Fucking feelings

Рождество Зейн и Шуга провели вместе. После того, как Малик окончательно избавился от своих страхов, они не могли оторваться друг от друга. Их обнаженные тела непрестанно соприкасались, а языки сплетались в жарких поцелуях. Старший счастливо улыбался, а младший, краснея, посмеивался и водил пальцами по его лицу. — Кажется, это лучшее Рождество в моей жизни, — блондин улегся головой Зейну на грудь и умиротворенно прикрыл глаза. — Кажется? Есть еще какое-то, которое может сравниться с этим? — Да. Помнишь то, которое мы провели на крыше, потому что оба поругались с родителями? Зейн сразу же закивал и начал улыбаться немного шире. Он помнил тот вечер, когда впервые почувствовал настоящее спокойствие. Тогда Малик еще не так сильно привык к отношению своих родителей. Он переживал по каждому остро сказанному их слову в его адрес, и та ночь, проведенная в крепких дружеских объятиях и совершенно бессмысленных шутках, была безупречной. — Да, на тот момент это был лучший праздник в моей жизни. Но сейчас, определенно, намного лучше, — Зейн крепче прижал к себе Шугу и поцеловал его в макушку, несколько секунд не отрываясь от его волос. — Определенно, — тихо повторил тот и закусил нижнюю губу, вспоминая, как Малик произносил "я люблю тебя". Каким мягким был его голос. Как ласково он шептал это во время их ночи, как он повторял это по дороге в мотель. — Я люблю тебя. Вырвалось это совершенно непроизвольно, поэтому Юнги сразу же сильнее вжался лицом в его грудь, боясь, что Зейн не ответит взаимностью. — Я тоже люблю тебя, — он улыбнулся. Говоря это, старший не мог перестать даже как-то стеснительно улыбаться. Малик все еще не привык к этим словам, они казались обычными, которые он всегда знал, но насколько же ново они звучали, когда были одним целым. Шуга поднял голову и потянулся к его губам. Он не мог поверить, что в этом городе все было настолько по-другому. То, насколько другим этот парень мог быть, казалось невероятным. — Тебе нравится, когда есть только мы и никого больше? — Очень. — Зейн ответил правдиво. — Может, нам стоит попробовать съездить еще куда-нибудь, чтобы выбрать город? — Куда бы ты хотел? — В Лос-Анджелес, например. — Съездим. Они говорили тихо и крайне мягко, улыбаясь друг другу самыми влюбленными улыбками. И вся эта идиллия длилась до самого возвращения домой, которое ни один, ни другой не хотели. Грела лишь мысль, что летом они уберутся оттуда.

***

Зейн зашел в дом. Он все еще слышал голос Шуги, который нежно проговаривал "до завтра". И с абсолютно поднесенным настроением парень не осознавал, что был уже дома, что переступал порог своего "дурдома". Осознать это помог крик матери. Женщина ругалась со своим супругом, но как только увидела сына, с лица которого сползла улыбка, укоризненно уставилась на него. — Явился, засранец. Посмотри, Джонатан, это наш сын. Вылитый ты в молодости — ему плевать на всех, кроме себя самого. — И тебе привет, мамочка, — Зейн иронично улыбнулся и помахал им рукой, — я тоже по вам соскучился, мои любимые родители. — У меня нет желания видеть вас обоих, — Мегги, отмахнувшись, поднялась в спальню. Выглядела она, мягко говоря, уставшей. — Я думал, вы за это время развелись, — Зейн усмехнулся отцу и плюхнулся на диван, бросая себе под ноги рюкзак. — А ты, вижу, решил провести каникулы подальше от творящегося дома дерьма? — Мужчина держал в руках стакан джина и с самым невозмутимым видом осушал его. — Да. Чего и тебе желаю. Если тебя заботит ее нервное состояние, то разведись... — Не указывай мне, — Джонатан проговорил это спокойно, но его тон был по-настоящему пугающим. Впервые по телу Малика младшего пробежались мурашки от собственного отца. — Если ты решил превратиться в кусок дерьма, то будь добр, заткнись и не раздавай советы людям, которые тратят свою зарплату на то, чтобы тебе было, что есть и что надеть. Зейн сдавленно посмеялся, качая головой. — Мать говорит, что характером я похож на тебя. И что веду себя так же, как и ты вел себя в молодости. Может, быть куском дерьма заложено у меня в генах? Джонатан несколько секунд молчал, а после брызнул содержимым стакана сыну в лицо. Ошарашенный Зейн небрежно убрал капли с лица и вытаращился на отца. — Какого хрена? — Мне нравилось, что ты был похож на меня со своими друзьями и местными шлюхами, но не смей так вести себя со своими родителями. — Я веду себя так, как меня воспитали. — Мать права. Ты настоящий кусок дерьма, Зейн. — Ах, какой кошмар. Люди, которые ничего обо мне не знают, делают выводы. Это звучит мило, папочка, учитывая то, как ты ведешь себя в этом доме. Почему-то вы, родители, считаете, что можете плевать на своих детей только потому, что обеспечиваете их. — Да? И что же мне нужно знать о тебе? — Иногда лучше жить в бедности, чем с кучей дерьма, которую я не могу решить, потому что в нужное время родители не сказали мне, как с ней справляться. Знаешь, в этому году со мной произошло столько всего, но ты никогда даже не пытался узнать, как дела у твоего сына. Думаешь, я должен сам рассказывать об этом? Может быть, но мне не хочется. Раньше я ждал, что ты или мать хотя бы поинтересуетесь тем, как прошел мой день. И со временем я к этому привык, но ровно до тех пор, пока меня не задержала полиция. И знаешь, за что? За убийство. Ох, я вижу, ты удивлен. Так, может, ты совершенно не знаешь, кого ты вырастил? Может, тебе еще рассказать, что я гей? Зейн говорил, смеясь, но внутри ему было больно. Он вспоминал каждую минуту, проведенную в себе, в своей комнате или просто сидя на диване в депрессии, и за все это время ни отец, ни мать не поинтересовались им. Зейна начала душить жалость к себе. Он сложил губы в тонкую линию и немного насупился, злобно смотря на отца, вид которого, как и обычно, был невозмутим. Но вскоре мужчина подошел к нему еще ближе и резко схватил за запястье, до боли сжимая его. Это немного испугало Зейна, и он дернулся, ожидая от Джонатана самых неожиданных действий. — Я могу выбить из тебя все это дерьмо, — он проговорил настолько сурово, отчего парень сразу же пожалел, что вообще начал этот разговор. Джонатан же молча потащил сына в ванную. Его отец был очень жестоким человеком, который постоянно бил маленького Джо, а любые просьбы решал унижениями. Когда-то он говорил себе, что со своими детьми будет поступать совершенно иначе, но сейчас делал то же самое. Он буквально швырнул Зейна в стену. Тот сразу же схватился за плечо, которым ударился. — Убери от меня руки! — вопил он, когда отец попытался наклонить его к умывальнику. И чтобы он замолчал и не разбудил сестру и мать, Джонатан ударил Зейна по лицу. Он разбил ему губу, и юноша не был уверен, стоило ли вообще сопротивляться. Его отец оказался куда сильнее, чем брюнет предполагал. Малик старший крепко схватил сына за волосы, вцепившись в них, точно в гриву. Свободной рукой включив воду, мужчина несколько раз брызнул ему в лицо ледяной водой. — Ты, жалкий кусок дерьма, — проговаривал он, крепче сжимая в сильной руке его волосы. Голова Зейна начала ныть, а ноги занемели и подкосились. Он морщился от холодной воды, но, лишь получая очередную порцию воды в лицо, слушал отца (хотя и отдал бы все, чтобы этого не слышать), — считаешь, что родители должны расплачиваться за все то, что ты творишь в свои восемнадцать лет? — Он сделал особое ударение на возрасте сына и, по-прежнему не отпуская его волос, ударил лицом в находившееся над умывальником зеркало. Зейн непроизвольно завопил от боли. Его голова разбила стекло, и несколько маленьких осколков остались во лбу. — Ты хочешь, блять, всего этого родительского дерьма, потому что ты сопливый педик? Ты — мужик, Зейн, и должен сам решать все свое дерьмо. Джонатан по-настоящему был зол. Он гордился сыном, когда тот выглядел настоящим хулиганом, не тревожащим свою семью. И этим вечером он был разочарован. Зейн же был настолько шокирован, что даже не понимал, что происходило. Он то смотрел на окровавленный воротник, то — в разбитое зеркало. И, наконец, мужчина оттянул его волосы так, что тот не смог смотреть вниз. — Смотри, — повторял он, поднимая голову сына выше и заставляя смотреть в отражение, — смотри, во что ты превратился, кусок дерьма. Зейн не хотел плакать. Нет, это точно не входило в его планы, но отчего-то слезы покатились градом. Отец обвинял его во всем, что с ним творилось и продолжал заставлять не отрывать глаз от зеркала. Малик смотрел на свое окровавленное и заплаканное лицо и начинал ненавидеть себя. Он туго соображал, на данный момент поддаваясь влиянию слов. Жалость к себе давила, казалось, со всех сторон, и брюнет попытался вырваться, но его тело совершенно не слушалось. Состояние было похоже на шок — он не мог даже пошевельнуться. Но в сознание и понимание реальности вернул удар. Сильный удар спиной о кафельную стену. Невольно Зейн всхлипнул, а предательские слезы покатились только сильнее. Он не хотел, чтобы отец видел их, но ничего не получалось. Джонатан снова замахнулся, но раздался визг Фионы. Блондинка стояла в дверях и, расплакавшись (как это было свойственно девчонкам в подобных ситуациях), слезно просила отца убрать от Зейна руки. Сперва мужчина громко кричал на нее, но после, злобно окинув их обоих взглядом полным разочарования, удалился. Ни Фиона, ни Зейн не знали, куда именно он ушел, но оба выдохнули с облегчением. Блондинка тут же кинулась к брату и взяла в руки его лицо. Нет, он не мог разрешить ей видеть себя таким. Грубо убрав от себя сестру, Малик ушел на улицу. Там он упал на колени и громко закричал. Юноша не мог самому себе объяснить то, что творилось внутри него, но он чувствовал себя униженным и разбитым. Слезы продолжали катиться градом, а сам он напрочь забыл о разбитом лице и адской боли в плече и спине. Практически рухнув на землю, парень расплакался. Он плакал горько и сильно, не в силах оправдать это перед самим собой. И в ту самую минуту, когда в голове был один лишь вопрос: "Что делать дальше?", Зейн дрожащей рукой потянулся к мобильному и кое-как написал Шуге одно единственное сообщение: "мне плохо". Он не думал, как скоро придет его парень и придет ли вообще. Быть может, он уже давно спал крепким сном? Но, к счастью для Зейна, Юнги проснулся от его сообщения, а после, поспешно одеваясь, ответил: "где ты?". Но так и не дождавшись ответа, принялся искать Малика. Он звонил ему раз за разом, но тот не слышал. Брюнет стоял около своего дома и громко кричал, обращаясь к родителям. Ему было плевать, слышали они его или нет. Если Фиона пришла на шум, то мать все слышала, ведь ее комната была ближе к ванной. Зейна душила обида. Его тело было скованно злостью, а состояние напоминало грань. Впрочем, скоро грань переросла в настоящий срыв. Свет в соседних домиках постепенно начал включаться, и хозяева пялились в окна, наблюдая за тем, как позор этой буйной семьи осыпал проклятьями своих родителей. Одни думали, что Джонатан и Мегги довели своего сына до такого состояния, другие — что это плод их воспитания. В любом случае, все ссылались на их постоянные скандалы. — Зейн! — Шуга подбежал к нему, совершенно не понимая, что происходило. Он пробежал мимо пялившихся на это зрелище соседей и попытался утихомирить своего парня. Юнги хватал его за руки и пытался обнять сзади, тем самым сковав его движения. Но Зейн был сильнее, поэтому, когда он в очередной раз пытался его оттолкнуть, Шуга получил по челюсти, что вовсе не остановило его. — Блять! Сейчас вызовут копов, заткнись! — Вопил он, настойчиво хватая Малика за рукава. Тот неразборчиво объяснял ситуацию, даже не пытаясь снизить тон. — Мудаки! Бляди! — Кричал он, выкрикивая под окнами родительской спальни. — Ты пьян? — Блять, нет! — Зейн развернулся к Юнги лицом и, увидев его разбитую губу, немного успокоился. По крайней мере, теперь его заботило то, что он ударил его. — Прости, — из гневного лицо Малика превратилось в какое-то виновато-страдальческое, и он обнял Шугу. — Все в порядке, — наконец, тот смог хоть как-то сковать его движения, — что случилось, Зи? — Мой отец — пидорас! — Выкрикнул он, поворачивая голову к окну. — Он изменяет твоей матери с мужчинами? — Нет, — Малик вернул свое внимание Шуге, — ты видишь мое лицо? Блять, уверен, у него в руке остался клок моих волос. Этот уебок избил меня, когда я сказал ему, какой он дерьмовый папочка. — Что? — младший не верил своим ушам. Он знал Джонатана как спокойного мужчину, которому было плевать на всё и всех, кроме самого себя. Юнги опустил ладонь на щеку Зейна и растерянно осмотрел его лицо. Соседские окна понемногу стали снова гаснуть, и вскоре парни остались без прицельного взора старых сплетников. Шуга целовал лицо Зейна, пока тот сидел на крыльце и нервно курил, эмоционально пересказывая все, что было. Позади них тихо отворились входные двери, и оба парня испуганно обернулись, но тут же облегченно выдохнули. Фиона. — Как ты? — Блондинка мягко обратилась к брату и села рядом с ними. Тот достал очередную сигарету и, сделав пару затяжек, шмыгнул носом: — Хуёво, — Зейн опустил голову Шуге на плечо и прикрыл глаза. — Мне теперь страшно находиться дома, — призналась она. — Не бойся. Тебя они не тронут. Ты ведь не позор семьи. — Может, отец под дозой? Он никогда не был таким. — Он чист, — заверил ее Зейн и поднялся на ноги, лениво потягиваясь. Истерика прошла, и теперь парню было стыдно за то, что он творил несколько минут назад. Все болело, и он хотел просто зарыться пальцами в волосы Шуги и крепко заснуть, не заботясь о том, что произошло. — Я смогу остаться у тебя на ночь? — Конечно, — Шуга встал следом за ним и приобнял за здоровое плечо. — Твоя не будет против? — Она давно спит. — Тогда заставь меня нахуй забыть о том, что произошло. Ты это умеешь. Фиона ревниво поморщилась и, проводив их взглядом, ушла домой. Тем временем Зейн шел, опираясь о Шугу и стараясь разговаривать о чем-нибудь нейтральном. В страхе позволить себе вспомнить то, что произошло этой ночью, брюнет без умолку болтал, чем немного напоминал пьяного. И когда они тихо вошли в дом, а после пробрались в спальню, Малик рухнул на кровать. Шуга улыбнулся ему и, опустившись перед ним на колени, принялся стаскивать со своего парня обувь. — Может, ты хочешь выпить? — Я хочу тебя. И только тебя. — Да? — Блондин игриво улыбнулся и лег рядом. Он коснулся кончиками пальцев его израненного лица и поцеловал в уголок губ, — и как я могу тебе помочь расслабиться? — Просто целуй меня и говори всю эту любовную хуету. — Вроде "я никогда тебя не брошу" и "я люблю тебя больше всех на свете"? Блондин тепло улыбнулся ему и аккуратно поцеловал. Малик же ответил на поцелуй настойчивей, чем дал понять, что Шуге не стоило осторожничать. Блондин послушно говорил всю эту любовную ерунду, но говорил ее искренне, чем заставлял Зейна умиротворенно улыбаться и думать только о том, что своей семьей он расплачивался за то, что в его жизни был "его человек". Заснули они нескоро. Практически всю ночь парни целовались, нехотя отрываясь друг от друга, чтобы сказать пару уж слишком сопливых и влюбленных слов. Когда-то их обоих тошнило от них. Быть может, тошнило бы и вчера, но сегодня они нуждались в них. На утро Зейну полегчало. Перед школой он выпил пару банок пива. Юнги отказался от своей порции и отдал ее Малику. Алкоголь помог не думать о вчерашнем, а с улыбкой вспоминать ночь, проведенную с Шугой. Так брюнет продержался весь учебный день. Все же выходить в школу после райских каникул было настоящим издевательством для учеников. Томми сегодня не пришел, отчего друзья Джима шутили о том, что, вероятно, тот умер где-то, забитый гомофобами. Бейли игнорировал их слова и только с ненавистью поглядывал в сторону Сэма, что беспечно спал на последней парте. Что же, протрезвевший Зейн тоже пялился на него, ловя себя на мысли, что не мешало бы разок объединиться с Джимом и хорошенько проучить этого чокнутого. Юнги же оставалось просто надеяться, что явные желания его парня останутся просто желаниями. Нет, внутри него тоже прокрадывалось желание избить этого тихоню с глазами маньяка, но кроме отстранения от уроков или еще чего прочего он ничего не получит. Его нужно было, разве что, убить, чтобы удовлетвориться. И, к счастью для Сэма, в тот день он ушел домой нетронутым. Шуга с Зейном уже хотели было вернуться к первому домой, но одна из школьных красавиц, кажется, ее звали Сара, подошла к Малику сзади и повисла на его шее, облизывая его за ухом. — Фу, блять! — Зейн грубо оттолкнул ее, — чего тебе? — У меня вечеринка сегодня. Ты мог бы заглянуть. — Не интересует. — Мой брат достал травку. Убойная вещь. — Не интересует, — повторил за ним Шуга, когда понял, что глаза его парня загорелись огоньками желания. — Ну, как хотите. Я бы и тебя впустила, дружок, — у Сары были натуральные рыжие волосы, которыми она взмахивала каждый раз, когда хотела привлечь внимание парня. Что она и сделала сейчас, когда, намеренно виляя бедрами, ушла. — Почему? — Зейн уставился на Шугу. — Потому что там будет наркота. — Мы могли бы просто попробовать. Для кайфа, не более. — Тебе так плохо живется, что ли? — Не будь таким моралистом. — Я не моралист. — Моралист. Самый настоящий. — Моралист не может быть геем. — Значит, ты гей-моралист. — Нельзя быть геем-моралистом. — Ну, ты же можешь. — Я просто отрицательно отношусь к наркотикам. — Пидорский моралист, — Зейн заулыбался. — Тебе нужно найти другой термин, потому что если я гей, я уже не моралист. Их спор продолжался всю дорогу к дому Шуги. Но стоило этим двоим очутиться в жаркой спальне, как они напрочь забыли, о чем спорили.