Дело улыбающейся Евы

―1― Шерлок Холмс Я отпер дверь и заглянул в прихожую. Никто навстречу мне не вышел, но я не обрадовался. По настроению миссис Хадсон я мог бы судить и о настроении доктора. В доме царила гнетущая тишина. Я поднялся наверх, предпоследняя ступенька заскрипела, но в гостиной за приоткрытой дверью не раздалось и шороха. В камине горел огонь, грея пустую комнату, подушку мою с дивана убрали, плед аккуратно свернули. ― Уотсон! — хрипло позвал я. Не получив ответа, я поднялся к нему в спальню ― та же пустота. Какой я идиот! Не обратил внимания на вешалку! Мне не пришлось спускаться вниз: сама Немезида в лице миссис Хадсон шествовала ко мне. ― Где доктор? ― спросил я немного резко. ― Доктор? Не знаю. Он куда-то уехал. ― Не сказал ― куда? ― Нет, но велел, чтобы вы по возвращении измерили температуру. У меня немного отлегло от сердца. ― Давайте мне ваши пальто и шляпу, мистер Холмс. Вы так и собираетесь бродить по дому в верхней одежде? И что это за свёртки? ― миссис Хадсон указала на полотна Питерса, которые я прислонил к креслу. ― Похоже на картины. ― Это и есть картины. Помните художника, которого привозил Макдональд… ― я не закончил фразу. ― Тогда покажите их молча, мистер Холмс, ― опять кашляете. Я усмехнулся, развязал бечёвки, развернул бумагу, скомкал и кинул в камин. Картины я установил на диване. ― И что вы скажете, миссис Хадсон? С видом критика моя квартирная хозяйка встала напротив полотен, внимательно их разглядывая. ― Пейзаж повесьте в гостиной, ― изрекла она, ― а этого странного юношу ― в спальне. Новый приступ кашля уберёг меня от нервного смеха. ― А что такого я сказала? ― миссис Хадсон пожала плечами. ― Сюжет не каждому придётся по вкусу. Я ничего против не имею, а у вас бывают клиенты. Я потрясённо уставился на неё. ― Пока вы будете размышлять над особенностями моей натуры, мистер Холмс, у вас как раз будет время померить температуру. И халат вас заждался. Я вспомнил перевод одного русского романа, где герой только и делал, что лежал на диване в халате, и вздохнул. Но какова миссис Хадсон! Стоило хозяйке уйти, как я подумал, что её дружелюбие могло быть продиктовано желанием меня подбодрить, а значит, Уотсон был зол, уезжая. Я спрятал пока картины в спальне ― от греха подальше ― и переоделся. Когда выяснилось, что температура у меня поползла вверх, я воспринял полоскание шалфеем, а потом чай с мёдом, как справедливое наказание. Опять потянулись минуты ожидания. ― Когда он уехал? ― спросил я миссис Хадсон, когда она вернулась за подносом. ― Незадолго до вашего возвращения. ― Вы ведь разбудили его, как только я… ― Сбежали, ― закончила она за меня. ― Вас в детстве секли розгами? ― Нет, ― усмехнулся я. ― Меня сначала отчитывали, а потом переставали со мной разговаривать. ― Лучше уж розги. И ваш брат тоже с вами не разговаривал? Я никогда не забывал, что именно Майкрофт порекомендовал мне эту квартиру. Всё становилось на свои места, в том числе и странное поведение служанки в последнее время, переставшей подниматься по утрам к нам наверх, пока мы не вставали с постели. ― Брат такой системы воспитания не придерживался, ― ответил я, пристально посмотрев на миссис Хадсон. ― Это мудро. Кажется, дверь внизу хлопнула. Надеюсь, доктор тоже не сторонник таких методов. Шаги на лестнице. Какая глупость ― участившееся сердцебиение. Уотсон открыл дверь и галантно пропустил миссис Хадсон, а я, как болван, смотрел на него, выглядывая из-за спинки кресла. ― Температуру мерили? ― осведомился он. ― Да, и меня уже напичкали мёдом. ― Хм. Я, пожалуй, приму более домашний вид, ― промолвил Уотсон и, кинув на меня мимолётный взгляд, вышел из гостиной. Я дёрнулся, но усидел в кресле. Уотсон вернулся быстро, проверил у меня пульс ― деловито, как у чужого, принёс лампу и осмотрел горло. ― Можете побыть немного в гостиной, а потом в постель, ― изрёк он и сел в соседнее кресло, совершенно закрывшись от меня газетой. Это был, конечно, спектакль, демонстрация, но я всё равно не выдержал. ― Джон, ― позвал я. Газета медленно, слишком медленно опустилась. ― Да? А вот извиняться я не умел. Нужные слова застряли у меня в горле. ― Не сердитесь… ― У меня нет на это причин, вы полагаете? ― Есть. ― Да я и не сержусь, ― Уотсон пожал плечами. ― Джон! Он посмотрел на меня внимательно, а потом отложил газету, подался вперёд и похлопал меня по руке. ― Ну, полно, полно. У меня было время остыть, как видите. ― Даже слишком остыть. ― Спишу ваши слова на повышенную температуру, мой друг, ― сказал Уотсон. ― Но что вы так долго делали в магазине? Он был обижен, а не сердит. Но пытался выглядеть спокойным, чтобы я не волновался. ― Лучше бы вы высказали мне всё, что хотели. ― Половина из того, что я хотел бы сказать, лишена смысла. Другую половину вы и так знаете. Главное, чтобы из-за вашей мальчишеской выходки вам не стало хуже. От его слов мне стало нехорошо, хотя я мог бы списать свой внезапный страх на болезнь. Которая же половина лишена смысла? Я смотрел на Уотсона и совершенно не мог понять, о чём он думает. Это пугало. ― В магазине мы не узнали ничего нового ― практически ничего, потом я попросил отвезти меня к Питерсу. Там я выдал ему чек на тридцать фунтов ― он хочет похоронить девушку, а денег не хватает, в благодарность он попросил меня взять его картину, а потом предложил ещё одну ― сам. Картины в спальне, ― отчитался я, не глядя Уотсону в глаза. ― Вы дали ему тридцать фунтов? ― Конечно, сумма большая, а даже последнему моему гонорару, пусть он и был значительным, свойственно таять, ― заговорил я быстро, пытаясь предотвратить замечания Уотсона. ― Возьму парочку скучных дел ― не умру. ― Сначала вы заставили миссис Хадсон пригласить рабочих, чтобы они сделали ремонт и проложили трубы для подачи горячей воды в ванную, что стоило пятьдесят фунтов, ― промолвил Уотсон. ― В числе причин вы назвали своё нежелание видеть, как миссис Хадсон и горничная таскают наверх тяжёлые бидоны с водой. Теперь это. Я посмотрел на него. Он мягко улыбался, целиком одобряя мой нелепый поступок. ― Покажите картины, наконец. Что там за гений? Возликовав в душе, что, кажется, прощён, я тут же принёс из спальни и папку с рисунками, и оба полотна. ― Почему вы не взяли меня с собой? ― спросил Уотсон, задумчиво глядя на пейзаж. ― Сам не знаю, ― честно признался я. ― Потом понял, что это была несусветная глупость с моей стороны. Наверное, потому что я не умею о чём-то просить, когда мне это нужно. Я опустился на корточки рядом с его креслом, делая вид, что смотрю на холст. ― Милый пейзаж, ― сказал Уотсон. ― Вам же не нравится такая живопись. ― Немного напоминает импрессионистов, а к ним я отношусь спокойно. ― Миссис Хадсон считает, что Антиноя я должен повесить в спальне. Уотсон покосился на меня. ― Она так считает? ― Если вы обратили внимание, мой дорогой, у нас в домашнем распорядке кое-что изменилось, с тех пор как мы стали ходить по ночам друг к другу в гости. Но вы не волнуйтесь. Кажется, я знаю, откуда дует ветер. Мой брат заранее обо мне позаботился, подыскав понимающую квартирную хозяйку. ― Я уже мечтаю познакомиться с вашим братом, ― пробормотал доктор. ― А этого юношу я заберу себе. ― Зачем? ― Нечего вам на всяких Антиноев смотреть. Я рассмеялся и привалился к его плечу. ― Только не говорите мне, что ревнуете. Может, и к инспектору? ― Немного. ― О боже. Да что вы говорите такое! Он только смущённо ткнулся губами мне в волосы. ― Ложитесь в постель и попробуйте подремать до ужина. ― Но вы мне так и не сказали, куда сами ездили, ― я поднялся на ноги. ― В аптеку всего лишь. Заказал вам микстуру от кашля. Составы многих наших лекарств удручают, но кашель-то у вас всё не проходит. Я никак не мог понять одной вещи: почему меня так настораживали столь явные проявления любви с его стороны, как будто я постоянно ждал какого-то подвоха. У меня не было причин сомневаться в чувствах Уотсона, но, видимо, сам факт, что мы встретились, что всё сложилось именно так, казался слишком уж чудесным, а в чудеса я не верил. Вечером я попросил доктора почитать мне. Читая про себя, особенно поэзию, я порой не замечал, как голосовые связки сами собой напрягаются, словно я декламирую. А я устал от постоянного першения в горле. Уотсон прочёл «Мы двое, как долго мы были обмануты», а потом и другие вещи Уитмена. Читал он не спеша, выделяя каждую фразу. Ночью он пришёл ко мне со своей подушкой, заявив, что одному зябко, и долго потом я не мог заснуть. ―2― Джон Уотсон Весь следующий день мы терпеливо ждали вестей от Питерса. Конечно, терпение применительно к Холмсу ― понятие растяжимое. Будь у него силы, он бы давно уже расхаживал по комнате, терзал скрипку, хотя скрипку он всё же терзал ― лежал с ней в обнимку на диване и дёргал за струны. Мне же было чем заняться. С утра я съездил в аптеку и забрал микстуру. Вчера мне поначалу пытались всучить там хлоридон доктора Брауна, но я хорошо представлял себе его состав. Сочетание хлороформа, опиума и конопли, разумеется, не внушало доверия. Отмёл я и ипекакуану из-за её рвотного действия. Я заказал более щадящую настойку из шандры, подмаренника, морского лука, девясила и подорожника ― на оксимеле и патоке. Это был очень старый рецепт, но наименее травмирующий организм. ― И чем вы собираетесь меня пичкать? ― недовольно буркнул Холмс, глядя, как я вливаю настойку в стакан воды. ― Ничего ужасного ― всего лишь травы. Но предупреждаю, что возможно лёгкое мочегонное действие. Холмс пробормотал что-то невразумительное, но зажмурился и выпил лекарство. ― Ох, бррр! Я решительно расстегнул ему на груди рубашку и налепил на кожу пластырь. ― Скоро от вас будет пахнуть ладаном, ― усмехнулся я, ― а не табаком, как обычно. ― И душа моя воспарит в рай? ― Холмс! Я вам покажу рай. ― Покажите, доктор, покажите! Холмс схватил меня за руку, а я шутливо отмахнулся. ― Лежите уж. Этот диалог случился с утра, а дальше Холмс час от часу всё больше мрачнел. Чтобы как-то отвлечься, он попросил меня продолжить писать рассказ и зачитывать куски, как давеча, но ничего путного из этого не вышло ― меня раскритиковали в пух и прах. В другое время я бы, возможно, обиделся, тем более ещё на днях рассказ получил совсем другие оценки от моего строгого критика. Но сейчас мне было даже немного смешно, и в голове крутилась фраза: «Что с больного взять?» Миссис Хадсон, как я давно успел заметить, с завидной регулярностью выполняла при своём беспокойном жильце роль ангела-хранителя. На худой конец, почтового голубя. Уныние тут же покинуло Холмса, лишь только он увидел на маленьком подносе в руке хозяйки письмо. ― От Питерса? Уотсон, быстрее же! ― Да, от него, ― подтвердил я, вскрывая конверт без штемпеля ― значит, его принёс посыльный. ― Миссис Хадсон, спасибо… идите же… ― нетерпеливо принялся выпроваживать хозяйку Холмс, садясь на диван. ― Уотсон, читайте! Он откинулся на спинку, закрыл глаза и приготовился слушать. Выдержать бы паузу и посмотреть, насколько его хватит. ― «Уважаемый сэр, ― начал я, ― мои поиски увенчались успехом. Тот человек, о котором я говорил вам с инспектором намедни, оказался именно тем, кто вам нужен. Его зовут Дэвид Атчесон, он довольно успешный художник, пользуется популярностью той части публики, у которой не хватает средств замахнуться на кого-нибудь из академистов. Он узнал мисс Еву Уэбстер, сказал, что писал её как Кетрин Говард…» ― Кого? ― Холмс открыл глаза. ― Предпоследняя жена Генриха Тюдора, ― пояснил я. ― Ужас, ― Холмс опять прикрыл веки и взмахом пальцев дал мне знак продолжать. ― «Мисс Ева приехала в Лондон в мае прошлого года из Клэра с намерением поступить в Ковент-Гарден, но ей удалось найти только место хористки в «Театре Адельфи». Мне кажется, там она и работала до самой своей смерти, мистер Холмс. Атчесон писал мисс Еву совсем недавно, не далее как в ноябре прошлого года. Пользуясь случаем, хочу горячо поблагодарить вас, сэр, за помощь с организацией похорон. Я всё уладил, и погребение состоится завтра на Нанхэдском кладбище в два часа». Дальше следовал адрес Атчесона и приписка, что второе письмо Питерс послал инспектору. Холмс погрузился в размышления, мимолётно кивнув, когда я закончил чтение. Вскоре пришла телеграмма от Макдональда, который спрашивал, не желаю ли я, или же мы оба, поехать с ним к Атчесону через час-полтора? Ну как я мог отказать, когда на меня так смотрели! ―3― Холмс с интересом разглядывал мастерскую Атчесона. Держу пари, что в мыслях он сравнивал её с обиталищем Питерса. Обстановка была не без претензий на эстетизм. Глядя на работы хозяина мастерской, я был вынужден согласиться с нашим сумасшедшим приятелем: они выглядели чем-то средним между Годвардом и Альма-Тадемой. От первого Атчесон позаимствовал некоторую статичность композиции, а от второго ― обилие цветов на полотнах, хотя и от себя добавил ― немного декаданса, в меру мрачного, но не выходящего за рамки приличий, чтобы не отпугнуть заказчиков. Атчесон был ещё молод, довольно привлекателен, но на мой вкус ― скорее смазлив, и мне не понравились немного суетливые движения его рук. Может, он нервничал в связи с приходом инспектора, хотя ― с чего бы вдруг? Или же просто нервы не в порядке ― я заметил, что Холмс тоже поглядывает на его странную манеру почёсывать тыльную сторону левой кисти. ― Расскажите, мистер Атчесон, при каких обстоятельствах вы познакомились с мисс Уэбстер? ― спокойно и холодно осведомился Макдональд. ― Я был на представлении, ― вяло отозвался художник, ― в «Театре Адельфи». ― Он выражался рубленными фразами, при этом делая странные паузы. ― Там заметил хорошенькую хористку. Мне нужна была модель… Я предложил девушке подработать. Вот и всё. Писал исключительно лицо. ― Слово «исключительно» он выделил почти издевательским тоном. ― Дал девице ещё пару рекомендаций. Она ими не воспользовалась, насколько я знаю. ― Вы ведь беседовали с ней во время сеансов позирования, ― промолвил Холмс. ― Верно? Она что-нибудь рассказывала о себе? ― Всё, что я знал, я сообщил Питерсу, а он наверняка ― вам. Он совершенно помешался на этой девице. ― Атчесон слегка напрягся, словно ему хотелось потянуться, а потом внезапно расслабился, сел в кресло и сунул руку в карман щегольского халата. Движения его кисти наводили на мысль, что он там что-то нащупывает. Что-то маленькое. ― Всё твердил мне о её улыбке. Но это пустое, джентльмены. Малышка просто доигралась. ― Что вы имеете в виду? ― спросил Мак. ― Лауданум. Сладкая и нежная смерть. ― Он достал из кармана флакон и поставил его на стол. ― И давно вы увлекаетесь лауданумом, мистер Атчесон? ― поинтересовался я. ― А, вы же доктор… Ну да. Странный доктор. Ваши коллеги так любят это средство. ― Вам его кто-то рекомендовал? ― Нет, зачем? Я принимаю его для удовольствия. ― Он приподнял прихотливо изогнутые брови. Эта прихотливость намекала на тщательное придание им нужной формы выщипыванием лишних волосков. ― Для вдохновения. После дня праведных трудов, так сказать. ― Один из свидетелей описывает мисс Уэбстер как болезненную девушку. Она жаловалась вам на недомогания? Может быть, просила дать ей лауданум, увидев его у вас? ― заговорил Холмс. ― Просила, но не от недомоганий. Она тоже увлекалась, но я не заметил, чтобы уж очень нуждалась в нём. Столица… Наивная барышня приехала покорять подмостки, а в реальности всё оказалось не так радужно, как ей представлялось. ― Она, по-вашему, была наивной? ― Я не настолько хорошо её узнал за такое короткое время. Но она вела себя осторожно. Макдональд хмыкнул. ― И принимала лауданум в доме постороннего мужчины. ― По-вашему, инспектор, всякий художник мечтает затащить натурщицу в постель? ― усмехнулся Атчесон. ― Это, знаете ли, скучно. Да и создаёт плохую рекламу. Оригинальная модель ценится, пока она ещё не примелькалась, не надоела зрителю. Я хорошо заплатил мисс Уэбстер и потом продал картину за достойную цену. Девушка всё равно если и собиралась зарабатывать в качестве натурщицы, то лицом. Она не хотела портить себе репутацию в театре. Кажется, всё сказанное с трудом укладывалось в голове у инспектора. Но он почему-то покосился на Холмса и не стал возражать. ― А теперь в театр без промедления, джентльмены! — скомандовал мой друг, когда мы вышли на улицу. Я лишь покачал головой и поправил на его плечах плед. До вечернего представления оставалось часа два. Инспектор проложил нам путь за кулисы. Ещё издали мы услышали бренчание фортепиано ― бодрый мотивчик из «Пензанских пиратов» ― и скороговорку генерал-майора. Холмс только поиграл желваками ― он терпеть не мог оперетту. Я предусмотрительно замедлил шаг, чтобы он не заметил у меня на лице довольное выражение. Увы, иногда вкусы у меня самые плебейские. В армии человек, умеющий хорошо петь, всегда будет душой компании. Помню, был у нас один сержант, при случае поднимавший всем настроение песенкой Салливана. Его убили под Майвандом… Мы шли мимо невесть зачем висящего в закутке зеркала, я поймал в нём внимательный взгляд Холмса и постарался вернуть на лицо бодрую улыбку. Антрепренёр, узнав, зачем мы явились, тут же принялся сокрушаться, говоря, что у мисс Уэбстер, несомненно, было будущее как у певицы. Она уже готовилась исполнять во втором составе «Пиратов» Мэйбл. А как она чудесно пела «Ах, оставьте меня…» ― просто ангел! И если бы не враждебность мисс Митчелл, здешней примадонны, которой вечно было немного за тридцать, хотя уже глубоко за сорок, девочка бы продвинулась и раньше. В последний раз мисс Уэбстер видели в театре во вторник ― после спектакля, где ей не удалось выйти в новой роли и она появилась лишь в сценах с девушками. ― Значит, сопрано, ― пробормотал Холмс себе под нос. Даже инспектор не надеялся получить от антрепренёра более подробных сведений о мисс Еве, охотно согласившись с Холмсом, что уж кто-кто, а другие хористки знают практически всё о своей товарке. Антрепренёр передал нас с рук на руки костюмерше, миссис Бэрроуз, а та повела в уборную, где переодевались девушки. Она постучала ― дважды, но в уборной не затихал гул голосов и взрывы женского смеха. ― Девушки, помните о приличиях! ― воззвала к ним почтенная матрона, заглянув в приоткрытую дверь. ― К вам джентльмены с вопросами о мисс Уэбстер. Тут же раздался визг, и когда мы вошли, две ширмы ещё пошатывались, а из-за них выглядывали хорошенькие головки с замысловатыми причёсками. Остальные хористки, критично нас оглядев, запахнули халатики. ― Милые барышни, ― Мак с трудом удерживал себя в официальных рамках, глядя на здешний цветник, ― я инспектор Скотланд-Ярда Макдональд. Эти господа ― мистер Шерлок Холмс и доктор Уотсон. Мы расследуем смерть вашей подруги, мисс Евы Уэбстер. Девушки заохали, зашептались, кое-кто вполне искренне принялся вытирать глаза платочком. ― Ах, боже мой! Как это случилось? ― спросила одна из хористок. ― Мы не знаем точно ― уже удача, что нам стало известно имя вашей подруги. Но не исключено, что это было убийство. По костюмерной прокатилась волна испуганного шёпота. ― К сожалению, мы крайне мало знаем о мисс Уэбстер и были бы благодарны вам за любую информацию. ― Девушки, где ваши манеры! Предложите джентльменам присесть, ― призвала к порядку костюмерша. Нам тут же поставили стулья. У меня в глазах рябило от цветастого сатина и шёлка, от париков и нарумяненных щёк. В комнате стоял острый запах пудры и смеси дешевых духов. Девушки говорили, перебивая друг друга, и я успевал записывать только самое главное. Ева точно приехала из Клэра. Её мать умерла пять лет тому назад, и девочку вырастил отчим, с которым у той были вполне родственные отношения. Отчим не запрещал Еве и дальше заниматься музыкой и вокалом и даже выделил ей приличную сумму денег, когда она захотела поехать в Лондон и попытаться устроиться в оперный театр. По мне, так было наивно полагать, что большой город ничуть не испортит молоденькую неопытную провинциалку, но барышни характеризовали Еву с самой лучшей стороны. Говорили, что она не отчаялась, когда вынуждена была устроиться простой хористкой, и постепенно завоёвывала расположение начальства ― не только способностями к музыке, но и серьёзным отношением к работе. Если бы не «мегера», как называли здешнюю примадонну, Ева бы давно выдвинулась хотя бы на второстепенные роли. Мисс Уэбстер жила одна ― денег, которые выделил ей отчим, хватило на то, чтобы снять маленькую квартирку в Сохо. ― Она не болела? ― спросил я, помня, как Атчисон обмолвился о бледности Евы. ― Она говорила, что у неё небольшое малокровие, ― сказала одна из барышень. ― Это ведь так называется, доктор? ― Верно. ― Говорила, что ей надо хорошо питаться. Кажется, отчим посылал ещё деньги, но Ева не из такой уж состоятельной семьи. Зато когда появился Джеффри… ― девушка хихикнула. ― Кто такой Джеффри? Поклонник? ― спросил инспектор. Холмс сидел, не говоря ни слова, но у меня возникло подозрение, что он молчит, потому что опасается приступа кашля. В такой атмосфере ― немудрено. ― Поклонник, ― подтвердила бдительная костюмерша. ― Ничего не хочу сказать дурного: мисс Уэбстер вела себя осмотрительно. Близко юношу не подпускала, дорогие подарки не брала. Разве что брошку и серьги. ― Эти? ― Мак полез в карман, достал мешочек и вытряхнул на ладонь серёжки, а Холмс одобрительно улыбнулся его предусмотрительности. Костюмерша и ещё три девушки подошли поближе ― посмотреть. ― Да, ― вздохнула миссис Бэрроуз. ― Ева их постоянно носила, и брошь тоже. Такой трогательный подарок ― с прядью волос. Джейн, кажется, Ева сделала такой же подарок Джеффри? ― спросила она у одной из девушек, которая тщетно пыталась припудрить покрасневший от слёз нос. ― Только Джефф носил прядь Евы в медальоне, ― ответила та. ― Наверное, от отца приходилось прятать. ― А брошь была на Еве? ― спросила миссис Бэрроуз. ― Конечно, ― кивнул Мак. ― И серьги. Как фамилия этого Джеффри? ― Эллингтон. Его отец ― известный адвокат. ― Совершенно верно, ― наконец-то изрёк Холмс. ― И довольно дорогой адвокат по гражданским делам. ― Он, конечно, не одобрил бы такой выбор сына, хотя Ева из приличной семьи… была, ― миссис Бэрроуз поджала губы. ― Но Джеффри ещё совсем молодой, он учится в университете. ― Оксфорд, полагаю? ― Да, Оксфорд. Боюсь только, сэр, молодой человек не слишком стремился туда после того, как познакомился с Евой. Он увидел её впервые на Рождество. ― Папаша денег на него не жалел, ― сказала одна из подошедших к нам девушек. ― У Джеффри даже есть квартира в Лондоне, а может, у его папаши свой интерес сплавить сына ― ведь он вдовец, но ещё не старый мужчина. Холмс поднёс палец к губам, посмотрев на инспектора. Значит, про адвоката пока не стоило задавать вопросов. ― Полагаю, Джеффри приезжал в Лондон на выходные? ― спросил он. Девушки подтвердили. И когда Ева проявила к юноше благосклонность, визиты сделались регулярными. ― Вы сообщили мистеру Уэбстеру о смерти дочери? ― спросила костюмерша. ― Нет, мы ничего не знали о нём, ― ответил Макдональд. ― Ах, как же это? Кто же похоронит бедняжку? Девушки зашумели. Послышались предложения срочно собрать деньги и обратиться к другим служащим театра с просьбой помочь. ― Мир не без добрых людей, ― деликатно кашлянул инспектор. ― Вашу подругу достойно похоронят завтра в два часа на Нанхэдском кладбище. И вы сможете проводить её в последний путь. ― И всё равно, девочки, ― заявила пухленькая брюнетка, которая упомянула малокровие. ― Добрые люди потратились. Надо собрать деньги и возместить им часть расходов. ― Бедный Джеффри! Он ведь ничего не знает! Как называется его колледж, кто-нибудь помнит? Бэльол? ― Баллиол колледж, ― Холмс чуть улыбнулся. ― Мы пошлём молодому мистеру Эллингтону телеграмму. На похороны он вряд ли вырвется, но сможет приехать позже. Что ж, дорогие мисс, удачи вам в благом деле. ― Он встал, и Мак послушно поднялся следом. ― Скажите нам адрес вашей подруги. Мне оставалось только записать его и сунуть блокнот в карман. Честно говоря, я с облегчением вдохнул пыльный воздух кулис ― после ароматов гримёрной он казался свежее морского бриза. Прокашлявшись, тяжело опираясь о стену, Холмс хрипло потребовал сейчас же ехать на квартиру мисс Уэбстер. ― Миссис Бэрроуз, ― спросил он костюмершу, которая вышла в коридор ― проводить нас. ― Когда вы последний раз видели молодого мистера Эллингтона? ― Во вторник. Да, вот так, мистер Холмс. Учёба-то пошла по боку. Джеффри заезжал за Евой после спектакля ― они собирались в ресторан. Тут она ахнула, а Холмс покачал головой. ― Не стоит торопиться с выводами, миссис Бэрроуз. И девушкам ничего не говорите.