Не бойся жалких привидений.
Не нам с тобой во тьме лежать.
Э. Верхарн.
Безумное лето, безумное.
Однажды я опять не выдержал, а он позволил, он разрешил. Когда храбрый герой отошёл от шока, его спустя какое-то время поощрили, даже спровоцировали. То, что слизеринцы коварны, я всегда знал.
Никогда не думал, что могу быть с кем-то так нежен. Кажется, он весь бывал мною зацелован, чуть ли не вылизан. Каждый стон его я расшифровывал, как тайный язык.
А сколько новых слов у нас появилось…
Он немного поправился у меня за лето. Рёбра уже нельзя было пересчитать взглядом, лицо стало помягче, а не такое угловатое. Только вот ноги пока ещё оставались худыми. Отлюбив его, я целовал ему колени, называя «мой кузнечик», а он улыбался, плакал и просил его обнять. Потом крепко засыпал у меня на плече.
Прогресс у нас наблюдался явный: Тому уже легче было сидеть, так что для ванны я ему купил специальное приспособление. Кроме того, мы стали больше гулять. В осень вошли с некоторой надеждой.
Пользуясь тёплыми, но уже не жаркими днями, мы много времени проводили на пляже. Том дышал морским воздухом в своей каталке, я усаживался рядом на раскладной стул и читал ему. Мы с ним решили сделать перерыв в Диккенсе, плавно перешли на юмор.
В тот день я устроил Тома в тени заросшей деревьями скалы на границе нашего участка и пансионатного пляжа. Развернул кресло так, чтобы лучше видеть море и живописную косу справа. Я читал ему «Как голосованием признали землю плоской», а Том учился заново смеяться. У него это получалось всё лучше.
— «Она поймала палочку с мальчишеской ловкостью. «Вы заодно со мной?» — воскликнула она снова. Потом Дол увлекла за собой танцоров, и они трижды пронеслись вокруг сцены, с грохотом отплясывая импровизированный «арестанец», а под конец она дрыгнула ножкой, и ее туфелька, сверкающая брильянтами, взлетела к люстре, словно ракета».
И тут что-то явственно шлёпнулось на песок. Я обернулся на шум и увидел девушку, выходящую из-за скалы. Она тащила этюдник, зонт и раскладной стул, который как раз и уронила.
— Простите, — произнесла она по-английски, но с заметным акцентом.
Я поспешил ей помочь.
— Простите… Спасибо, — собираясь забрать у меня стул, она уронила зонт.
— Давайте я подержу.
На девушке были джинсы, тонкий свитерок — всё, конечно, обтягивающее, хотя фигура у неё была худенькая и немного мальчишеская. Длинные волосы или короткие, разобрать было нельзя: она замотала их платком с кистями, а на лоб водрузила тёмные очки. Симпатичная такая: глазастая, скуластая, нос с чуть заметной горбинкой.
— Кажется, я забрела не туда. Это ваш участок? А я думала, что смогу тут порисовать немного.
— Собственно… Минуту.
Прислонив её пожитки к камню, я вернулся к Тому.
— Ты не возражаешь? — спросил я его тихо.
— Ммм…
Но тут девушка подошла поздороваться. Я немного напрягся: как он отреагирует? Всё-таки магла.
— Меня зовут Фернанда, — представилась она.
Посмотрела на руки Тома, неподвижно лежащие на подлокотниках, потом на меня. Я чуть заметно покачал головой.
— Уильям, — руку пожал ей я за двоих. — Это мой дядя — Артур.
Том поспешил прикрыть веки — видимо, чтобы не закатить глаза, услышав про дядю, да ещё с таким именем, которое понятно откуда всплыло.
— Спасибо, что разрешили устроиться тут у вас, — промолвила Фернанда, глядя на Тома. — Я вам не помешаю и даже отойду подальше.
Том открыл глаза, посмотрел на девушку, потом выразительно прикрыл веки.
— Это значит «да», — пояснил я.
Фернарда широко улыбнулась нам и побежала к своим вещам.
Садясь на свой стул, я смотрел, как она выбирает место, как раскладывает этюдник, ставит зонт. Если бы она опять вздумала ронять вещи, у меня бы взыграла паранойя, но больше таких казусов не случалось.
Я продолжил чтение, Том слушал про заседание парламента, и я под конец уже утирал слёзы нам обоим, так что зря Фернанда извинялась, что помешает — скорее мы своим смехом отвлекали её.
— Домой? — спросил я, когда закрыл книгу.
— Ммм!
— Напросимся посмотреть? Хочешь?
— А!
Я подкатил Тома поближе к нашей новой знакомой.
— Мы вам не помешаем?
— Нет, смотрите, пожалуйста. Меня это не смущает.
— Вы сразу пишете маслом?
— Да, это всего лишь этюд.
Фернарда писала, а мы наблюдали. Тому было интересно. Хорошо, что это была нормальная живопись, а не какие-то квадратики или точки. А вообще получалось даже красиво.
— Га-а…
Девушка вздрогнула от неожиданности и уронила кисть на песок.
— Что? — шепнул я Тому на ухо, наклонившись к нему. — Устал?
— А…
По всему видно, что устал. Сидели-то мы долго.
— Так, поехали.
Я поправил плед на его коленях.
— Вы уже уходите? — спросила Фернарда.
Ей явно хотелось поболтать, и даже расспросить меня, но при Томе она стеснялась.
— Да, нам пора. А вы приходите, рисуйте.
— Спасибо.
Мы попрощались. Я забрал свой стул и книгу и повёз Тома домой.
В следующий раз Фернарда пришла через день. Сработали сигнальные чары — я в окно увидел, как она устраивается поработать. Было пасмурно. Наверное, она решила написать тот же вид при другой погоде.
Том спал, и по моим расчётам должен был проспать ещё час, так что я вышел из дома и спустился к морю, закуривая на ходу.
— Привет! — увидев меня, девушка улыбнулась. — Вы один?
Она была без косынки. Оказалось, что у неё тёмные волосы и короткая стрижка.
— А… Артур спит, — ответил я. — Дым не мешает?
— Нет, только встаньте с этой стороны, чтобы ветром относило.
— Новый будет?
— Да, тот я закончила. Хочу ещё пасмурную погоду. Простите, что спрашиваю: это болезнь или несчастный случай?
— Несчастный случай.
— Как жалко. И давно ваш друг так?
— Третий год. Мой дядя.
Фернарда улыбнулась.
— Да ладно. Я девушка современная и толерантная. Вы не похожи на родственников, скорее на пару.
— Почему это? — усмехнулся я.
— Просто я видела, как вы с ним разговаривали, как плед поправляли. Это было очень… — она подыскивала слово. — Тrеmula… Да, трепетно. Есть, конечно, родственники, которые очень нежно друг друга любят, но моя интуиция меня не обманывает обычно.
— Ну, в общем… Да.
— Сочувствую. Представляю, как вам тяжело.
— Нет, сейчас уже нет.
— Привыкли?
Она говорила, а сама бойко писала на холсте. Настоящая профессионалка прямо.
— Наверное, привык. А вы учитесь или уже закончили?
— Уже. Я из Барселоны. В этом году получила диплом.
— С отличием? — улыбнулся я.
Фернарда рассмеялась.
— В числе последних не была. А чем занимаетесь вы? Пришлось, наверное, работу бросить?
— Нашёл себе новое занятие. А работаю я в сети, так что…
— О! Тогда вы выкрутились. Сколько вам лет?
— Двадцать шесть.
— Мне двадцать три. И чем вы занимаетесь?
Я незаметно для неё расщепил окурок — привычка.
— Я астролог.
— Что? — тут она наконец повернулась ко мне. — Вы шутите?
— Нет.
У неё на лице было написано, что она про меня думает.
— Я не шарлатан, — улыбнулся я.
— Простите, но я в это не верю. Это чушь.
— Как угодно. Я верю, мои клиенты тоже верят.
— Не знаю. Разве что воспринимать это как род психотерапии.
Кажется, мой рейтинг резко упал. Хотя, в сущности, какая мне разница-то?
— Но если вы астролог, то почему вы?.. — тут она запнулась. — Или будущее изменить нельзя?
— Почему я не предотвратил эту ситуацию?
И что тут сказать? Скорее спланировал.
— Он должен был умереть. А теперь пусть очень медленно, но он поправляется.
— Правда?
— Правда. Год назад ему было очень тяжело сидеть. А сейчас сидит. Уже пальцами рук стал шевелить слегка.
— Хорошо. А вы как решили вдруг изучать астрологию?
— У меня это семейное. Наследственное.
— Ого! А почему вы переехали в нашу страну? — тут она опять рассмеялась. — Простите, я вам уже надоела с вопросами. Просто вы оба необычные. Можно я вас нарисую? Или Артура?
— Нет, не стоит, — ответил я несколько резковато.
— Ну, я бы не стала совсем… Только лицо. Ваш друг — красивый мужчина.
— Ему это будет неприятно.
— Простите, я просто предложила.
Я посмотрел на часы.
— Извините, но мне пора. Он скоро проснётся.
— А почему вы не наймёте сиделку?
— У меня есть сиделка, — ответил я, ничуть не соврав — Добби прекрасно подходил под это звание, — просто не хочу, чтобы Артур проснулся без меня.
— Дядя? — Фернанда лукаво на меня посмотрела.
— Дядя, — рассмеялся я. — До свидания. Вдруг ещё увидимся.
— Пока.
Вернулся домой я вовремя: Том уже проснулся.
— Давно не спишь? — спросил я с некоторым беспокойством.
— Ммм…
Я прекрасно знал, что Добби для некоторой помощи Том к себе близко не подпустит. В чём-то я мог его понять. Я бы тоже на его месте не хотел, чтобы домовик трогал меня в интимных местах своими длинными пальцами. В остальном Том относился к Добби, как бы сказала Фернарда, толерантно.
— Утку? Да? Сейчас.
Потом я уложил Тома повыше.
— Я немного прогулялся, поболтал с Фернандой. Она опять пришла поработать над видом.
Том чуть улыбнулся и опустил веки, но внутренне он был напряжён — я это чувствовал.
— Ты чего? — я взял его за руку, и он, насколько смог, сжал пальцы в ответ. — Том, вот только не надо делать вид, что ты ревнуешь. А нас спалили, между прочим.
— Га-а?
— Фернанда сказала, что мы на родственников не тянем, скорее уж на пару.
Он улыбнулся одними губами. Получилось горько.
Я наклонился к его уху.
— Но разве это не так? — шепнул я.
Он вздохнул и закрыл глаза. И я почувствовал, что он всеми силами тянется, чтобы прижаться к моей щеке. Меня опять затопило, как солёной волной, его болью. В книге, которую когда-то читала Гермиона, было написано неправильно. Маг, который разрушил крестражи раскаянием, не может умереть, а должен умереть. Но я был эгоистом и не хотел его отпускать. Да и не смог бы.
— Ты скажи, как ты чувствуешь, Том, мы вместе?
— А…
Он тяжело задышал. Мне срочно надо было заткнуться. Но и сказать надо было.
— Я очень хочу, чтобы ты поправился. Не потому, что я устал. Не потому, что мне тяжело. Не для того, чтобы тебя оставить. Я скорее должен бояться, что если ты выздоровеешь, ты постараешься от меня отделаться из благих побуждений.
Я стиснул его руку.
— Мне не жалко тебя, Том. Ты сильный. Это я слабый, Том. Я не смогу без тебя. Как тогда, в том мире, после твоей смерти я потерял нить жизни, так и теперь потеряю. Ты мне ничего не должен, Том. Мы с тобой квиты — в той жизни мы с тобой в расчёте.
Его немного отпустило, хотя горечь осталась — как тянущее неприятное чувство в груди, или как тлеющий под углями пожар.
Я не говорил ему, что люблю, по той причине, что слов-то о любви он когда-то наслушался дальше некуда. Если я чувствовал то же, что и он, то верно было и наоборот.
— Я хочу, чтобы ты поправился. Вот такой я эгоист, Том, — улыбнулся я. — Хочу, чтобы ты говорил со мной. Хочу, чтобы ты меня обнял. Если, конечно, ты хочешь.
Он вздохнул, его губы чуть приоткрылись. Да у него всё на лице было написано.
Проглотив в горле ком, я быстро сдёрнул очки, не глядя сунул их на тумбочку, обхватил Тома за шею и поцеловал. И положил его ладонь себе на затылок. Пальцы тихонько шевелились и поглаживали мои вихры.
* * *
Ночью меня разбудил слабый, но настойчивый стук по стеклу.
Я открыл глаза и прислушался. Звук повторился. Взяв палочку, я медленно поднялся и осторожно подошёл к окну. Отодвинул занавеску. Створки почему-то были распахнуты, но даже малейшего дуновения ветра не доносилось. На море опустился мёртвый штиль. И всё вокруг было залито каким-то странным неестественным свечением — как перед бурей.
Под окном стоял человек, одетый в чёрное. Я никогда раньше в чёрном его не видел — чаще в фиолетовом. Волосы по-прежнему были седыми, но и они, и борода лежали аккуратными волнами, словно были завитыми, наподобие того, как носили древние цари.
— Я за тобой, Гарри, — он улыбнулся и протянул руку. — Твоё время здесь истекло.
Я поднял руку с палочкой и смотрел, как она растворяется у меня на ладони, как коричневая масса, бывшая деревом, стекает у меня между пальцами, не оставляя никаких следов.
— Но я не хочу уходить.
— Тебе придётся, Гарри.
Тут я обернулся в сторону кровати. Тома на ней не было.
Я помню, что закричал. Помню комнаты пустого дома. Помню, что долго не мог из него выйти наружу, а потом оказался рядом с Альбусом, по ту сторону окна.
Я заглянул в дом — там ничего не было. Даже комнаты не было. Была пустота.
— Не волнуйся. Это всё не настоящее, мой мальчик. Поэтому оно исчезает.
— Что со мной?
— Ты просто освобождаешься от своей вины.
— Какой вины?
— Разве ты не помнишь? Ты ведь покончил с собой.
— Но разве за самоубийство не полагается вечная кара?
— Ты был болен, Гарри. Болен душой. Ты не понимал, что делаешь. Но ты был здесь даже не за это. А за то, что ты отчаялся.
— И ничего не было?
— Было — и не было. Всё это было в тебе. Но ты свою вину пережил, — тут он схватил меня за руку и потянул за собой к морю.
— Где Том?
— Ты разве не помнишь, где оставил Вольдеморта? Потом его забрали, куда следовало.
Он тащил меня за собой, и я не мог сопротивляться. Мы шли как-то очень долго. А когда оказались на пляже, то я увидел там Фернанду, которая танцевала вокруг глубокой ямы в песке.
— Вот тут мы тебя и похороним, Гарри…
* * *
Не понимаю, почему я не закричал во сне. Но бог миловал. Я бы до смерти перепугал Тома своим криком. Я только, задыхаясь, смотрел в потолок и обливался холодным потом.
Осторожно сполз с кровати, надел очки, прихватил джинсы и на цыпочках вышел из спальни. Натянув штаны и сунув в прихожей ноги в туфли, я, как был полуголый, выскользнул из дома и побежал вниз по дорожке, потом через калитку к морю. Я не чувствовал холода.
Выбежав на пляж, я метался по нему, как загнанный, пока не спрятался у нашей скалы, упал на песок, скукожившись, как эмбрион. Обхватил колени и беспомощно захныкал, но слёз не было. Что-то раздирало меня изнутри, что-то рвалось из меня наружу, но я это что-то не пускал. А надо было отпустить.
Даже когда Том отмучается, он не найдёт покоя, пока я не умру, он так и останется скитальцем, и что если душа его опять погибнет?
Слёз не было, и я закричал. Растянувшись на песке, я кричал куда-то вверх, Кому-то вверх — кричал, что не справлюсь, и молил о помощи.
И потом пришла боль, и меня опять не стало, как тогда на кладбище. Я был — и меня не было. Была одна боль, словно меня, как перчатку, сдёрнули с руки и вывернули наизнанку.
И, как тогда, я очнулся. Очнулся, прислушался к себе и не почувствовал Тома.
Когда я ворвался в дом, я тут же налетел на причитающего Добби. Прикрикнув на него и велев замолчать, я вбежал в спальню и ухватился за косяк, чтобы не упасть.
В комнате горел свет — видимо, Добби зажёг.
Том лежал на постели, глаза его были открыты, он дышал.
— Гарри, — услышал я его шёпот.
Он посмотрел на меня и, кажется, сам был так же ошеломлён, как и я.
Я быстро подошёл к кровати и присел на краешек.
— Где… был где?
— Так, ничего, Том. Приснилась гадость какая-то… Тебе плохо?
— Нет.
Он успокаивался, как будто единственное, что его потревожило, — это моё отсутствие.
— Ты говоришь, — прошептал я.
Браво, Поттер, — ты светоч ума, как обычно.
А думать-то надо было совсем о другом. Тома я не чувствовал. То есть я чувствовал его, как вообще людям свойственно чувствовать других, особенно своих. Но и только. Хотя это только, конечно, для меня было важнее всего.
— В общем, я тут кое-что тебе вернул, кажется.
— Я понял.
И всё. Я вздохнул и вытер пот со лба.
— Больно было? — спросил тихо Том. — Гарри?
Я только кивнул.
— Мне неудобно так. Я не могу обнять тебя. Ложись рядом.
Он говорил вполне связно и уверенно, только запинался немного и как будто пытался отдышаться между фразами.
Быстро раздевшись, я забрался к нему под одеяло и обнял его, как он просил, и, прости боже, я вздохнул с облегчением. Он не изменился, кроме возвратившегося дара речи, он, как был, так моим Томом и остался.
— Ты боишься, — прошептал он.
— Немного. Я всё больше угадывал твою реакцию на некоторые вещи. А вдруг я ошибался?
— Только поэтому?
— Да, — отозвался я.
Его, кажется, тоже отпустило.
— Не думал, что это так больно, — произнёс он вдруг.
— Что?
— Любить. Но боль я понимаю.
