In silent screams, in wildest dreams

       Колумбия не научила меня писать. Ну конечно же я изучал все эти нужные вещи, но даже лучшие уроки грамматики, пунктуации и синтаксиса не сделают из тебя писателя. Я помню каждый раз, когда пытался справиться с домашним заданием, просиживая за печатной машинкой часами. Моё отчаяние росло с каждой минутой, когда Уитман Младший изо всех сил старался заправить свою чёртову рубашку. Разрывая пустой прозой страницу за страницей, я получал сотни безжизненных слов, не имеющих никакого смысла.       Где же воодушевление? Яркость?        И я не мог получить его до той ночи на лодке, потому что даже при том, что я причислял себя к непослушным гедонистам, еще не потерял воспитание. Я все еще думал, что степень, особенно степень Лиги плюща, что-то значила.        Однако позволь мне сказать тебе что-то: это просто проклятый листок бумаги.        Писатели, настоящие писатели, должны быть в постелях. В траншеях. Во всех загубленных местах.        В одном Джек был прав. Дремота на лекциях и выдумывание отвратительных сонетов не сделают меня гениальным. У тебя либо есть дар творить, либо нет. Я родился с этим даром, который нужно проливать на бумагу вместе с кровью. Ты не учишься писать, однако, это приходит с опытом: однажды ты просто резанёшь по своей душе слишком глубоко, только тогда дар вырвется наружу. Кровоточащая рана. Я не хотел получить её, просиживая в классе.        Я привык, что меня разрывает на части; бичевание духа, жертвоприношение сердца ради рассеянной горстки прекрасных слов. Поскольку я думаю, что это — то, что делают подобные мне: мы захлёбываемся в озерах и бросаемся с утесов, сгораем заживо, и это больно. Это чертовски больно для нас, как и для любого другого. Но только мы можем принять эту боль, расслабившись, позволяя ей возвысить нас.        На пути саморазрушения это бесчестно — быть мучеником. Но еще труднее быть палачом. Ведь я убиваю не только себя. Нет ничего тяжелее. Нет ничего легче.        «Убей своих любимых, — сказал Стивен. — Ничто из этого не принадлежит вашему перу. Это — первый принцип хорошей творческой работы».        Он был прав, но в другом. В писательском искусстве нет места ни богам, ни героям, ни идолам. Мы должны разглядеть их суть; ясно видеть их жалкую, человеческую плоть, их ничтожные прегрешения, лживость. Без всякого милосердия мы должны сорвать покровы ложного величия, облачить пороки и слабости, каждое тёмное пятно на их сияющих образах. Только тогда мы сможем понять, насколько слепы мы были, когда шли за ними, видели в них самое светлое — то, что хотели видеть.       Это как раз то, что я сотворил с тобой, не так ли?       Развеяв колдовские чары, я сбросил тебя с трона, и всё, что осталось — жалкий человек, мальчишка. Всё это время ты был тем, кого я видеть не хотел. Не героем. Не Богом. Не идолом.       То, что ты однажды полюбил,       Сделав круг, вернётся к тебе.       Оно станет твоей частью.       Или разрушит тебя.       Я не написал главного — скорее всего, случится и то, и другое.       Ты сделал меня лучшим писателем. Я больше не преклоняюсь у ложных алтарей, не пою печальную нежную песнь любви. Каждый человек, которого я встречаю, каждый, кого я затаскиваю в кровать — запятнан, сломан. Насколько — зависит от меня. И я действительно этим доволен. Настала моя очередь причинять боль, и я иду за расплатой.        Да, я теперь настоящий писатель, а ты — просто лицо на стене. Это всегда будет один из нас, разве ты не понимаешь? На вершине мало места для нас двоих, никогда не замечал? И всё, что я сделал — просто поменялся с тобой ролями.       И, боже, я ненавижу себя за это.