы вернуть оборванную ласку. Мерзкая неутихающая боль смешала прошлое с настоящим, и на один удар сердца Сэм забыл, почему нельзя пропустить сквозь пальцы тёмно-каштановые волосы Руби и аккуратно заправить за ухо непослушную прядь. Когда-то он любил эту девушку — возможно, слишком сильно, потому что разочарование после её предательства обернулось длительной депрессией. Оно раздавило его любовь, растолкло в пыль; друзья – очевидцы этой маленькой драмы – упрекали Сэма в притворстве, и в минуты одиночества, — в минуты, когда рядом с ним мог быть любимый человек, а не бутылка виски и разъедающее одиночество, он хотел, чтобы это было правдой – чтобы его душа не увязла в безразличии, чтобы нашлось в ней прощение для одного-единственного человека. В жестах, обращённых к Руби, больше не было сокровенного смысла; теперь они походили на автоматизированный механизм — тело помнило и старалось повторить то, что повторяло прежде. В первый раз Сэма это огорошило: проходя мимо, он потрепал её по макушке и спокойно продолжил путь, только у кулера поняв, почему остро почувствовал неправильность произошедшего. Во-первых, они расстались, и этот знак тёплой привязанности не вписывался в их шаткую дружбу. Во-вторых, раньше подобный жест вызвал бы в нём прилив нежности и желание целовать смуглые щёки, постепенно подбираясь к губам. Но… чувства молчали. Во всяком случае, те возвышенные материи, которые прославляет поэзия. А вот обоняние, зрение и прочие работали исправно. Сэм замечал, что Руби болезненно воспринимала его безучастность, и, конечно же, видел её попытки вернуть всё назад. Было интересно – зачем? Чтобы вновь предать или чтобы исправить свою ошибку? До знакомства с ней он сомневался, что увлечётся кем-то, кто не будет жертвой, подозреваемым или свидетелем. Его страстью и вдохновением были расследования. Кропотливая работа, внимательность, психологическая игра на грани фола – всё ради того, чтобы поймать ускользающую нить правды и вытащить истину на всеобщее обозрение. Суд решал, кто прав, а кто виноват. Сэм расчищал грязь и обеспечивал лучшую видимость. — Не надо, — Руби потемнела лицом, когда он коснулся её волос, отступила на самый край тротуара. – Поторопимся, иначе пятнадцать минут превратятся в сорок. Они подходили к стоянке, расположенной за участком; Руби шла чуть впереди, Сэм отставал – каждый погрузился в свои мысли, безотчётно закрывшись от другого, и оба недоумевали, каким образом на травмоопасных развалинах, продолжающих обваливаться, ломаться и рушиться, умудрилась вырасти дружба, и почему она вообще функционирует. Сэм игнорировал любые попытки завести разговор об их отношениях, словно выставил фильтр на входящую информацию, и предложения, в которых одновременно встречались «мы», «прости», «расстались» и «любовь», не доходили до осмысления. Руби не подозревала о его переживаниях и совершенном раздрае, который за собой оставила; она видела демонстративную холодность и отсутствие эмоций, а ведь не так давно купалась в обожании — стояла на пьедестале рядом с работой — и в минуты близости, когда казалось, что на свет нет никого, кроме неё и Сэма, сплетённых в единое целое, раздумывала, как уничтожить соперницу. Но ревность и эгоистичное желание присвоить, завладеть – быть не равным партнёром, а хозяином — и убедиться, что возлюбленный никогда не покинет и не отыщет замену, сыграли с ней злую шутку. Руби думала, что у Сэма две любовницы – она и работа, на поверку же любовницей оказалась только она; работа была законной женой, тщательно оберегаемой от беспокойства и влияний извне. Вечера у камина с бутылочкой вина, милые свидания на крыше, минуты уединения, выкроенные между допросами и нагоняем от шефа, — всё это не принадлежало Руби в полной мере, и она совершила известную ошибку отчаявшихся любовниц: вломилась со скандалом в чужую семью и требованиями отдать не-её мужа. В их отделе висел запрет на любовные отношения между коллегами; поблажек никому не давали, и несколько раз доходило до увольнения. Был будний день — то ли вторник, то ли среда, — Сэм окончательно погряз в бытовых убийствах, потеряв связь с реальностью, и Руби, собрав решимость в кулак, пришла с повинной к начальнику, выложила всё подчистую и ловко, словно бы невзначай, ввернула пару словечек, направила беседу в нужное русло – Сэм предвзят, сильная привязанность, наломает дров, из крайности в крайность, недопустимая оплошность, сожалею, но обязана. Она сидела в кресле посетителя, когда в кабинет залетел Сэм – растрёпанный и взбешённый, и тогда Руби впервые ощутила, как жутко оказаться под прицелом его ума. Сложив два и два, он мгновенно успокоился и точно закаменел. Под аккомпанемент гневной ругани шефа, Сэм неторопливо заправил выбившуюся рубашку в брюки, опустил закатанные рукава и застегнул манжеты, словно прихорашивался перед важной встречей. А потом повернулся к Руби и сказал: «Мы расстаёмся», уточнил у шефа, исчерпана ли проблема, и удалился. Объясниться он так ей и не позволил. — Сколько метров от въезда на стоянку до входа в участок? – спросил невпопад Сэм. — Серьёзно? – Руби глянула через плечо и скривилась. – На моей памяти эта самая дурацкая попытка сменить тему. — Адское пекло, — бросил он, словно это всё поясняло, и резко ускорился. Руби пришлось почти перейти на бег, десять её шагов приходилось на пять шагов Сэма, и она стремительно отставала, чувствуя себя собачкой, едва поспевающей за хозяином – не овчаркой и даже не спаниелем, а мелкой и брехливой крыской, типа чихуахуа или той-терьера, которой хочется растерзать весь мир, но зубы сломаются на первом же ботинке. — Притормози! – закричала она и, когда Сэм проигнорировал, остановилась демонстративно, посреди парковки, сцепила руки на груди и уставилась ему в спину, ожидая, что вот-вот, через десять шагов или пятнадцать, или через двадцать – уж точно! – Сэм увидит, что Руби осталась далеко позади, и подождёт её, спросит, почему она хмурится. — Я беспокоюсь, — цедит она сквозь зубы, наблюдая, как дверь чёрного входа закрывается за Сэмом, и вытирает выступивший на лбу пот. Солнце палит нещадно. – Ты считаешь себя акулой, но когда-нибудь столкнёшься с рыбкой побольше. И пасть у неё будет в два раза зубастее. — Шестьдесят четыре, — вкрадчиво говорят у Руби над ухом, и она подпрыгивает от страха, совершенно не подобающе для опытного детектива, проклиная бессонную ночь и свою рассеянность, оборачивается и кладёт руку на кобуру, пытается принять угрожающий вид и скрыть подкатывающие к горлу слёзы. Слева, на капоте чёрного БМВ, сидит Аластор, вытянув и скрестив ноги, и задумчиво смотрит на чёрный вход, а вплотную к Руби, едва ли дальше, чем на одну ладонь, стоит его светловолосая напарница, внимательно изучает её лицо, задерживает взгляд на губах и поясняет: — Шестьдесят четыре на двоих. Но нас с Аластором частенько называют сиамскими близнецами. Считается? Руби отступила и, прихрамывая – внезапно напомнило о себе травмированное колено, подошла к Тойоте Чада и обессиленно присела на корточки в её тень, вытащила носовой платочек, обтёрла лицо. Если бы она родила, продолжил бы Сэм ввязываться в опасные дела и сталкиваться лбами с беспринципными и жестокими противниками, как эти двое, что изучают её, словно музейный экспонат и скалятся издевательски? Рискнул бы он не только их отношениями, но и совместным ребёнком? Руби подняла голову и улыбнулась блондинке: сегодня она рада, что сделала аборт, и жалеет, что не швырнула эту новость Сэму в лицо. — У него сто шестьдесят четыре на одного. — Тем слаще победа, — блондинка достала из сумочки пудреницу и надула губы, придирчиво рассматривая своё лицо. – На солнце все недостатки видны очень хорошо, и ты, дорогуша, сегодня замечательно поработала солнышком. — Победа? – Руби деланно удивилась и, опираясь о горячий железный бок машины, встала. – Вы не соревнуетесь, а приказываете, о какой победе идёт речь? — Это будет долгая игра, — блондинка прошлась пуховкой по лбу и носу и с громким щелчком захлопнула пудреницу. – Всё ещё любишь его, да? Страдаешь, но грудью встаёшь на защиту. Знаешь, в чём ирония? Когда наступит нужный момент, ты его и погубишь. — Прекрати, — Аластор схватил её за локоть, разворачивая к себе, а свободной рукой вцепился в подбородок, вынуждая поддерживать зрительный контакт. Его лицо потемнело от ярости, уголок левого глаза дёргался в нервном тике и, когда он отступил, с явным усилием убирая руки за спину и поднимая уголки губ в лёгкой ухмылке, на челюсти блондинки наливались синим цветом отпечатки его пальцев. Руби длинно вдохнула, и её вздох прозвучал слишком громко, Аластор тут же обратил на неё внимание: издевательски-вежливо поклонился и приподнял невидимую шляпу. – Простите мою коллегу, она ничего не смыслит в иронии. — В городе хозяйничает маньяк, не убивает, но уродует людей так, что их закрывают в психушке и держат прикованными к кроватям, потому что они снова и снова пытаются себя убить. Над чем смеяться? Над жертвами? Над детективами, которые забыли о нормальном сне? Над горожанами, потому что среди бела дня они боятся выходить на улицу? — Определяют ли имена судьбу? – спросил Аластор, будто не услышав ни одного вопроса, и по-хозяйски притянул блондинку за талию, провёл носом по её виску, втянул воздух, словно обнюхивая, и прикрыл глаза. – Моей напарнице удалось то, в чём вы потерпели поражение. Она вырвала у Винчестера из пасти кость, гораздо больше и мясистей той, за которую когда-то он вышвырнул вас вон из своей жизни. О да, я верю, что имена – не просто звуки. Похожие события, одинаковые поступки, но кто-то всегда оказывается слабее. Громыхнула дверь чёрного входа, и, хотя Руби не хотела поворачиваться к Аластору спиной, она не удержалась и оглянулась посмотреть, не слетела ли дверь с петель – кто бы ни заходил в участок или выходил из него, этот кто-то явно был в диком бешенстве. Долгие две секунды Сэм смотрел на Руби, потом залпом допил кофе и, выбросив стаканчик, быстрым шагом направился к ним, в правой руке он держал синюю папку. — Аластор, Руби, — кивнул Сэм в знак приветствия, но Руби не успела удивиться излишней любезности — виделись же буквально десять минут назад, — как увидела высокомерный взгляд блондинки и блеснувшие в ядовитой усмешке жемчужно-белые зубы и поняла, к чему были пространные и непонятные рассуждения Аластора. – Ваши подачки мне не нужны. Я получу дело Кровавого Ангела назад. Пока вы будете перекладывать бумажки с места на место, психопат продолжит убивать. И репортёришка чокнутый продолжит делать из него непонятого гения, опередившего время! — Равнозначный обмен. Мы забрали одного маньяка, но отдали другого. Увлекательная история, корни которой уходят далеко в прошлое. — Это поклонник. Увлечённый, с неплохим воображением, но не особо умный. Мы обязаны поймать Кровавого Ангела и прижать Габриэля, заставить его заткнуться, чтобы никакой дурак больше не пошёл по стопам своего кумира. Вы забираете причину и подкидываете мне следствие. Но либо я нахожу Кровавого Ангела и сажаю на электрический стул, либо с каждым днём число таких вот поклонников и подражателей растёт в геометрической прогрессии. — Самоуверенный мальчик, — блондинка насмешливо треплет Сэма за щёки, а потом приподнимается на носочки и целует взасос. И он отвечает. Это грязный поцелуй, с языком и слюной, стекающей из уголков рта, и руками, сжимающимися ниже талии. Руби задыхается. — Сэму везёт на самовлюблённых сук, — произносит Аластор, стряхивая пылинку с лацкана пиджака. – Но моя Руби не оправдывается благими намерениями. — Своеобразное нет, — говорит Сэм, разорвав поцелуй. — Довольствуйся тем, что есть, — блондинка отходит и становится рядом с Аластором. – Мы знаем, что ты не отступишься. Ты знаешь, что контора не меняет решений. Патовая ситуация. Поэтому в синей папке не поклонник и не кумир. Весьма занимательная личность. Первый раз появился тридцать лет назад. На его счету было двадцать восемь убийств, когда он исчез. Но месяц назад вернулся, а вчера ночью убил во второй раз. Или в тридцатый, с какой стороны посмотреть. Копай. Вынюхивай. И не путайся под ногами. — Покорнейше благодарю, — отстранённо замечает Сэм, но Руби видит, что он заинтересовался и действительно на время готов отступить, пожертвовать одной загадкой ради другой. На время. И каждый из присутствующих это понимает. Сэм хлопает папкой себя по бедру, и его тело напряжено, как у гончей, готовой броситься в погоню за дичью. Аластор достаёт ключи и открывает чёрную БМВ; ни он, ни блондинка не прощаются, молча садятся в машину и выезжают со стоянки. Руби провожает их взглядом и, когда чёрный блестящий кузов скрывается за углом, задаёт бессмысленный вопрос: — Руби? — Руби, — Сэм жмурится и растирает виски, Тайленол не помог, мигрень усиливается и скоро достигнет той точки, когда он будет валяться на диване в полной темноте и рассматривать безумную радугу, в которую превращаются звуки – от чьих-то шагов и собственного дыхания до голосов его коллег. Голос Руби похож на огромное жёлтое пятно, по нему расползаются изумрудные змеи и вспыхивают блестящие синие звёзды. Но прежде чем потерять связь с реальностью, Сэм открывает папку и прямо на стоянке, под безжалостным солнцем, читает материалы дела – в ФБР уверены, что это не подражатель, и он должен понять — почему. Его шатает, а руки дрожат, и от одного неосторожного движения из папки выпадают фотографии, ложатся ужасающим узором на асфальт – слепые глаза убитых смотрят в небо; большинство изображений старые, в страшную коллекцию замешалось и несколько чёрно-белых снимков, но внимание Сэма привлекают всего три штуки – из напечатанных недавно, возможно, даже вчера или сегодня утром. Голова взрывается от боли. Наверное, ему показалось… — Сэм, посмотри-ка, этому парню связали руки галстуком, — хмыкает Руби. – Точь-в-точь как тот, что я подарила тебе на Рождество. Не показалось, думает Сэм, а потом: чёрт возьми, не стоило торчать на солнце, и спустя секунду свет гаснет.