Дело улыбающейся Евы

Запись в личном дневнике доктора Уотсона Я никогда не занимался анализом своих чувств и вообще считал себя человеком достаточно приземлённым и неспособным на «великие страсти». Даже когда страсти овладели мной, я принял их как должное. Но я думал, что единственным камнем преткновения между мной и Холмсом станет его склонность ставить эксперименты на своём здоровье, хотя с осени тяга к кокаину, кажется, сошла на нет. Мы говорили с ним после того случая, когда он превысил дозу, но как только он немного пришёл в норму и смог спокойно реагировать на мои слова. Это опять напомнило мне моего несчастного брата ― с ним тоже лучше было не начинать разговор, когда он уходил в запой. Да и следовавший затем приступ стыда ― всё один к одному. «Я не вижу в кокаине ничего ужасного», ― сказал мне Холмс. «Если вы не хотите прислушаться к моим словам и взглянуть на вещи моими глазами, со стороны, то хотя бы обдумайте лишний раз, что вы чувствуете, как вы себя чувствуете, и спросите себя: вы ли это?» ― ответил я. Мы долго спорили, и помню, что ни разу я не применил в споре аргумент «ради меня» ― я считал это нечестным приёмом и, кроме того, был вовсе не уверен, что имею право такое говорить. Может быть, Холмс всё же обдумал положение и решил воздержаться от опасных опытов с наркотиками ― мне оставалось только надеяться. Но моё «не имею права» вчера вдруг дало о себе знать в другом. Наверное, пришло и мне время заглянуть в себя. Ревность я всегда считал чувством нерациональным и вредным. Конечно, любой человек подвержен ей ― мне кажется, просто не бывает людей, которые ни разу не испытывали её. Ревность я подразделяю на две категории. Первая ― это ревность собственника. Таковым я никогда не был. Вторая ― ревность, рождённая страхом стать ненужным. Определённо, это уже мой случай. Редко когда я могу признать в душе, что действительно бываю полезен Холмсу. У меня не получается утвердиться в мысли, что главное ― просто быть с кем-то, для кого-то. Не знаю, что не даёт мне так чувствовать, но я, конечно, не стал бы ограждать Холмса от возможности завести с кем-то приятельские или даже дружеские отношения. Боже упаси пытаться стать для кого-то единственно необходимым ― можно самому считать любимого таковым, но это скорее несчастье, и оно не даёт права накрывать живого человека стеклянным колпаком и лишать его воздуха. Думая о Макдональде, я признаю, что он человек достойный и порядочный. Его отношение к Холмсу всегда отличалось искренностью. Он уважает его, но без подобострастности, прислушивается к советам и мнению, но и решается отстаивать своё. А Холмс, как я заметил, не считает накопленные знания своей личной собственностью и охотно делится ими ― лишь бы другой человек готов был воспринять что-то новое и необычное. Ученик ― почему бы и нет? ―1― Утром я выполнил все необходимые врачебные манипуляции, со всем тщанием прослушав дыхание Холмса, и убедился, что за лёгкие его можно не бояться. Он позавтракал ― поел немного, но всё же это было очень хорошо при его состоянии. Чувствовал Холмс себя лучше и потому начал терять терпение ― ему хотелось действовать, а я категорически настаивал на постельном режиме. После завтрака констебль доставил записку от Макдональда, ставшую бальзамом на израненное сердце больного. Инспектор сообщал, что корсет был куплен в магазине «Секрет леди», и предлагал мне поехать туда вместе, чтобы расспросить тамошних служащих. Холмс оживился и тут же стал поторапливать меня, чтобы я не терял напрасно время. Я отправил инспектору ответную записку и стал ждать, когда он заедет за мной. И вот под окнами остановился полицейский экипаж, но я не успел отойти за шляпой, как из него вышел инспектор, а затем вылез констебль, довольно грубо выволакивая какого-то мужчину в наручниках. Тот вяло сопротивлялся, но не пытался вырваться. Вдвоём стражи порядка повели его к дверям нашего дома. ― Мак кого-то притащил к нам, ― сообщил я Холмсу. ― Так и быть, разрешаю вам встать с постели. Взяв серый халат, я помог Холмсу облачиться в него. Видимо, миссис Хадсон какое-то время препиралась внизу с инспектором, потому что к нам прибывшие поднялись далеко не сразу. Когда дверь в гостиную открылась, Холмс уже посылал меня настойчиво вниз, справиться о задержке. ― Простите, сэр, мы вообще-то везли этого типа к нам в участок, но по дороге я решил заехать к вам. ― Я ни в чём не виноват! ― слабым голосом воскликнул задержанный. Я посмотрел на него и внезапно узнал. ― О! Да этот человек мне знаком! ― издал я удивлённое восклицание. ― Я заметил его вчера у морга. ― Вот именно! ― подтвердил Макдональд. ― Нас вызвал доктор Томсон. Этот человек досаждал ему, приставая со всякими… мерзостями. ― То есть? ― наконец-то подал голос Холмс, внимательно разглядывая задержанного. Ещё вчера этот мужчина показался мне немного сумасшедшим ― вероятно, из-за беспокойного, почти тоскливого взгляда очень светлых голубых глаз. Пожалуй, он был по-настоящему красив, хотя внешность его и пугала немного, одновременно притягивая взгляд. Каштановые отросшие волосы, открывая высокий лоб, были зачёсаны назад и достигали воротника пальто. Черты лица отличались правильностью, но вот взгляд… а ещё форма рта. Бледные, пересохшие губы слегка приоткрылись, и рот стал похож на щель. Видимо, этот человек знавал нужду, хотя одет был прилично, как джентльмен, но цвет лица его говорил или о недоедании, или о недостатке сна, а возможно, о том и другом разом. ― Я ни в чём не виноват, ― повторил он, умоляюще протягивая вперёд руки со скованными запястьями. ― Он просил допустить его к телу нашей утопленницы, ― сказал Макдональд, поморщившись, ― просил оставить с ней наедине. Называл ангелом… господи прости. А Смит… ― Мак посмотрел на констебля, ― утверждает, что видел его и на берегу, когда тело выловили из воды. ― Так точно, сэр! ― гаркнул бобби. Холмс поморщился. ― Отошлите Смита вниз, пожалуйста, ― попросил он. ― Ключи от наручников у вас? Вот и отлично… ― он подождал, пока констебль уйдёт. ― Снимите их с этого господина. Уотсон, стул, пожалуйста. Макдональд на удивление легко послушался. Вдвоём со мной он бы легко справился с задержанным, вздумай тот бежать, но, на мой взгляд врача, у того бы не достало сил, чтобы оказывать сопротивление двум сильным мужчинам. Да и Геркулесом он не был, мягко говоря, ― больше чем на голову ниже инспектора. Когда с него сняли наручники, он тяжело опустился на придвинутый мною стул и посмотрел на Холмса с робкой надеждой побитого пса. Да, пожалуй, в нём было что-то собачье, он напоминал голодную гончую. ― Как вас зовут, сэр? ― негромко и неожиданно мягко спросил Холмс. ― Майлз Питерс, сэр, ― ответил мужчина. Он говорил тихо, но я заметил уже, что это его обычный тембр ― довольно приятный, надо отметить. Его взгляд скользнул от лица собеседника вниз и жадно остановился на портсигаре, лежавшем на столике у камина. Мой друг отрицательно покачал головой. ― Не на голодный желудок. Только обморока нам не хватало. Уотсон, старина, попросите миссис Хадсон принести мистеру Питерсу чаю и сэндвичей. Что ж, если инспектор не спорил с Холмсом, то уж мне-то сам бог не велел. Я только пожал плечами и вышел из гостиной на лестницу. Наша возмущённая хозяйка стояла внизу, сложив руки на груди с видом решительным и воинственным. Я решил не вести с ней переговоры через расстояние в несколько ступеней, спустился и, наклонившись к её уху, передал шёпотом просьбу Холмса. ― Скорее уж инспектору, ― фыркнула она. ― Да и самому ему не помешает. Хорошо, доктор, скоро подам. У дверей гостиной я услышал голос друга: ― … и вот ещё, инспектор, небольшое пятнышко краски на рукаве пиджака. Из кармана пальто, если вы заметили, торчал край блокнота и карандаш с колпачком, чтобы ненароком не сломался кончик грифеля. Я вошёл в комнату. ― Уотсон, я как раз объяснял инспектору, как пришёл к выводу, что мистер Питерс ― художник. ― Чай сейчас будет, ― проворчал я и сел на диван, бросив взгляд на пальто художника, уже водворённое на вешалку вместе с шарфом, а потом внимательней посмотрел на их владельца. Галстука на шее художника не было, воротничок рубашки свежестью не отличался, но Питерс не производил впечатление опустившегося человека ― я заметил, что ногти у него аккуратно острижены, а руки ухоженные. Надеюсь, у Макдональда не войдёт в привычку притаскивать к нам всех подозреваемых? Холмс заметил моё неудовольствие и посмотрел с шутливым упрёком. ― Так чей ангел, мистер Питерс? ― улыбнувшись, спросил он. ― Леонардо, несомненно, ― ответил художник. ― Девушка просто как две капли воды похожа на ангела с «Мадонны в гроте». Я всего лишь хотел зарисовать её… Такая волшебная улыбка. ― Тут его лицо просто расцвело. Инспектор возмущённо вытаращил глаза и встопорщил усы. ― Я вот, к сожалению, не имел возможности видеть девушку… ― это «к сожалению» окончательно добило Макдональда. ― Как видите, приболел. ― Сочувствую, сэр, ― промолвил Питерс, ― погода стоит промозглая. ― Её внешность, видимо, произвела на вас большое впечатление ― и только ли сходством с классическим образцом? Питерс не успел ответить ― вошла миссис Хадсон с тяжёлым подносом. Удивительная всё-таки женщина: она держалась как ни в чём не бывало, словно к нам просто заглянули на чай приятели. Признаться, Макдональд набросился на сэндвичи с таким же энтузиазмом, как и задержанный им художник, так что мы дружно замолчали, отдав дань чаю и немудрёному угощению на скорую руку. Холмс вообще проявлял какое-то нетипичное для себя терпение; сам он ограничился только чаем и спокойно ждал, пока Питерс немного насытится. ― А теперь курите, ― предложил мой друг. Пока художник жадно закуривал, я начал понимать, что тут, собственно, происходит: для Холмса, при всём его несомненном человеколюбии, Питерс был чем-то вроде интересного образчика для исследований ― ещё бы, такой случай. А вот покладистость Макдональда опять заставила зашевелиться почти похороненную мной ревность. Инспектор смиренно пил чай в компании потенциального некрофила. ― Вы спрашивали о внешности девушки, сэр… ― промолвил Питерс, изящно выпуская струйку дыма. Холмс не закурил ― ему, видимо, хватало и того, что он нюхал. ― Наверное, я кажусь ненормальным, ― художник покосился на инспектора, ― конечно, и доктора я тоже напугал. Я не испытываю к этой девушке какой-либо болезненной тяги, сэр. Думаю, вы понимаете, о чём я. Просто… она красива, очень красива… Кто-то осмелился растоптать красоту, потом бедняжку зароют в дешёвой могиле где-то на самой окраине кладбища. А она ― ангел. ― Как вы думаете, мистер Майлз, девушка могла подрабатывать натурщицей? ― спросил Холмс. Инспектор при этом вопросе заметно оживился ― вот она, возможная ниточка, которая поможет понять, кем была убитая. ― Возможно, сэр, но я успел заметить её одежду ― не думаю, что она именно этим зарабатывала на жизнь. Если бы она была известной натурщицей и имела неплохой доход, то я бы уже давно заметил такое лицо на чьей-либо картине. Ни один художник мимо неё не прошёл бы равнодушно, ― Питерс нервно взмахнул рукой, держащей сигарету, и столбик пепла упал на пол. Художник смутился, а Холмс успокоил его небрежным жестом. ― Вы хотите помочь следствию? ― наконец-то соизволил обратиться к Питерсу инспектор. ― Почту своим долгом, сэр, ― спокойно ответил художник без малейшей тени издёвки. Он предпочёл поскорее затушить окурок в пепельнице. ― Хм… Я разрешу вам сделать рисунок, даже не один, ― заявил Макдональд, а щёки Питерса при этих словах окрасились неуместным румянцем. ― Один рисунок пригодится нам, а со вторым пройдитесь по своим знакомым художникам и разузнайте, не видел ли кто эту девушку. Может быть, её и правда рисовали при жизни. Руки Питерса, лежащие на коленях, заметно задрожали. ― Можно мне сделать посмертную маску, сэр? ― спросил он. ― Это зачем? ― резко спросил Макдональд. ― Но ведь рисунки останутся у вас, а мне бы хотелось… ― Думаю, что это разумно, ― перебил Холмс, видя, как румянец исчез со щёк художника и его лицо резко побледнело. ― Маска может пригодиться и вам, Мак. Мистер Питерс, когда будете рисовать Еву… ― Её зовут Ева? ― с благоговением переспросил художник. ― Да, фамилии мы не знаем, к сожалению. А вам эта информация необходима, раз уж предстоят расспросы в среде коллег. Так вот, когда будете её рисовать, откройте ей глаза, ― хрипло закончил он, а я вскочил с дивана и бросился к окну, чтобы немного приоткрыть раму и разогнать табачный дым относительно свежим воздухом с улицы. ― Конечно открою, ― задумчиво промолвил Питерс. ― Она должна ожить. Вы читали Эдгара По? ― Кое-что, ― закашлявшись, ответил Холмс. ― Когда умерла его жена Вирджиния, в доме не оказалось ни одной её фотографии, и позвали художника с просьбой зарисовать покойницу, придав ей вид живого человека. Ужасный рисунок. Малютке просто повернули голову чуть набок, ― Питерс недоумённо пожал плечами. ― О, сэр, как вы кашляете… Вы слишком добры, что разрешили мне закурить. ― Вот уж точно! ― не удержался я от сарказма. ― Сообщите ваш адрес, ― потребовал инспектор, доставая записную книжку. Художник спокойно назвал улицу в Ист-Энде и номер дома. ― У меня там мастерская, ― прибавил он. ― А квартирка ниже этажом. ― Дороговато выходит? ― спросил Мак. ― Заказы есть? ― Случаются, ― вяло ответил Питерс, разглядывая Холмса, который утомлённо откинулся на спинку кресла и прикрыл веки. У меня появилось непреодолимое желание взять художника за шкирку и поскорее вышвырнуть его вон. ― Тогда с магазином придётся немного подождать, доктор, ― сказал инспектор. ― Сейчас доставим Пит… мистера Питерса в морг… ― Сначала ко мне домой, ― возразил художник. ― Мне нужно взять всё необходимое. ― Хорошо, сначала к вам домой ― ещё лучше… Эй, вы чего это творите? Я сам чуть не вскрикнул от изумления, смешанного с возмущением. Художник встал, ловко обогнув столик с чашками, и, наклонившись, взял Холмса за руку. Тот резко открыл глаза, посмотрел на Питерса, но не выказал и тени недовольства, со спокойным интересом глядя на его лицо ― с таким же, с каким художник рассматривал его руку. Питерс разглядывал пальцы Холмса с безмятежным удивлением ребёнка, поворачивал кисть и даже набрался наглости и тронул край рукава с явным намерением обнажить запястье. ― Мистер Питерс! ― окликнул я художника, но он не отреагировал. Холмс посмотрел на меня, иронично приподняв брови. ― Изумительная форма, ― наконец промолвил Питерс, налюбовавшись. ― Только слепок не просите, ― усмехнулся Холмс. ― Нет-нет, только рисовать… только рисовать, ― раздалось невнятное бормотание в ответ. ― Не запомню, не смогу ― слишком хорошо. Развернувшись, Питерс направился к вешалке за своим пальто с явным намерением достать блокнот и карандаш и тут же начать рисовать. Он выглядел как лунатик. Тихо выругавшись, инспектор встал и тронул его за плечо. ― Вы не забыли, куда мы с вами собирались? ― Я не забыл. ― Не переживайте, мистер Питерс, ― сказал Холмс, оборачиваясь, ― мы ещё увидимся. Тогда не забудьте ваш блокнот. ― Он всегда при мне, ― ответил художник. Нет, он, конечно, был неопасным ― вряд ли он стал бы отрезать ножом понравившиеся людские конечности и снимать с них слепки, но, видя, как его лицо изнутри озарилось фанатичным пламенем, как оживились глаза, я почувствовал невольную дрожь. Впрочем, окно-то всё ещё открыто… сквозит. ― А вы не поедете с нами, доктор? ― спросил Макдональд. ― Увольте, инспектор, ― ответил я, опуская створку. Мне было немного не по себе, поэтому я какое-то время не оборачивался, глядя, как Макдональд внизу в сопровождении констебля сажает Питерса в экипаж. ― Она правда похожа на ангела Леонардо? ― раздался позади меня хриплый голос Холмса. ― Я не приглядывался. ― Что с вами, Джон? Мы крайне редко называли друг друга по именам. Я обернулся и посмотрел на Холмса. ― Ничего такого, просто меня напугал этот человек. ― Да бог с вами. Он совершенно безобидный ― сумасшедший, конечно, но вовсе не некрофил. ― Не надо, не курите, ― попросил я, когда он потянулся за портсигаром. ― Не могу, я только одну, Уотсон. ― Он затянулся так осторожно, зажмурившись, что мои нервы опять натянулись до предела. ― Не знаю, как рисует Питерс: может быть, старательно, но как дилетант, а возможно, он гений. Я сомневаюсь, что он много зарабатывает ― слишком уж увлекающаяся натура, у такого не хватит терпения на выполнение заказа, если только он не будет полностью солидарен с клиентом. Или у него есть небольшое наследство, или же семья, которая снабжает его изредка деньгами, но живёт он отдельно. ― А я думал, что он на мели… ― Нет, он просто забывает есть или спать. Скорее всего, мёртвая девушка совершенно поглотила его внимание. ― Пальцы у него холодные, наверное? ― зачем-то спросил я. ― Отнюдь нет. Тёплые. ― Холмс вытянул ноги и немного сполз в кресле. Я чувствовал лёгкую дурноту, словно боялся чего-то или ожидал неприятного известия, хотя нервничать было не с чего. ― Вы боитесь душевнобольных, Уотсон, или вам неприятно, что он взял меня за руку? ― спросил Холмс. ― Побаиваюсь, ― признался я. ― Только представлю себе, как он там в морге… Холмс усмехнулся. ― Ну а если бы её снимал полицейский фотограф? Да и посмертные маски ― обычное дело. ― Думаете, меня это успокаивает? Так глупо, наверное, для врача, который собственноручно разделал не один труп. А есть ещё фотографии… когда мёртвых снимают как живых… ― Позовите миссис Хадсон, что-то она не спешит за подносом. Я очнулся, кивнул, пошёл к двери и чуть не столкнулся с нашей хозяйкой. ― Бедный молодой человек, ― заговорила она, словно продолжая какой-то уже начатый разговор. ― Он меня поблагодарил за чай, представляете? У меня возникло непреодолимое желание ущипнуть себя за руку. Всё происходящее стало казаться безумным сном. ― Доктор, на вас лица нет, ― заметила миссис Хадсон, проходя мимо меня с подносом. ― Заприте дверь, Джон, и подойдите ко мне, ― услышал я голос Холмса. Я сделал, как он просил, и на ватных ногах подошёл к креслу. ― Идите сюда. ― Куда? ― не сразу понял я, когда Холмс потянул меня за руку, и тут же вспыхнул, как мальчишка, когда понял, что он хочет, чтобы я сел к нему на колени. Как же глупо… Я неловко присел и уткнулся лицом ему в шею. Холмс обнял меня, поглаживая по спине. Не помню, когда я последний раз у кого-то сидел на коленях, даже в детстве не мог бы такого явственно вспомнить. ― Расслабьтесь, вы очень напряжены, ― прошептал Холмс. ― Не бойтесь, вы мне ноги не отдавите. Я усмехнулся, и мне немного полегчало. ― Кого так фотографировали? ― всё так же тихо спросил он. ― Отца. ― Вы его любили? Я только кивнул. Холмс больше не задавал вопросов, и мы молча сидели так. Я прислушивался к его дыханию ― осторожному, поверхностному. Понемногу по телу пошёл приятный жар, напряжение спало, и меня откровенно разморило. ―… на час-другой? ― услышал я конец фразы и встрепенулся. ― Я задремал? Это так… Нелепо? Тело-то определённо так не считало. ― Прилягте на диван. ― Нет, ― рассмеялся я. ― Пойду умоюсь, и всё пройдёт. А вот вы бы легли. Холмс кивнул и неожиданно поднёс мою руку к губам. ― Чёртова болезнь. Я даже поцеловать вас не могу. ― Не думаю, что это опасно, ― улыбнулся я и прижался губами к его щеке, которая немного кололась: Холмс с утра не брился ― видимо, в знак протеста против постельного режима. Тут я беззвучно рассмеялся, уткнувшись ему в шею, ― только представил себе, как мы выглядим со стороны: он ― в ночной сорочке и халате, и я ― в костюме и при галстуке, сидящий у него на коленях. Холмс, кажется, понял, чему я смеюсь, или же ему просто передалось моё настроение. Улыбаясь, он поцеловал меня в лоб, потом, когда я поднял голову, покрыл быстрыми поцелуями лицо, и губы наши встретились. Умение целоваться, определённо, входило в список талантов Холмса. Целуя, он мог сделать со мной, кажется, что угодно: успокоить, усыпить, вогнать в краску или довести до исступления. Я запустил пальцы ему в волосы ― густые, но тонкие, и не напомаженные, как обычно, что мне особенно нравилось. Вскоре я почувствовал необходимость расстегнуть гульфик, вовремя вспомнив, что дверь заперта. Холмс, насмешливо хмурясь, наблюдал за тем, как я вожусь с пуговицами. ― Зато при полном параде, ― проворчал он. ― Так я же… ― Да знаю! ― рассмеялся он, по-хозяйски запуская мне руку в штаны и опять целуя. Я не выдержал и громко простонал. Но вообще-то Холмс оказался в более выигрышном положении, что я поспешил исправить, скрепя сердце убрав его руку и слезая с его колен. Когда я стал развязывать пояс его халата, он шепнул, заставив меня покраснеть, как мальчишку: ― И мне оставьте, хорошо? Я только кивнул, становясь на колени, и, задрав его ночную сорочку, опёрся одной рукой о его бедро, слегка поглаживая себя другой. Тихо вздохнув, Холмс слегка поёрзал в кресле, сползая чуть ниже. В этой игре Холмс всегда предпочитал поддавки. Даже с каким-то облегчением он передавал мне бразды правления. Он закрывал глаза, его ладони тяжело опускались мне на плечи ― он никогда не терзал подлокотники кресла, подобно мне. Лишь изредка я чувствовал, как он прожигает меня мимолётным взглядом, а если нам случалось посмотреть друг другу в глаза, я почти умирал. ―2― Шерлок Холмс Когда Уотсон поднялся к себе, я решил надеть под халат хотя бы рубашку и брюки. Тянуло в сон, но хотелось дождаться Макдональда с рисунками. Было бы глупо скрывать, что меня разбирает любопытство: что же там за утопленница, раз у Питерса из-за неё случился приступ какой-то мании? Уотсон всё не появлялся, и я поднялся к нему в спальню, рискуя навлечь неудовольствие моего бдительного врача. Но когда я открыл дверь, то испытал довольно редкий для меня прилив умиления. Уотсон спал ― он, видимо, прилёг на кровать, даже не разувшись, боком, решив полежать хотя бы минут пять, и его тут же сморил сон. Я осторожно подошёл к кровати, разул Джона и, аккуратно приподняв ему ноги, уложил как следует. Успев только поцеловать в щёку, я почувствовал, что сейчас начнётся новый приступ кашля, поспешил покинуть спальню и спуститься к себе. Упав ничком на кровать, я, боясь разбудить Уотсона, кашлял как проклятый, уткнувшись лицом в подушку. На наволочке потом красовались два влажных пятна. Утерев глаза, я сплюнул в банку и, брезгливо поморщившись, сходил в ванную и вымыл её. Болезнь тяжёлая заставляет человека собраться и бороться за жизнь, болезнь же незначительная выматывает, превращая в тряпку. Вынужденное бездействие меня угнетало, и беспокойство иного толка уже давало о себе знать, но я держался, не будучи уверенным, что в моём нынешнем состоянии кокаин был бы уместен. Я хотя и не разделял опасений Уотсона, но всё же не стремился отправиться к праотцам, прибегая к стимулятору, о котором имелись слишком противоречивые мнения. Устроившись на диване с книгой, я попытался читать, радуясь, что Уотсон не видит, как я нарушаю режим. Наконец, устав пробираться сквозь дебри верлибра, хотя к творчеству автора я был втайне неравнодушен, я занялся совсем уж нелепым для себя делом. Помню, в последнее бабушкино Рождество, в последний её визит к нам, она вздумала погадать по книге ― дамское развлечение. Бабушка и мне прочитала что-то, чего я в силу возраста совершенно не понял, и тогда она пустилась в толкования. «Дорогой внук, ― сказала она мне, ― ты проживёшь длинную и счастливую жизнь». Сher mamie, ваши слова ― да Господу бы в уши. Я открыл том наугад и прочитал: Читая книгу, биографию прославленную, И это (говорю я) зовется у автора человеческой жизнью? Так, когда я умру, кто-нибудь и мою опишет жизнь? (Будто кто по-настоящему знает что-нибудь о жизни моей…) Чёрт возьми, сколько там надо этому сумасшедшему, чтобы сделать один набросок? Я вскочил с дивана, чего делать не следовало, потому что голова тут же закружилась от слабости и недосыпания, я взял было скрипку, но потом вспомнил, что Уотсон спит, и положил её на место. Если он уедет с инспектором, я тут совсем рехнусь без дела да ещё в одиночестве. Я, наверное, впервые за время моего проживания здесь воспользовался звонком, чтобы вызвать миссис Хадсон и попросить сварить мне кофе. И даже согласился что-то съесть, лишь бы она не будила доктора. Давясь кексом, который в другое время съел бы с удовольствием, я посматривал на часы, борясь с желанием разбить их об стену. Потом куплю миссис Хадсон новые, в конце концов. Кофе на меня подействовал как-то странно ― успокаивающе. Помиловав несчастные часы, я всё-таки задремал на диване, в обнимку с принесённой из спальни подушкой. Сплю я чутко, поэтому, услышав шаги на лестнице, тут же проснулся, а по тяжести поступи определил, что мои мучения закончились ― вернулся Макдональд. Я успел прикрыть подушку пледом и сесть. ― О, да вы спали, мистер Холмс, ― извиняющимся тоном пробормотал инспектор. ― С чего вы взяли? ― спросонья, не подумав, спросил я. ― Да подушка на щеке отпечаталась. Я усмехнулся. ― Принесли рисунки? ― Да… ― замялся Мак, и я решил, что они, скорее всего, ужасны. Мак протянул мне папку и сел в кресло. ― Что-то вы мрачны, ― заметил я, развязывая ленту. ― У меня от этого Питерса мороз по коже. ― Всё так плохо? ― я замер с лентой в пальцах. ― Если вы о том, что он вёл себя как-то странно, то нет… ничего такого. Конечно, когда он снимал маску с лица девушки, он её трогал, но только ради дела. А когда рисовал ― ничего подобного. Ходил вокруг стола, то с одного ракурса на лицо посмотрит, то с другого. Кажется, её внешность интересовала его только как художника. ― Тогда с чего мороз по коже? ― Я не так выразился. Просто жалко его ― ведь явно больной человек, представляю, как он живёт один в своей берлоге… ещё сделает с собой что… ― Да, вы же были у него на квартире… ― я открыл, наконец, папку и не удержался от восторженного восклицания. Рисунки были не просто хороши, а изумительны. На первом глаза девушки остались закрытыми, но Питерс оживил лицо ― Ева выглядела спящей, а не мёртвой. И верно: сходство с ангелом Леонардо сразу читалось в каждой чёрточке. На втором Питерс, как и обещал, открыл покойнице глаза. Он не имел времени на тщательную проработку деталей, но и эти наброски выдавали мастерское владение техникой рисунка ― что, как не это, выдаёт уровень художника? ― Чудесно, ― пробормотал я. ― Да, ― кивнул Макдональд. ― Я ничего в этом не смыслю, но ведь замечательные рисунки, правда? И как он быстро рисовал, и почти не правил. В мастерской у него много картин, но, кажется, продаются они плохо, или он не хочет продавать, а просто работает как заведённый. Они такие странные. Я когда увидел их, пожалел, что вообще связался с этим типом. Ну мазня мазнёй… хотя смотришь подольше — и даже начинает не то что нравиться, а как-то затягивает. Но я бы такое в доме не повесил. ― Я и не предполагал, что он придерживается реализма в живописи. Мак тут нахмурился, как будто вспомнил о чём-то. ― А где доктор? ― спросил он. ― Спит. Он ведь не высыпался в последние дни. ― Жаль, он хотел поехать со мной. ― Не знаю, хотел ли, ― соврал я. ― Это я его просил. А вообще… Мак, я с вами. Небольшая поездка в кэбе мне не повредит. ― Но вы же больны. ― Я не умираю и вполне могу выдержать полчаса в магазине женского белья, ― рассмеялся я. ― Думаете, я могу что-нибудь упустить? ― расстроился Мак. ― Скажу вам откровенно: я тут просто с ума схожу от скуки. ― Но это нехорошо по отношению… ― Мак, ― начал я мягко, но тут внезапно накатило раздражение. ― Да как знаете… Инспектору явно хотелось, чтобы я поехал с ним, и он недолго боролся с угрызениями совести. ― Хорошо, ― кивнул он. ― Тогда подождите. Через пятнадцать минут мы спустились вниз. Я не стал совсем уж усугублять положение и оделся тепло, даже замотал шею шарфом. Не хватало ещё, чтобы в магазине меня приняли за чахоточного. Только мы сели в экипаж, как на крыльцо выскочила возмущённая миссис Хадсон. ― Мистер Холмс! ― вскричала она. Я только улыбнулся и приложил палец к губам, и тут возница тронул. Макдональд иронично усмехнулся. ― Вернётесь ― вам попадёт от доктора. ― Не без того, ― согласился я. Но всё время, пока мы ехали на Бонд-стрит, в голове у меня крутился вальс из «Фантастической симфонии». Забавно было наблюдать за выражением лица инспектора, когда мы вошли в царство кружев и тончайших тканей. Инспектор представился управляющему, меня назвал коллегой. Посмотрев на рисунки, вертлявый господин, привыкший раскланиваться с дамами, сказал, что девушка кажется ему знакомой ― вроде бы третьего дня приезжала похожая в кэбе. Но одна, без сопровождения. Выбрала корсет, расплатилась и уехала. Управляющий вызвал продавщицу, и мы отошли в сторонку, чтобы расспросить барышню. Конечно, мне тут делать было нечего, по большому счёту, и наконец-то я в полной мере осознал свою промашку: стоило разбудить Уотсона и напроситься с ним. Он бы вряд ли отказал мне в такой небольшой просьбе. Чёрт меня дёрнул, не иначе. Продавщица, посмотрев рисунки, подтвердила, что помнит молодую женщину. Она так и сказала ― женщину, не леди. И когда я переспросил её, почему она назвала покупательницу именно так, та замялась, словно услышала что-то неприличное. ― Мисс приехала одна. Леди без сопровождения в наш магазин не ездят, а только с горничными. И мало кто расплачивается наличными ― чаще мы выписываем счёт. Мисс была одета прилично, но всё-таки это не уровень нашего магазина. Но мистер Ховард велел её обслужить… ― Вы что-нибудь особенное в ней запомнили? ― спросил Мак. ― Она была бледна, как будто после болезни, но одежда сидела на ней хорошо. Добротная такая, хотя и не совсем новая. Мне показалось, что девушка приехала в Лондон из провинции и ещё не совсем обжилась здесь. Но она не была похожа… похожа на… ― Мы поняли, ― прервал Мак. ― Ещё я думаю, что девушка живёт одна. ― Почему вы так решили? Продавщица покраснела. ― Вы так подумали, потому что мисс зашнуровывала свой корсет сама? ― спросил я. ― Да, сэр. Он не был затянут как следует. И вот ещё почему я подумала, что девушка из провинции ― сейчас в моде корсеты «помпадур», такие… ― девушка опять замялась. ― Выше бёдер, а на мисс был надет корсет, вышедший из моды? ― подсказал я. Инспектор с интересом покосился на меня. ― Да, понятно, почему она при случае поехала покупать себе новый, ― кивнула продавщица. ― Вы что-то ещё запомнили? ― спросил Мак. ― Продавщицы иногда беседуют с клиентками во время примерки… ― О нет, я с… барышней не беседовала. ― Губы девушки чуть скривились. Я шепнул инспектору, что больше мы тут ничего интересного не узнаем. В экипаже он всё-таки не удержался от замечания: ― Как же вы хорошо разбираетесь в женской моде. ― Это полезно в нашей профессии, ― ответил я совершенно серьёзно. ― По одежде можно очень многое сказать о женщине. Впрочем, как и о мужчине. Так что у нас есть? ― Провинция вроде бы подтверждается. Некоторая сомнительность репутации девушки… ― Э нет, инспектор. Вы не должны идти на поводу у мнения свидетелей. ― Но ведь любовник… незамужняя девушка, такая молоденькая… ― возразил Мак. ― Не будьте ханжой, ― сердито отрезал я. ― Другое дело, что девушка немало рисковала, доверившись кому-то, но, судя по броши, молодой человек её любил. ― А что же не женился? ― О боже, Мак! Ладно, не будем спорить. Мы точно знаем, что девушка жила одна, значит, у неё были деньги на то, чтобы снимать квартиру без товарок. ― Приехала в Лондон не с пустым карманом, значит? ― хмыкнул Макдональд. ― Верно. Это возвращает нас к вопросу, что именно её привело в столицу. Далее, бледность. Перенеси она недавно болезнь, она бы похудела, но я не увидел на её одежде следов какой-то переделки, следовательно, бледность вызвана или хроническим заболеванием, или чем-то иным. Я посмотрел на часы. ― Как мы быстро обернулись! ― Можно сказать, что вы просто развеялись, сэр, ― улыбнулся инспектор. ― Но я бы не задал продавщице некоторых вопросов. ― Деликатность в нашем деле ― не помощник. Вы оставите мне рисунки? Хочу доктору показать. «И прикрыться папкой, как щитом», ― промелькнуло в голове. ― Конечно. Кстати, вспомнил вдруг… Питерс интересовался, может ли он похоронить девушку за свой счёт, представляете? ― Правда? А вы не могли бы отвезти меня к нему? Всё-таки это упущение для следствия, что я не видел его жилья и мастерской. Хорошо, что умение краснеть не входит в число моих особенностей, а инспектор пока что так неопытен и доверчив. Он охотно согласился, и возница повёз нас прочь от Бейкер-стрит. Питерс жил на самой границе с Уайтчепелом. Кто-то уже занимал эту мастерскую до него ― я не заметил следов недавней переделки в помещении. Он встретил нас с удивлением, но без беспокойства, и предложил войти. Мои предположения относительно каких-то семейных денег превратились в уверенность, когда я увидел вполне добротную обстановку, но и слишком много полотен, развешанных по стенам и тщетно дожидавшихся покупателей. Питерс писал, когда мы вошли, и, как большинство художников, он не хотел показывать незаконченное полотно, так что сразу развернул мольберт, спрятав холст от посторонних глаз. Он недавно топил в мастерской ― голландская печь ещё не остыла. Честно говоря, я почему-то продрог, хотя мы ехали в закрытом экипаже, и потому первым делом, сняв перчатки, приложил к нагретой плитке ладони. ― Чаю, джентльмены? ― спросил Питерс. ― Или, может быть, бренди? У меня неплохой. ― От бренди не откажусь, ― согласился инспектор и покосился на меня. ― Мистер Холмс хотел посмотреть ваши работы. ― Да, налейте нам, мистер Питерс. Инспектор меня заинтриговал. Да и ваши рисунки впечатлили. У вас талант. Питерс только мягко и почему-то печально улыбнулся. Пока он хлопотал, я осмотрелся. Нет, каждое полотно нужно было рассматривать отдельно ― пока что они сливались в совершенно абстрактный узор из разноцветных пятен. Я расстегнул пальто, отошёл от печки и подошёл поближе к стене, завешанной картинами. Манера Питерса была ни на что не похожа ― во всяком случае, я никогда раньше ничего подобного не видел в английской живописи. Право, не в той стране он родился ― ему бы во Францию. Я не сразу поверил, что это масло, и чуть не уткнулся носом в холст ― мне казалось, это пастели. Нет, Мак ничего не смыслил в живописи ― не мазня, а точное и выверенное сочетание лессировки и свободных мазков, преломлявших свет. Питерс, конечно, был адептом импрессионизма ― чистые цвета сочетались у него с некоторой условностью декаданса. Кажется, будь я один, я бы застрял в его мастерской надолго. Уотсон не разделяет моей любви к современному искусству, но если я останусь сегодня жив, то обязательно привезу его сюда ― он не сможет сказать, что это плохо. Уставившись на одну из картин, я не сразу заметил Питерса, который неслышно подошёл ко мне и протянул бокал бренди. ― Вам нравится? ― спросил он с робким удивлением. ― Очень. Художник недоверчиво хмыкнул, словно подозревая у меня полное отсутствие вкуса. ― Это правда прекрасно, ― сказал я. ― Я бы сравнил ваши картины с мелодией, которая стремится ввысь. Инспектор подошёл ближе и недоверчиво посмотрел на дерево в окружении фантастических цветов. ― Это потому что оно растёт вверх? ― спросил он, и я готов был придушить его собственными руками, но Питерс неожиданно беззаботно рассмеялся. ― Мак, это не дерево, это душа дерева, ― проворчал я. ― Душа… это я понимаю. ― Инспектор, так можно мне… ― замялся Питерс. ― Вы о похоронах мисс Евы? ― спросил я. ― Да, ведь у неё нет родственников, то есть вы ничего о них не знаете. А если найдёте ― что им покажут? Могилу с деревянным крестом? ― Да никто вам не запрещает заниматься благотворительностью, ― ответил Мак. ― Были бы у вас деньги на похороны девушки, а тело вам выдадут. Я посмотрел на Питерса. После двухдневного бдения у морга, получив, наконец, желаемое, он, кажется, не забыл поесть и выспаться. И уже не выглядел как обитатель мертвецкой. И всё-таки глаза были беспокойные, больные. ― У меня найдётся немного денег на похороны, но вот плита… хотя бы с именем. Я машинально полез в карман пиджака. Чековая книжка ― как хорошо, что я забыл её вытащить и не оставил дома. ― Сэр, не надо! ― запротестовал Питерс, видя, что я уже откручиваю колпачок у ручки. Я не слушал его, а выписал чек на тридцать фунтов. Мне точно не дожить до рассвета. ― Держите, ― я протянул листок художнику. ― О! ― только и смог выдохнуть он. ― Потом сообщите, где именно её похоронили. Вы что-нибудь пытались узнать у коллег по цеху? ― я не дал ему возможности рассыпаться в благодарностях. ― Кое у кого спрашивал, но пока что безрезультатно. Но мне подали одну идею, завтра я проверю. ― А почему не сегодня? ― спросил инспектор. ― К нему лучше идти с утра, вечером он не всегда отвечает за свои слова, ― пояснил Питерс. ― Сэр, ― обратился он ко мне, ― если вам тут и правда что-то нравится, возьмите. Нет, не в счёт уплаты долга ― в подарок. ― Вы когда-нибудь выставлялись? ― спросил я. ― Пытался поначалу… ― Понятно. ― Я сочувственно посмотрел на инспектора. ― Вы подождёте? ― Подожду, ― усмехнулся тот. ― А что там за папка, мистер Питерс? Рисунки? Можно взглянуть, пока мистер Холмс выбирает? ― Конечно, сэр! Они оставили меня в покое, и я пошёл вдоль рядов картин, слыша краем уха восклицания Мака ― то удивлённые, то довольные. Я не знал, что выбрать, и уже готов был позаимствовать ту самую, с деревом, когда наконец-то нашёл. Несмотря на некоторую условность манеры Питерса, на лице юноши, входящего в воду, читалась скорбь, но и решимость, почти экстаз. Полотно наполняли воздух и свет ― предзакатное золото. Немногими штрихами Питерс обозначил вдалеке силуэт царской барки. Я представил себе, как этот сюжет написал бы кто-нибудь из прерафаэлитов, и только усмехнулся. Потом представил себе реакцию Уотсона и даже порадовался, что он ничего не поймёт в картине. Сказать ему, что это Антиной, входящий в воды Нила, чтобы принести себя в жертву ради Адриана, так он только посмеётся ― в лучшем случае. Питерс нерешительно подошёл ко мне. ― Эту? ― Если можно. ― Я её очень люблю… ― Жаль, ― вздохнул я. ― Нет, возьмите её, только я немного уравновешу ваш выбор, если позволите, ― и он достал из угла небольшое полотно без рамы с морским пейзажем. ― Прошлым летом я немного жил на побережье, в Сассексе, ― пояснил он. ― Спасибо. ― Почувствовав, что слишком уж растрогался, я перешёл на деловой тон. ― Если узнаете что-либо, то сразу сообщите инспектору. Мак… Мак! ― Инспектор, кажется, увлёкся рисунками. ― Мы и так задержались. Питерс не обиделся ― кажется, этот человек понимал гораздо больше, чем можно было предполагать. Что ж, откладывать позорное возвращение домой не имело смысла, и всю обратную дорогу, в обнимку с картинами, которые мне заботливо упаковали, я мрачно молчал, а Мак только сочувственно поглядывал на меня. Примечание: стихи У. Уитмена