Поворот

Ночь расступается, податлива как воск, Вторгаются в нее безмолвие и холод. Удары скорбные обрушивает молот, Вбивая вечность в мозг. Э. Верхарн Он лежал на столе. Голый, беспомощно двигая конечностями. Младенец из фильмов ужасов, в которого вселился нечистый. Голосок был тонкий, звучный и холодный, а от выражения глаз мороз шёл по коже. В углу хныкал на груде тряпок Хвост. Я сидел у стола и курил. За окном уже давно проснулся лес, пернатые своими воплями вбивали мне в виски сотни молоточков. — И чего же ты ждёшь, Гарри? Я посмотрел на существо на столе. — Ты собрал все мои крестражи, поместил меня в это тельце. И что дальше? Ты не знаешь, как действовать? Я тебе подскажу. Ты слышал про адское пламя? Только не забудь поставить в круг защиту, а то спалишь весь лес. — Тебе так не терпится умереть, Том? — усмехнувшись, я выдохнул струю дыма в его сторону. Лицо сморщилось, и он закашлялся — по-младенчески. — Интересный способ убийства, — в холодном голосе прозвучала ирония. — Ничего, осталось совсем немного, Том. Я всего лишь жду вечера. Лучше, если временные точки будут совпадать. И ещё завтрашний день потерпишь. Он ничего не спрашивал у меня о будущем, и этим очень отличался от того Тома, которого я видел в Тайной комнате. Отсутствие интереса немного настораживало, впрочем, я был уверен, что единственный шанс Тома на спасение я уничтожил, когда вышел из дома всего лишь на пятнадцать минут после завершения ритуала. Из угла донёсся храп: нахныкавшись, Хвост устал и заснул. — И что будет вечером? — Какой ты любопытный, Том. Я посмотрел на него с интересом: знает он или нет? Или просто догадывается? — Вижу, Гарри, ты очень сентиментален и не можешь убить ребёнка. Но ты же, как я уже заметил, стал сильным магом и узнал тоже многое. Ты же понимаешь, что это тело младенцем по природе своей не является. А на чём ты его взращивал-то? — На своей крови. И хватит мне втирать про терновый куст. — Не понял… Он правда не понял, и мне вдруг стало смешно. На секунду ситуация из жуткой показалась мне комичной донельзя. — Жил-был Братец Кролик, Том, и за ним гонялся Братец Лис, — я сделал паузу, но Том по-прежнему смотрел на меня, как на пациента Мунго. — Однажды Братец Лис поймал Кролика на смоляное чучелко. — Я ткнул окурком в сторону храпящего Хвоста. — Поймал, и стал рассуждать вслух, что он с ним будет делать. Братец Кролик запричитал: «Делай со мной всё, что хочешь, только не бросай меня в терновый куст!» И так он причитал, что Братец Лис Кролику поверил, размахнулся и зашвырнул его в самую середину куста. Чучелко отлепилось, и Кролик убежал. Конец сказки. — Очень познавательно, — произнёс Том с презрением в голосе. Чего этот Кролик вдруг всплыл в моей голове? Однажды я читал эту сказку Тэдди Люпину. Когда его изредка ещё оставляли со мной. Тут я подумал, что Тэдди ведь так и не родится. А, возможно, и дети Рона и Гермионы, если они не поженятся в новой реальности. Да что это я? Другие дети будут. Я вздрогнул и проснулся. Проклятье, меня вырубило. Быстро затоптав тлеющий на полу окурок, я посмотрел на Тома. Тот молчал, уставившись на меня. Достав вторую сигарету, я закурил. — Ты точно решил меня отравить. — Угу. Капля никотина убивает лошадь, а Тома Риддла разрывает на куски, — заржал я. — Очень смешно. — Слушай, Том, ответь мне на один вопрос. Между нами, — мои слова подтвердил раскатистый храп, — ты правда не боишься смерти? — Не больше, чем ты, Гарри. — А кто тебе сказал, что я её боюсь? — Все боятся смерти, даже если верят в загробную жизнь. Можно относиться к ней философски, быть готовым, но чаще всего она приходит неожиданно, и всем твоим планам приходит конец. — Так ты, получается, подстраховывался? — усмехнулся я. — А что же ты себе такое имя тогда придумал? Такое пафосное. Прямо как у романтического злодея. Тебе нравилось чувствовать себя кем-то значительным, правда, Том? — А тебе, Гарри? Когда ты сидел в чулане под лестницей, тебе разве не хотелось быть кем-то? Кем-то большим, чем никому не нужный сирота, который носит обноски своего кузена? Ну да, не Хвост поведал, так Квирелл при жизни от коллег наслушался о моём тяжёлом детстве. — Мне хотелось, чтобы меня кто-то любил, Том. Вот и всё. — Да? И много тебе счастья принесла эта любовь, если ты оказался тут? Что-то ты не выглядишь счастливым победителем. Мало почестей? — Я тут, потому что в войне погибли люди, — зашипел я. — Твои ублюдки убивали детей! В его глазах мелькнуло любопытство. — Прямо вот так шли и убивали? Интересно. Расскажи мне, Гарри. — Да пошёл ты! Я разозлился. «Прямо вот так» не шли, конечно. Тут мне крыть было нечем. Лорд тогда предложил ученикам и преподавателям покинуть Хогвартс. Он требовал выдать меня. Если бы я тогда уже знал, что во мне часть его души, я бы вышел к нему, и жертв было бы меньше, намного меньше. А кто мне не сказал про это? «А кто тебе не давал прислушиваться к словам Дамблдора, когда он говорил тебе о том, что Снейп на его стороне?» — прошептал в голове гаденький голос. Я начинал путаться. Альбус говорил, что нельзя взваливать на себя всю вину. Периодически я его дико ненавидел, даже после победы, особенно когда бывал пьян, но иногда старик при жизни говорил умные вещи — этого у него нельзя было отнять. — Ты чувствуешь себя виноватым, Гарри? Они, видимо, погибли из-за тебя. Но разве это был не их выбор? Они же тебя любили, ведь так? — Заткнись! — Почему ты злишься, Гарри? — спокойно спросил он. — Я просто хочу понять. Я когда-то задавал эти вопросы Альбусу, он тоже не мог мне толком ничего объяснить. — Неудивительно, — усмехнулся я, успокаиваясь, — легче прошибить головой стенку. У тебя даже друзей-то не было. — Почему ты так решил? Были. — Это слуги. — Гарри, это всего лишь софистика. Мы называем одно и то же разными терминами. Разве твои друзья не были твоими же последователями? Разве они не помогали тебе в твоей цели, не слушали тебя, не признавали твой авторитет? — Вот это друг? — я указал на Питера. — Нет. Ему, в сущности, на меня наплевать. Он только спасал свою шкуру. — А кто тогда твои друзья? Эйвери, Розье и Долохов? Те, с кем ты учился? Или, может быть, чокнутая Белла, эта твоя подстилка? — Замолчи! Ого! Он в первый раз за время нашего разговора вышел из себя. — Ты хочешь сказать, что ты с ней не спал? Как он злился! Если учесть, что он выглядел при этом как младенец, это было... это был просто праздник сердца какой-то. — У тебя вообще ни с кем не было? — спросил я издевательски-сочувствующим шёпотом. — Ай-ай-ай! Как же так, Том? Ты же был таким красавчиком! На тебя же бабы вешались — сам в чужом воспоминании видел. А может, они все были возраста той тётки, у которой ты украл медальон и чашу? Тогда я тебе только сочувствую. — И это герой магического мира, — промолвил он с презрением. Он всё-таки вывел меня из себя. — Если ты надеешься прошипеть что-то нежное своей подружке, — рявкнул я, — и думаешь, что она приползёт к тебе на помощь, то зря надеешься. Взмахнув палочкой, я распахнул дверь, а потом заклинанием притянул в хижину тело мёртвой Нагини, перерубленное пополам. Оно грянулось об пол неподалёку у стола, чуть не придавив Питеру ноги. Том закричал. Он закричал так, как кричат младенцы. Он зашёлся в плаче, нелепо размахивая ручками и ножками. — Ну ты и сука, Поттер, — процедил Хвост, попытавшись, извиваясь как червь, отодвинуться от змеиной туши. Я отшвырнул его к противоположной стене, так что он ударился головой и потерял сознание. — Молчать! — заорал я, грохнув кулаком по столу в паре дюймов от головы Тома. Он заткнулся и уставился на меня. Мы смотрели друг другу в глаза, и мой рот сам собой растянулся, когда я увидел в карих глазёнках человечка страх. — Мы сейчас навестим с тобой твоего друга, Том, — сказал я тихо. — Он был тебе верен до самого конца. Барти Крауч-младший. Помнишь такого? Он искал тебя, когда ты пропал, был схвачен, и собственный отец упёк его в Азкабан. Правда, он сейчас дома. Тайно. Под присмотром папочки. Барти недавно так эффектно послал в небо твою Метку на чемпионате по квиддичу. Говоря это, я готовился. Достал из походного мешка и налил в кружку многосущное зелье, удачно украденное мною в Лондоне. Зелье, сваренное в этом полугодии. Позаимствовав у Петтигрю волос, я бросил его в кружку — жидкость вскипела и окрасилась в тёмно-коричневый цвет. — Какая гадость, — процедил я, выпивая варево. Когда трансформация закончилась, я поднял палочку. — Готовься, Том. Нас ждут великие дела. Империо!

* * *

— Нет, ну что за лентяйка! — в сердцах воскликнул я, отправляя письмо по электронке. — Живёт в том же городе, где и родилась. Разве так сложно съездить в больницу и узнать точное время своего рождения? Я обернулся на Тома, наблюдавшего за моими жалкими потугами предсказателя. Он лежал и слабо улыбался. Наш хороший период растянулся уже на три месяца. Когда я стал работать, раздражительность посещала меня всё реже. — Поставить тебе что-нибудь? — спросил я. Он замычал, глядя в окно. — Что там? Я привстал со стула, чтобы посмотреть. — Ох, и ничего себе! Добби, — крикнул я, — быстро закрывай ставни! Шторм будет! Схватив палочку, я выбежал из комнаты. — Ну и погода! — я вернулся, держа в руках несколько свечек. — Сеанс, кажется, отменяется, Том. Я бы и электричество тоже выключил на всякий случай. Добби, давай стаканы. Наделав из них импровизированных подсвечников, я зажёг свечи и щёлкнул выключателем. — Красота, — усмехнулся я, пристраиваясь рядом с Томом на кровати. — Почитаем? — А… Я взял с тумбочки книгу, повернулся на спину, чтобы на страницы падал свет с комода, так что моя голова оказалась у Тома на подушке. — Мы, кажется, остановились на том, как тётушка объявила Дэвиду, что лишилась состояния. — А… Я начал читать. Том слушал. Погода всё больше портилась: поднялся ветер ― и ставни начали постукивать. Я прислушивался к дыханию Тома — оно было спокойным и размеренным. Приподнявшись, я заметил, что веки его отяжелели. — Поспишь немного? — шепнул я. — А… — Вот и правильно. Поспи часок. Я положил книгу на тумбочку, загнув уголок страницы. — Как тебе хочется? На бок? Он опустил веки. Я осторожно перевернул Тома на левый бок — на левом он почему-то спал лучше, чем на правом. — Я, наверное, тоже вздремну. Поправив на Томе одеяло, я стянул майку, разулся, снял носки и пристроился позади него, тоже на боку. Я никогда не одевал его ни в пижаму, ни в ночную сорочку — чем меньше складок ткани, тем лучше, а простыня всегда была гладкой благодаря заклинанию натяжения. — Какой ты у меня худой, — прошептал я, погладив выпирающие на спине Тома позвонки. — Вроде и на аппетит не жалуешься, и лежишь всё время. Куда чего девается? Он не издал ни звука. Решив, что он заснул, я подвинулся поближе и осторожно обнял его поперёк тела. Он молчал, но я чувствовал, что он не спит. Дыхание его чуть участилось. Моё, впрочем, тоже. Я уткнулся лицом в стриженный затылок Тома. Ладонь моя сама прошлась по его груди, животу, скользнула к бедру. Я так давно... ни с кем... У меня, конечно, и мысли не было, чтобы его трахнуть. Что уж я, совсем скотина какая? Но он был живым, тёплым, и я уже так привык к его запаху. Не удержав короткого стона, я резко отодвинулся и стал стаскивать с себя трясущимися руками штаны и плавки. У него было время, чтобы остановить меня. Было. Мог бы и промычать что-то в знак протеста. Я злился потому, что мне было стыдно. И стыдился я не того, что у меня встало на бывшего Вольдеморта. Мне было стыдно перед его беспомощностью, но я уже ничего не мог с собой поделать. Опять нырнув под одеяло, я обхватил Тома покрепче, прижался членом к его поджарому заду и стал тереться. Том только тяжело дышал через нос, но молчал. Понемногу утратив контроль, я нечаянно ткнулся головкой ему меж ягодиц, и он издал протестующее восклицание. — Тихо… всё-всё… извини… — прошептал я, задыхаясь. Отпрянув, я перевернул Тома на спину. Его глаза были закрыты. Окончательно распоясавшись, я скрестил ему ноги и стал тыкаться членом между бёдер. Кожа была сухая, мне было неудобно. Поплевав на ладонь, я немного увлажнил себя. Напрасно я пытался втемяшить в свою пустую башку, что мои действия иначе, как изнасилованием, не назовёшь. Я двигал бёдрами, как заведённый, хотя, конечно, никакого особого сжатия не было при такой-то худобе и расслабленности этого тела. Но сам процесс скоро довёл меня до точки. Издав что-то среднее между стоном и рычанием, я прекратил это измывательство и, немного подрочив, кончил Тому на живот. Никакой реакции, кроме непонятного горлового звука, когда моя сперма шлёпнулась ему на кожу, не последовало. Отстранившись, я уложил его ноги прямо, слез с постели и пошатываясь пошёл в ванну. Вернулся с губкой, осторожно вытер Тома. Отнёс губку назад, сполоснул. Подавил внезапный приступ тошноты, напился воды из-под крана. Он так и лежал с закрытыми глазами, только лоб его чуть разгладился. Такой внешне спокойный и смиренный. Я взял его за руку. Ладонь была немного влажная. Вот гадство. Ты, Поттер, ещё цитатку вспомни для полноты счастья! Я воровато прилёг рядом, опираясь на локоть. — Том… Погладил слегка вспотевшие волосы. Потом неожиданно для себя нерешительно прижался к ним губами. Губы, как ни странно, не отсохли и не отвалились. — Том, не молчи, — уже взмолился я. — Ннн… Нии… — Что? — Нии! Вот, дьявол, ещё одно новое слово. И как это понимать? Но всё же что-то промычал — со мной вроде как общались. Я лёг уже свободнее и даже рискнул его обнять. — А!.. — выдохнул он вдруг с облегчением. Тут до меня дошло. — «Нии» — это «обними»? — А… Но глаза он всё же не открывал и на меня не смотрел. Я устроил его поудобнее, слушая завывания ветра за окном и поглаживая худое плечо. — Напугал я тебя? Он открыл глаза и снова закрыл. Я не успел разобрать их выражение. Напугал, значит… — Сердишься на меня? — Ммм… Это означало «нет». У меня не было сил размышлять, почему нет. И слава богу, что Том скоро задремал, а я ― так само собой.