Май

Герасимов не смог бы сказать, сколько они так простояли, даже под угрозой расстрела. Был Май, чьи тонкие прохладные сильные пальцы ласкали затылок Герасимова, были его глаза, горящие, густые, как патока, жадно вглядывавшиеся в Герасимовские. И было его тело, которое прижималось к Герасимову так, что лезвие ножа невозможно было бы просунуть между ними. Май обхватил его за голову и приблизил губы к губам, приподнявшись на цыпочки. – Не бойся, ну? – выдохнул в его губы Май. Герасимов осторожно обнял его за талию, прижал к себе еще сильней, закрыл глаза и втянул запах. Май пах, как тогда, чуть пряно, чуть цитроном и очень сильно возбуждением. Герасимов буквально слышал за шумом своего пульса, как сердце яростно выбрасывает новую порцию крови в сосуды, ему даже казалось, что зрачки Мая расширяются-сокращаются в такт. Герасимов открыл глаза, встретился с широко распахнутыми омутами глаз и сглотнул. Губы Мая чуть шевельнулись, и следующим, что помнил Герасимов, были его твердые губы, язык, ласкавший его рот, и невероятной сладости поцелуй, не требующий, не настаивающий, нет, уговаривающий, упрашивающий, искушающий, молящий. Пальцы Мая продолжали ласкать затылок Герасимова, рот – выласкивать Герасимовский рот, а тело – вжиматься в Герасимовское тело. Следующим, что помнил Герасимов более-менее отчетливо, было ощущение прохлады, когда Май осторожно, но непреклонно выпутался из его рук. Май отступил буквально на полметра, но Герасимов подался вслед, не в силах отпустить, ненавидя эту жестокую прохладу, остро скучая по напряженному его телу. Май остановил его взглядом и стянул футболку, взглядом приказав Герасимову сделать то же самое. Герасимов перепугался: он был слишком некрасивым, чтобы щеголять обнаженным торсом: и сутулость эта, и мышцы, которые не в спортзалах и под присмотром фитнесс-тренеров были развиты, были скорей деформированы, чем развиты, и редкие, типа как пучками растущие рыжеватые волосы на теле шарма ни с какой стороны не добавляли. Устраивать стриптиз рядом с Маем показалось ему святотатством. Он не смел, просто не смел. Май все понял. Этот гад, этот змееныш, этот ублюдочный помесок эфы и кугуара понял все. И взялся обеими руками за ворот Герасимовской футболки и разорвал ее, а затем стянул с плеч и отбросил. Герасимов дернулся было выразить протест, но наткнулся на его угрожающий взгляд и стушевался. Руки Мая легли на его плечи, провели по ним, с предплечий спустились на талию, заскользили по спине. Губы коснулись кожи под ухом, язык провел по шее. Герасимов рефлекторно склонил ее набок, чтобы ему было удобнее. Губы прикоснулись к мышцам под ключицей, затем по ним прогулялся язык. Воздух как-то резко закончился в легких Герасимова, он попытался вдохнуть, но на его беду, губы Мая и его язык начали изучать соски. Герасимов, нащупав плечи Мая, вцепился в них, чтобы не упасть. Перед глазами было беспросветно темно, гул в ушах напоминал рокот, кровь жгла жилы, страсть рвалась наружу. Потом Герасимов почувствовал, что Май его куда-то тянет, что-то делает с ремнем джинсов, поворачивает, осторожно подталкивает к кровати и, нажав на плечи, сажает. В глазах вроде как посветлело, Герасимов взглядом нашарил Мая, который, опустившись перед ним на колени, стягивал джинсы вместе с нижним бельем, а стянув, водил руками по щиколоткам, икрам, обвел ими колени, поднялся к бедрам, провел по ним руками, затем языком, скользнул по внутренней их поверхности. Герасимов смотрел на него, не отрываясь, время от времени втягивая воздух и вздрагивая. Когда Май начал подбираться языком выше, Герасимова затрясло. Май поднял горящие, но подозрительно ясные глаза на него, неспешно встал, выпрямился и, не разрывая взгляда, начал медленно стягивать джинсы. Герасимов не смог не перевести туда взгляд и в томительном отчаянии смотрел, как сантиметр за сантиметром обнажается золотистая кожа, полностью открываются тазовые кости, бесстыдно налитый кровью член, сильные бедра. Ладони Мая не только стягивали ткань брюк, но и как бы ласкали себя вслед. Герасимов поднял трясущиеся руки и положил их на руки Мая. Под руками оказались твердые ягодицы, инстинктивно сжавшиеся, а потом расслабившиеся под теплом ладоней. Слегка помассировав их и с каким-то детским удовольствием понаблюдав, как дернулся при этом член Мая, он потянул джинсы вниз. Май вернул руки ему на плечи и чуть подался вперед. Теперь была очередь Герасимова стать на колени перед Маем, что он с абсолютным сознанием правильности и закономерности действа сделал. Джинсы остались лежать на полу, Май просто переступил через них, даруя Герасимову счастье видеть, как заиграли мышцы под кожей, как сначала напряглись, а потом расслабились ступни. А Герасимов остался стоять на коленях перед ним, не особо понимая, что дальше, и больше потакая своим желаниям, чем действительно осознавая, приблизил лицо к паху Мая и осторожно дотронулся до кожи Мая. Сверху донесся его полустон-полувсхлип. Герасимов чуть осмелел и повторил действие. Пальцы на его плечах судорожно сжались и впились в них. Май обхватил голову и потянул Герасимова наверх. Герасимов послушно встал и, осмелев, взял голову Мая в руки, пальцами ласково перебирая волосы, долгим взглядом посмотрел ему в глаза и нежно прикоснулся к губам. Май позволил ему медленный и изучающий поцелуй, но затем начал постепенно углублять его и превращать в бесконечно эротичное действо, то агрессивно распаляя Герасимова до предела, то становясь легкомысленным и кокетливым, ускользая от алчущих и жаждущих губ. Потом они опустились на кровать, не разорвав губ. Май потянул Герасимова на середину кровати и, надавив на грудь, заставил лечь на спину. Сев ему на талию, Май сгреб все подушки и подложил Герасимову под голову, так, что тому было удобно лежать. Скользнув по его лицу и дальше по груди, Май медленно лег сверху и слегка подался вверх, затем вниз, ласкаясь, как кошка. Герасимов закинул голову назад, с силой сцепил зубы и подался навстречу. Май начал изучать губами его шею, то лаская, то покусывая, и терся всем телом, утробно постанывая при этом. Герасимов водил руками по его телу, поглаживая, сжимая изредка, когда ласки становились невыносимыми. Май спустился чуть ниже. Герасимов приподнял голову, одурманенными глазами посмотрел на него и подтянул выше, так, чтобы было удобно целовать, а затем одной рукой притянул за затылок, а второй вдавил в талию и полностью отдался поцелую. Май становился все более агрессивным, требуя большего, но намного усерднее отдаваясь, и ласкался бедрами, ласкался. Герасимов спустил руку на его ягодицы и начал гладить, мять и снова гладить. А затем он почувствовал, как больше не осталось сил удерживаться по эту сторону и как волна дикого, жаркого, опустошающего наслаждения накрыла его с головой. Он сквозь вязкую и толстую пелену истомы чувствовал, как задрожал, застонал, выгнулся и обмяк на нем Май, и сдался на милость сна. Герасимов сквозь сон чувствовал, как Май куда-то убрался с кровати, почувствовал, как его обтирают, благодарно что-то промычал и повернулся на бок. Сил ни на что не было. Через некоторое время Май вернулся, пробрался к нему, примостился, уткнулся в грудь, прикоснулся напоследок губами и засопел. Уже светало, когда Герасимов ощутил, как Май покусывает его за ключицу. Каким-то двадцатым чувством, очевидно, Май почувствовал, что Герасимов уже начал возвращаться в этот мир из объятий Морфея, сдвинулся наверх и начал поцелуй. Постепенно Герасимов начал отвечать, сначала робко, потом все с большей страстью и снова откинулся на спину, перетаскивая Мая на себя. Май безудержно, задыхаясь, целовал Герасимова, время от времени умудряясь улыбаться, когда Герасимов издавал невольный хриплый стон. Май слегка приподнялся, Герасимов потянулся за ним, не желая отпускать, Май скользяще коснулся его губ и куда-то потянулся. Герасимов проследовал взглядом за его рукой, увидел, как Май что-то берет, затем – как Май садится, выдавливает из тюбика какой-то гель себе на руку, сдвигается дальше вниз, смазывает его член, легко касается губами лобка, языком следует вверх, невесомо кусает один сосок, второй и кидает тюбик на прикроватный столик. Герасимов в силу своей вопиющей неопытности понял, что сделал Май, только тогда, когда тот, выпрямившись и чуть выгнувшись и слегка придерживая рукой член Герасимова, начал на него опускаться. Было непривычно и томительно-больно, и до Герасимова наконец-то дошло. Из его горла вырвался нечленораздельный звук, и он попытался схватить Мая за руку, вообще удержать. Он не смел, не имел права... Но был остановлен тяжелым, подчиняющим взглядом Мая. Наконец Май опустился полностью, закинул голову, выгнув шею, вдохнул полную грудь, опустил голову и посмотрел влажным одурманенным взглядом на Герасимова. Приподнявшись и опустившись снова, Май лег на его грудь и подался вперед-назад. Это было нестерпимо. Герасимов издал нечто, отдаленно напоминавшее сдавленный рык. Судорожно выдохнув, Май прошептал пересохшими губами: – Ну что же ты, давай! Герасимов давал. Стараясь не обезуметь от желания полностью, чтобы не раздавить Мая своими ручищами. Тот был, несомненно, мужчиной, и хорошо тренированным при том, но это не значило почти ничего, учитывая Герасимовскую силу. Поэтому Герасимов сдерживался изо всех сил, стараясь не сжимать слишком сильно, не отдаться безрассудно во власть его сумасшедших поцелуев. Руки Герасимова гладили, обожали, восхваляли тело Мая, губы упивались губами. Герасимов боялся закрыть глаза, чтобы лишить себя счастья видеть Мая, и с трудом держал их открытыми, будучи настолько не в силах видеть реальность. Май задвигался быстрее, просунул руку между их тел, задвигал ею там, издал протяжный стон, сжался весь внутри и вытянулся чуть ли не в струну, напряженно дрожа при этом. Из последних сил Герасимов оторвал руки от Мая и вцепился ими в кровать, кончая. Следующий раз Герасимов проснулся ближе к полудню от звенящего чувства голода, накладываемого на дразнящий запах еды, доносящийся из кухни, и еще пару минут просто лежал на кровати, собираясь с силами и духом. Тело было невесомым и желеобразным. Наконец, собравшись с силами, он встал с постели и лениво побрел в душ. Одевшись после, он поколебался, робко подошел к кухне и заглянул туда. Май стоял у плиты в джинсах, футболке и босой (Герасимов очень грозно одернул свое либидо, весьма резво поднявшее свою голову) и кашеварил. Герасимов топтался у дверей кухни, не решаясь зайти. Май оглянулся, улыбнулся, его скулы и кончики ушей трогательно зарозовели. Он сказал: – Доброе утро. Или день. Герасимов стоял у дверей, бестолково хлопал глазами и бездумно улыбался, любуясь. Май слегка неуклюжей походкой направился к нему, взял за руку и подвел к столу. Герасимов опустился на стул и продолжил держать Мая за руку. Май разулыбался, позволил ему немного подержать ее, но затем ненавязчиво высвободил. – Обед стынет, – сказал он. Герасимов согласно кивнул, продолжая обласкивать его взглядом. Май направился к плите. Май накрыл на стол, сел напротив. То, что Герасимов ел, было умопомрачительно вкусно, особенно учитывая самую ароматную приправу – Мая, сидевшего напротив, трогательно расслабленного, устало-безмятежного, с лучащимися глазами. После завтрако-обеда они пили чай: кофе в доме Герасимова по определенным весьма интимным причинам принципиально не водился. Потом Май оседлал его прямо на кухне, и они зацеловали друг друга до полуобморока. На следующее утро Герасимов вспомнил, что у него есть бизнес, и решил съездить на станцию. Проведя там два очень суетливых часа, он с огромным удовольствием сбежал, раздав пару инструкций и делегировав кучу полномочий. На недоуменные взгляды работников пожал плечами и с идиотско-счастливой улыбкой сказал: «Отпуск беру». Рабочие проводили его вытянутыми лицами. Май приехал чуть позже и приволок кофе-автомат и упаковку кофейных бобов. Герасимов с огромным удовольствием слизал молочную пену с шоколадной крошкой с его губ и насладился кофейным ароматом его поцелуя. Потом Май сказал, что ему нужно уехать. Герасимов знал, что это случится, но оказался не готов. Он задохнулся, перед глазами потемнело. Май, устроившись у него на коленях и положив голову на плечо, печально молчал в ответ. Ночь была медленной, тянувшейся как патока, Герасимов не хотел засыпать, боясь пропустить тот момент, когда Май поднимется и пойдет собираться, и все равно проспал. Не было ни Мая, ни Кавасаки, и даже аромат кофе уже почти выветрился. Герасимов пил чай и тосковал. Лето тянулось медленнее улитки по гравию. Филиппыч, которому Катерина сообщила доложенные ей слухи о Герасимовской зазнобе, подмигивал и одобрительно похлопывал по плечу. Начальник УВД с огромным удовольствием стребовал с Филиппыча проигрыш, добавил свой, и честнáя компания торжественно распила ставку под шашлыки. Герасимов присутствовал на мальчишнике только физически, мыслями пребывая где-то далеко и хватаясь за телефон при малейшей подозрительной вибрации. Филиппыч переглядывался с главным ментом и подмигивал. Осень пришла. Текстовые сообщения становились все реже. Герасимов приучил себя открывать закладки с сайтами новостей, на которых хоть что-то могло сообщаться о господине Лутовинове, не чаще раза в три часа. К сожалению, сообщалось мало. Герасимов проводил бесконечные дни на станции, перебирая детали «Урала», полируя «Туарега» и стараясь не печалиться слишком сильно. А еще он не знал, как скрыться от ставшей слишком энергичной Лариски. Что поделать, уездный город был слишком маленьким, все знали всех, и даже если Герасимовскую зазнобу и не видели в лицо, но то, что она была в июне и с тех пор больше не проявлялась. Филиппыч регулярно подтверждал Катерине, что Герасимов по-прежнему ходит потерянный, та все сообщала Лариске, и после мозгового штурма гранд-дамы пришли к единственно возможному, с их точки зрения, выводу: кто бы эта наглая московская захватчица ни была, она далеко, а Герасимов здесь. По этому поводу было принято мнение: надо действовать. При всем при этом дамы не смогли не отметить, что казавшийся неторопливым увальнем Герасимов на поверку проявил исключительные контрдиверсионные качества, уворачиваясь из трала вышедшей на тропу войны Лариски очень и очень ловко. Подушка, на которой спал Май, была помещена Герасимовым на отдельную полку в гардеробе, и когда становилось совсем невтерпеж или когда тоска пронзала его подобно раскаленному шомполу, Герасимов доставал ее, утыкался в нее носом и стоял у двери шкафа, вдыхая не выветрившийся до конца запах, пока тоска не отступит хоть немного. С кофе-автомата пыль стиралась особенно тщательно, у шоколадных крошек и конфет педантично проверялся срок годности, а в холодильнике никогда не заканчивалось свежее молоко. Герасимов имел наглость все чаще и чаще отказываться от дружеских посиделок в доме Филиппыча, хотя официальные поводы все же соблюдал. Начальник УВД хмыкал одобрительно и чокался с дважды разведенным главным дорожником. Дружеские посиделки переместились в одно из кафе, где было не очень шумно, но очень громко показывали по телевизору Евроспорт, в меру уютно и отличное свежее пиво. Бабы презрительно кривили губы и перестали портить мужские вечера. Герасимов выдохнул с облегчением. Зима пришла как всегда неожиданно – в декабре, ухмылялся главный таксист и подмигивал главному дорожнику, в ответ получая угрюмый взгляд. Туарег резво месил кашу из грязи и снега и давал Герасимову много отличных поводов хлопотать вокруг него. Май время от времени мелькал в телевизоре и все реже присылал сообщения. А в холодильнике так и не переводилось молоко. Лариска решила взять его тепленьким на СТО. Несколько раз до этого Герасимов успешно уворачивался, несколько попадался. Сегодня был именно такой случай. Лариска зажала его между Туарегом и стеной и активно рекламировала внушительный бюст, очень декоративно уложенный в декольте. Герасимов не знал, куда отвести глаз. Лариска рассказывала ему о тяжелой жизни одинокой женщины, у которой и ножи ненаточены и лампочки перегорают исключительно часто, о том, как ей не хочется быть сильной и всякую другую дребедень, которая уже начала вызывать у Герасимова идиосинкразию. – Добрый день, – раздалось вежливое, тщательно отартикулированное приветствие, от которого Герасимов вздрогнул, как от набата, и угрожающе отрикошетило от стен. Лариска нервно оглянулась и замерла, открыв рот. Герасимов готов был поклясться, что она примерно пытается оценить, сколько стоит этот красавчик, и сбивается уже на шестом нуле. Насколько Герасимов его знал, Май, завидев Лариску, сменил модус «милый, милый мальчик» на «стервец, каких поискать» и принял вызов, хоть бедная Лариска и не знала, что она его бросила. Оглядев ее (расчленив и неспешно сшив, непроизвольно хмыкнул Герасимов), Май подошел поближе элегантной походкой византийского императора. Лариска непроизвольно сжалась. – Прелестная погода, не правда ли? – отчетливо выговаривая слова ледяным голосом, проговорил Май. – Премилая дубленка. Но вот широкий шарф не помешает, мастопатия – не очень приятная вещь, как мне подсказывает моя эрудиция. – вежливо улыбнулся Май, весьма красноречиво переведя взгляд на обширную грудь. – Да еще не так и холодно, – растерявшись, пробормотала Лариска. – Мне вон жарко. – Неужели? Неустойчивый гормональный фон? – Да причем тут что? – как-то неуверенно попыталась возмутиться Лариска. – Просто дубленка теплая, вот и жарко. – Очень глупо допускать переохлаждение организма, сначала неразумно надев дубленку при почти плюсовой температуре, а затем распахивая ее, чтобы хоть как-то охладиться. Способствует развитию вирусов в организме, знаете ли, – кротко улыбнулся Май. – Заболеть по собственной беспечности – что может быть инфантильнее? А ведь вы совсем не молоды, должны особо усердно проявлять заботу о своем здоровье. – Я пойду, пожалуй. – растерянно моргая основательно накрашенными ресницами, обратилась к Герасимову Лариска. Тот кинул на нее взгляд, кивнул и тут же отвел, совершенно искренне опасаясь подставить Лариску. – Я позже зайду. – Не стóит. – тут же отозвался Май. – Вы испачкаете в мазуте свои прелестные, но совершенно непрактичные сапожки. Всего хорошего. Герасимов опустил голову и начал усердно вытирать руки. – Пока. – со слезами в голосе попытатась попрощаться Лариска, но это ее короткое слово прозвучало как вопрос. Герасимов кивнул, так и не подняв головы. Лариска помедлила было, но, нарвавшись на обжигающе холодный взгляд Мая, очень резво сбежала. Герасимов окинул цех взглядом, установил, что они одни, и поднял виноватые глаза на Мая. Май подмигнул и ласково улыбнулся. На глазах Герасимова непроизвольно выступили слезы, и он робко и счастливо улыбнулся в ответ. Герасимов опешил, увидев, что Май приехал на Туареге. Черном, агрессивном, лощеном. Он скосил глаза на Мая, тот беспечно пожал плечами. – Ты все равно лучше меня разбираешься в машинах. Герасимов смущенно улыбнулся в ответ и зарделся. Май забрал ключи от дома и укатил. А Герасимов очень резво назначил зама и смотался с работы. Потом они пили капучино на кухне, Май сидел у него на коленях, давал отпивать и слизывал пенку с губ. Герасимов тихо млел и трепетно-нежно поглаживал кожу под джемпером. Май пробыл неделю, а когда пришла пора уезжать, растормошил Герасимова, раскрутил его на минет и долго целовался с ним у входной двери. Почему Май Лутовинов решил перебраться в Орел, осталось неясным. Мэру Орла было все равно, он был счастлив. В одном из интервью господин Лутовинов воспел оды неспешной провинциальной жизни и исключительному потенциалу Орловской области, в следующем месяце став почетным гражданином Орла, над чем Герасимов долго еще посмеивался. В городе, в котором жил Герасимов, появилась очень неплохая дорога на Орел. Май, восхитительный, прекрасный месяц май, наполненный солнцем, шумом прибоя и бесконечными очень удачно уединенными пляжами, Герасимов провел в Испании. Май валялся на песке в одних льняных брюках, положив голову на колени Герасимову, и охотно лакомился клубникой с его рук. Солнце ласково улыбалось им, волны шептали серенады, а люди оглядывались вслед очень колоритной паре – ослепительно красивому парню и уродливому медведеподобному мужику – и не могли не позавидовать тому, как они смотрят друг на друга. А Герасимов не боялся больше ни мая, ни июня, ни колядок, ничего, потому что Май однажды сказал ему, пробурчавшему однажды, что искал бы Май себе что поприглядней, потому что он урод: «Я красив за двоих. Много мне это счастья принесло? Зато ты смотришь на меня и видишь меня, а не мой профиль, банковский счет или еще что. И я смотрю на тебя, а вижу твое сердце, которое теперь мое». И Герасимов продолжал жить в своем городе, следить за тем, чтобы в холодильнике всегда было свежее молоко, на столе полная вазочка с конфетами, и с тихой радостью ждал тех дней, когда под навесом перед домом будут стоять или его «Туарег», «Урал» и «Кавасаки», или его «Урал» и два «Туарега».