Свободные

Адриан Болело всё. Абсолютно. Казалось, даже кончики волос ноют неприятной, пульсирующей болью. Поначалу я никак не мог сообразить, что же такое со мной произошло. Но потом память вернулась, многотонной плитой вины и отвращения вдавив меня в постель. Глухо застонав, я закрыл лицо рука, уже успев понять, что проснулся в одиночестве. Думать о случившемся не хотелось, но разве воспоминания спрашивают разрешения? Перед мысленным взором мутными обрывками крутились образы моего падения. Неясные, но оттого не менее остро-омерзительные. Желудок сжался, тошнота быстро подкатила к горлу, и лишь чудом я успел добежать до туалета. После, умывшись ледяной водой, я вглядывался в лицо мудака, который только и умеет, что разрушать всё, к чему прикасается. Оливия… Мать его, я изменил любимой и родной Кристе с этой сукой! Бесконечное «как я мог», или «как вообще у меня на неё встал», было вопросом весьма риторического характера. Физиологии, когда любой здравый смысл отключается, как-то похрен. Тело на умелые ласки реагирует вполне предсказуемо. И я бы рад был спрятаться, как-то постараться уменьшить собственную ответственность, говоря, что это всё наркотики, но чёрт, их же в меня не пихали силой. Я сам. Сам соблазнился, проявил минутную слабость, последствия которой не давали даже вздохнуть свободно. До красноты, до боли я тёр мочалкой кожу в душе, в абсолютно пустой попытке смыть воспоминания, но мне упорно чудился запах духов бывшей жены. Казалось, эта вонь въелась под кожу. Я ощущал себя невообразимо грязным и бесконечно виноватым. И сколько не проводи времени в душе, мне никогда не отмыться от этого предательства. Выйдя из душа, натянув бельё и одевшись в домашнее, я сел на кровать, трусливо оттягивая момент встречи с девушкой. Ещё вчера, когда реальность вернулась, оглушая своей жестокостью, я до победного сидел в офисе, стараясь хоть немного прийти в себя. Отойти от наркотического дурмана и когда окружающий мир, обрёл вроде более-менее привычную чёткость, обмирая от страха, направился домой. Оливия исчезла сразу после изнурительного секс-марафона. Я плохо помню сам процесс и почти не помню её лепет. С радостью вообще бы обзавёлся короткой амнезией. Но это было, я изменил Кристе. Как только понял, что могу относительно связно мыслить и говорить, набрал девушке, но телефон был недоступен. Как сейчас помню состояние паники, которое поднялось в душе. Она всё знает? А может с ней что-то случилось? Ведь время был девятый час вечера и отсутствие звонков от любимой пугало. Хотелось немедленно рвануть домой, но я понимал, что показаться ей на глаза в таком виде — это вынести себе окончательный приговор. Когда я всё же явился домой, после душа и нелепых лживых оправданий, я понял, что просто не могу так. Криста не дура и прекрасно видит, как я выгляжу, да и последующие дни с неизбежной ломкой будут красноречивее любых слов. И я сознался. Рассказал о срыве, но не смог рассказать об Оливии. Это признание комом болезненного отвращения к самому себе встали в горле, и я просто не смог. Было слишком страшно. В любимых серых глазах и без того плескалась бездна разочарования и боли, а подобная правда её и вовсе добьёт. Криста клинически не переносила упоминаний о бывшей жене, и она не перенесла бы, узнай, что я ей изменил с Оливией. И я не стал рассказывать, умолчал, успокаивая совесть тем, что это во благо. Но когда девушка отшатнулась от моего поцелуя, мне на какой-то миг показалось, будто она всё знает. Но потом она сама поцеловала меня, даруя тем самым успокоение. И пусть Криста и не знала об измене, но я-то знаю. Эта, так называемая «ложь во благо», отравляла изнутри горечью и невообразимым чувством вины. Отвращение и ненависть к себе зашкаливали. Хотелось просто встать, достать из сейфа пистолет и пустить пулю в голову. Всем бы, наверное, было лучше. Но я понимал, мне просто не хватит духу, и я обязан жить с этим дерьмом. С этим отвращением к себе из-за собственной слабости и трусости, с этой горечью вины от собственного предательства. Ведь не так давно я обещал себе, что сделаю Кристу счастливой. А сам? Весь этот месяц она не находит себе места из-за меня, изводит себя беспокойством и страхом. Разве это может принести хоть кому-то счастье? Теперь я и вовсе доказал, что её страхи были не напрасны, и я лишь жалкий слабак, ничтожество, не имеющее силы воли. На всю тысячу процентов я был уверен, что теперь девушка будет мучиться пуще прежнего, ещё больше доводя саму себя. Я же заслужил и эту боль, разрывающую тело и эти угрызения совести, сводящие с ума. А ведь я клятвенно обещал больше не лгать ей. Но как признаться в подобном? Как вообще смотреть ей в глаза, после всего этого? Изменил, предал и малодушно солгал. Может, рассказать всё сегодня? Пусть она сама судит, насколько я виновен и может ли жить с таким уродом. Но нет, не могу. Опять же не хватает духу. Она мой кислород, я безнадёжно болен этой девушкой, и это признание будет сродни самоубийству. Только пустить в голову пять миллиметров свинца или повеситься — это быстро. А признание — это страдание каждый миг на протяжении нескольких невозможно долгих минут. Она не примет, не поймёт и, конечно же, не простит. И будет совершенно права. Устав от раздумий и понимая, что веду себя подозрительно, я направился в сторону кухни. Было страшно, словно я иду не к любимой девушке, а на встречу лицом к лицу с бесконечным количеством собственных грехов. Что я увижу в её глазах: отчуждение, разочарование, презрение, жалость? А может безразличие? Вчера Криста не стала упрекать или что-то говорить. Вдруг ей просто надоело так жить, и она устала от бесконечного вороха проблем, которые за мной волочились? Если она просто захочет уйти? И если такое случится, я обязан её отпустить, как безумно больно это не было… — Доброе утро, — прозвучал тихий, родной голос. — Доброе, — выдохнул я, не в силах посмотреть в глаза девушке. «Соберись, тряпка!» — приказал я себе и поднял взгляд. И тут же отшатнулся. Девушка выглядела подавленной и даже больной, словно это не меня ломает, а её. В помещении повисла тишина, холодная и неуютная. — Скажи что-нибудь, — попросил я, не выдержав этого молчания. — А смысл? — подняла Криста усталый и даже пугающе пустой взгляд. — Ты меня всё равно не слушаешь и не слышишь. — Родная, — прошептал я, подойдя к девушке со спины, обняв и вдыхая дивный аромат волос. — Я тебя слушаю. И обязательно услышу. Прости, что я такой идиот и слабак. Знала бы ты, как мне паршиво. И не только физически. — Моего присутствия тебе явно недостаточно, — ровно произнесла девушка, передёрнув плечами, стремясь сбросить мои руки, и я отступил, не желая нагнетать обстановку. Криста была напряжена, всё её тело буквально кричало: «Не трогай меня!». На миг мне снова показалось, будто она знает всё, но я отогнал эти мысли. Она не стала бы молчать. — Тебе нужна помощь специалистов, Адриан. Твоя попытка показать собственную силу и независимость провалилась. Впрочем, поступай, как знаешь. И снова тишина, пропитанная её болью, разочарованием и моей бесконечной виной. Обратиться в клинику… Фактически, признать себя наркоманом. Только вот как бы противно не было, Криста права. Я оказался слишком слаб для самостоятельной борьбы. Весь этот месяц мучился сам и мучил её. И как итог срыв, измена, предательство и новая ложь. И нет никакой гарантии, что не сорвусь снова. Жалкий слабак, неудачник. Когда-то я дал себе обещание сделать её счастливой, может пришло время начать действовать? — Хорошо, — хриплым голосом ответил я. — Ты права. Я сегодня же обращусь в клинику. — Это правильное решение, — вымученно улыбнулась мне девушка. — Позвони, сообщи результаты. А сейчас мне нужно на работу. Девушка скрылась из кухни, оставляя лёгкий шлейф духов. На душе было горько и невообразимо муторно. Она не ушла, но я чуть ли не физически ощутил выросшую между нами стену. И некого было винить кроме себя. Сам виноват во всём, возможно, отбрось я излишнюю гордыню и послушай её раньше, всего этого не случилось бы. Разочарование Кристы ядом отравляло кровь, ранило душу, и я принимал эту боль, был благодарен за шанс, который она мне великодушно дала. Наверное, я поступил правильно, умолчав об Оливии. Тогда я бы точно остался в гордом одиночестве, окружённый лишь горькой тяжестью своих ошибок. Самое мерзкое, я был уверен, что Оливия ещё напомнит о себе. Криста неизбежно узнает о моей измене, слишком хорошо я знал эту суку. Оставалось лишь надеяться, что я успею к тому моменту хотя бы частично вернуть доверие любимой и её веру в меня. Возможно, тогда она найдёт в себе силы выслушать, понять и простить. Натворил я дел, и пришла пора исправлять содеянное. Ну или хотя бы начать делать хоть что-то, чтобы снова увидеть искреннюю, а не вымученную улыбку на лице любимой. Криста Дни слились в серую, вязкую массу. На утро после измены Адриана и его лжи, я проснулась, чувствуя странное онемение чувств. Словно в конец истощенная психика, включила какие-то защитные механизмы, спасая от полного безумия. Давая пережить первые дни, привыкнуть к положению дел. Но радовалась я рано. Теплый душ взбодрил меня, и это безразличие, вызванное, похоже хроническим недосыпанием, спало. Снова стало оглушительно больно. И опять горькие слёзы на глазах. Ну сколько можно? Хватит. Я и так не чувствовала в себе никаких сил. Ни физических, ни душевных. Истерика просто добьёт меня. Механически одевшись, я направилась на кухню. Адриан пришёл спустя четыре чашки кофе и полтора часа времени. Выглядел он плохо, и, вопреки всей боли и обиде, которые терзали меня, я ощутила, как в душе шевельнулась жалость. Он определённо сильно сожалел, что сорвался, но жалеет ли он хоть каплю, что изменил и солгал мне? Может я наивная, но мне казалось, что да. И с каждой минутой, проведённой в его обществе, буквально физически ощущая мощные флюиды горечи и вины, исходившие от него, я всё больше укоренялась в этом мнении. Только что мне с его самоедства? Ведь он так и не признался, предпочитая ложь. Просто делал вид, словно и не было ничего. Короткий разговор, полный его раскаяния и моих отвратительных актёрских способностей. К моему удивлению, Адриан без возражений согласился обратиться в клинику. Это согласие лишь вызвало слабую улыбку. Если бы он изначально услышал меня! А так… Джонсон выполнил своё обещание. Первую неделю он каждое утро посещал учреждение, где ему делали укол какой-то гадости, которая облегчала симптомы ломки, позволяя ему работать. Также он посещал психолога в клинике, хотя и считал это пустой тратой времени. Две с половиной недели — именно столько времени прошло с момента его измены. Семнадцать дней я живу в постоянной борьбе с собственными болью, горечью и отчаянием. Адриан стоически молчал про Оливию, не зная, что лишь усугублял ситуацию. Не будь я сама свидетелем этой измены, возможно, была бы рада его молчанию. Ведь если отбросить всё это в сторону, наши отношения могли бы стать идеальными. Но я всё видела и знаю, а потому происходящее между нами было лишь пародией на отношения между мужчиной и женщиной. Я старалась, видит Бог, старалась изо всех сил сделать вид, будто всё нормально, словно не знала о его предательстве. Силилась обуздать боль, отчаяние и обиду, но это выше моих сил. Они жили в моей душе, отравляя кровь горечью. Это отражалось на моём поведении и характере. Его прикосновения я терпела через силу. И если объятия и поцелуи я научилась сносить без дрожи, то одна мысль о близости вызывала состояние, очень смахивающее на молчаливую истерику. В голове сразу всплывали образы его измены, и я просто не могла пересилить себя. Адриан сначала молчал, но в итоге начал выказывать недовольство, не понимая, почему я отталкиваю его. Я никак не объясняла ему своего поведения, просто не знала, что сказать. Моё отторжение причиняло ему боль, я видела это, но страдания мужчины не вызывали отклика в моей измученной душе. У меня вообще появилось ощущение, будто страдания породили во мне новую, совершенно неприглядную личность, которая периодически стремилась вылезти наружу. Всё чаще я ловила себя на жёстких словах, которые причиняли Адриану боль. Холодные и жестокие термины по отношению к нему часто срывались с языка. И мне потом становилось стыдно, но вместе с тем я больше не находила в себе сил и желания угождать мужчине, как раньше. Адриан был нежным и ласковым, молча проглатывал все мои выверты, которые стали неотъемлемой частью нашей жизни. Это были как короткие помутнения рассудка, когда всё негативные и разрушительные эмоции во мне, внезапно обострялись, достигали неконтролируемого пика и выплёскивались наружу в виду грубости и обидных слов. В такие моменты мне хотелось причинить ему боль, ранить посильнее. Чтобы он ощутил хотя бы часть эмоций и горечи, живущие во мне каждую минуту. Я мечтала вывести его на эмоции, чтобы в запале он наконец сознался в своей измене. Но он был спокоен, как удав, ничего его не брало, в то время как я самой себе напоминала конченую истеричку. Похоже психолог нужен мне не меньше, чем ему. И вот я поняла, что больше не могу носить всё в себе. Именно поэтому, сегодня я припёрлась в гости к Мони, где выложила подруге всё. Я рассказала ей про то, что мы были знакомы давно, про расставание и обещание вернуться. Про женитьбу и преследование. Про наркотики, свою безнадежную любовь и, конечно же, про измену и ложь. — И я просто не знаю, как мне дальше быть, — шепотом, стирая слёзы с лица, закончила я свой рассказ. — Дааа, — протянула подруга. — Мексиканские сериалы отдыхают. — Что мне делать, Мони? — Ты поговорить с ним не пробовала? — Смысл? Если он сейчас лжёт, то где гарантия, что не начнёт врать, чтобы оправдаться? — Тоже вариант. — откинувшись на спинку дивана, Мони хлебнула вермута и задумалась. Говорят, когда выскажешься, становится легче, и это правда. Мне действительно немножко полегчало. Но, к сожалению, было по-прежнему больно до крика. Не до истерики, конечно, но ужасно больно. — Слушай, — наконец подала голос подруга. — А если ему дать хлебнуть его же говна? — Ты предлагаешь мне переспать с кем-то, причём так, чтобы он об этом узнал, а потом делать вид, словно ничего не было? Нет, я так не могу. Извини, Мони, но лечь с кем-то в постель из соображений мести я не могу. Да и не хочу. Это мерзко. И я сказала чистую правду. Не могла я прыгнуть в койку с первым встречным, не так воспитана. От одной только мысли об этом внутри поднималась волна сокрушительного протеста. — Ну зачем же сразу с кем-то спать? Криста, ты узко мыслишь. Не только с помощью секса можно вызвать ревность. Просто перестань проводить с ним всё своё время. Выходи почаще в люди. Больше развлекайся, знакомься с парнями. В конце концов, я прекрасно знаю, что на измену ты не способна, но лёгкий флирт — это не измена. — То есть, ты мне предлагаешь начать шляться по клубам? — Не шляться, а почаще отдыхать. Да и кто знает, может ты встретишь куда более достойного мужчину и поймёшь, что Адриан тебе и вовсе не нужен. — Тебе же он нравился? — на мои слова девушка сжала губы. Её глаза сверкнули гневом, а потом она громко фыркнула. — Нравился, пока я не узнала, какой он фрукт. Мне казалось, он любит тебя и сделает счастливой. Сейчас же я вижу, что он тебя просто-напросто убивает. К тому же, он оказался трусом, раз не признался. Как нестранно, слова Мони о любимом человеке вызвали неконтролируемое желание хоть как-то защитить его, даже несмотря на всю боль. Только что я могу сказать в его оправдание? Ведь я и сама не знаю, как отбелить его в собственных глазах. Я больше не чувствую даже того слабого доверия, которое было раньше. А ещё моя вера в него почти полностью исчерпала себя. У меня есть только моя любовь, больная и покалеченная, но до сих пор сильная и живая. — Я люблю его, Мони. Это, наверное, даже не любовь, а патология какая-то. Зависимость. Он стал частью меня. Без него я просто умру, понимаешь? Это зависимость похлеще, чем наркотики. Больше всего на свете я хотела бы его разлюбить, но это выше моих сил. На протяжении всего нашего знакомства он причиняет мне боль, но, вопреки здравому смыслу, моя любовь со временем становится только сильнее. Наверное, со мной что-то не так, раз после всего дерьма, которое я прошла по его вине, я не могу от него уйти. Я больная, да? — Нет. Ты просто слишком сильно любишь его. Хотя, как по мне, то он того не заслуживает. — я нервно перебирала бахрому на подушках в гостиной подруги, поглядывая на неё. — Делать вид, будто ничего не случилось, я тоже не могу. Меня убивает его измена с этой шлюхой, но ещё больнее от его лжи. Почему он не сознаётся? — Боится. А ещё не понимает, какую причиняет боль. Криста, я всерьёз думаю, что порция хорошей ревности ему не повредит. Ты решила дать ему шанс и боясь лишний раз расстроить его, спровоцировать срыв, носишься с ним, как с малым дитём. Он привык, что ты постоянно с ним и вся твоя вселенная вращается вокруг него. Пусть поймёт, что он не единственный мужчина на планете Земля — да и во всей Вселенной в целом, — и как больно ранит ревность и ложь. — Как ты себе это представляешь? — Да просто. Живёшь, отдыхаешь, развлекаешься. Общаешься с мужчинами и, конечно же, умалчиваешь об этом. Главное, не сиди с ним постоянно дома и не проводи рядом каждую минуту. Ну блин, тебя всему учить что ли надо? Тебе сколько лет, Криста? — Двадцать шесть, — на автомате ответила я. И задумалась. А ведь в словах подруги что-то есть. Может, она права, и мне действительно нужно причинить Адриану ответную боль? Дать понять, как ложь и ревность отравляют душу? Как сама мысль о любимом человеке и ком-то другом вместе с ним способна довести до безумия? Да, наверное, Мони права. Может, осознав и прочувствовав Ад, в котором я живу, он наконец сознается? Не знаю, но больше так жить я не могу. И не хочу.