Демоны дальнего космоса

На этот раз падение было жестоким: боль, прострелив ладони, пробила предплечья железными прутьями, кровь заструилась по камням грязным узором — Стив упал на колени, выбросив вперед руки и цепляясь скрюченными пальцами за мелкие осколки скал, что перекатывались, точно зерно. Он поднялся на ноги медленно, отряхнул засаленные рабочие брюки, морщась, когда боль от падения, засевшая между ребер, тяжелой судорогой напомнила о себе — и огляделся, уже почти ничему не удивляясь. Удивительное безразличие ко всему происходящему разливалось в груди — так осточертела ему череда этих падений, смена миров, как ярких тряпок. Горы вгрызались в небо вокруг, как гнилые клыки, и ветер бродил между ними, свистел и захлебывался, бросаясь на их изрубленные спины, век за веком уродуя их все сильнее, и рыдал так отчаянно, точно надеялся, что когда-нибудь ему удастся сровнять их с землей. Дробленый хаос глубоких вершин, отчаянно фиолетовое небо над головой — и, запрокинув голову, Стив увидел над черными скалами первые крупинки звезд. Солнце уже спряталось за горной грядой, и земля и камень быстро забывали его жар и источали холод, что тек по телу и кусал душу, застревая в ней тупыми иглами. Этот новый мир, с его черно-белыми карикатурными горами и тяжелым небом, нес отвратительный привкус нереальности — может, это место было бы даже и красиво, если бы не обманывало мельтешением красок, а взгляд не ломал ее, как подгоревший хлеб. День и ночь здесь мешались воедино: фиолетовый яркий день над головой и бездонная ночь в пропасти под ногами, в которой мурлыкала свернувшаяся клубком смерть. Стив стоял на едва заметном выступе над бездной, чудом не скатившись с него при падении — а скалы, что возвышались вокруг, были так обрывисты, что при всем умении, но без снаряжения он бы на них не взобрался — да и слоистый камень так и крошился под пальцами, как стесанные от бессмысленных слов зубы. Вокруг не было никого — и Стив задумался о том, как же он будет отсюда выбираться. Выход был, очевидно, только один — вниз, в пропасть, тем же образом, каким Стив сюда попал — но без кота совершать новый прыжок он не решался. Наверху застыло небо, внизу — смерть, а между ними лежал ветер. Стив с наслаждением плюнул в пропасть, заодно удостоверившись, что здесь гравитация действует должным образом, и разглядел внизу, в самом ущелье, глубоко под ногами, еще один провал. Бездна, вставленная в бездну, как стакан: такой же черный глубокий колодец, как и тот, который Стив видел ранее в лабиринте, лежал на дне ущелья — точно гигантская спица проткнула тело планеты и ушла глубоко в железное ядро, распирая вечное напряжение тектонических плит. А глубоко внизу, на самом краю провала в неизвестность, Стив неожиданно разглядел диких котов: пестрые, точно осенние листья, они сновали торопливо по краям колодца, скалили беззвучно клыки, подбирались к самому краю бездны и тут же трусливо сбегали обратно, подхлестываемые своими страхами. — Что ты на этот раз, Тони? — громко спросил Стив, даже не оборачиваясь: приближение кота он ощутил каким-то неведомым чувством, близким к звериному. — Отрицание, — отозвался кот — он двигался за спиной Стива мягко и неслышно, как ступают тени, а затем просто сел у его ног, свесив ноги в пропасть и привычно обернув свой хвост вокруг лодыжек. — Давно не виделись. — Давно? — равнодушный черный взгляд снизу вверх, точно Стив — не большее, чем один из камней под этой хвостатой задницей. — Ты ведь меня даже не помнишь, верно? — Вашу память рождает время. Ваш конец света — это конец времени. Наше же время не существует, — безмятежно ответил кот, прислоняя ушастую голову к бедру капитана, и сквозь грубую ткань своих брюк тот ощутил его тепло — невозможное, нелогичное тепло живого существа. И в это же мгновение на запястье предупреждающим воем захлебнулся браслет. Бросив на него взгляд, Стив остолбенел: на миниатюрном экранчике горели яркие цифры радом с красным цветком с тремя лепестками — знаком радиационной опасности. Цифры были заоблачными — почти сотня Зивертов — та доза, которая превратит даже космодесантника в пускающий кровавую пену полутруп. Врачи и биоинженеры дали своим солдатам многое: необычайную выносливость, звериную силу, кровь, устойчивую к множеству болезней — но так и не смогли победить самого незаметного убийцу. Крохотные частицы с высокой энергией, точно миллиарды игл, пронзали тело насквозь, потрошили молекулы белков и кромсали плоть, у которой не было от них никакой защиты — и без счетчика радиации на запястье даже самые генетически совершенные солдаты начинали что-то подозревать, лишь когда их охватывала тяжелая, удушающая слабость. Казалось, счетчик на запястье бредил — точно Стив в реактор нырнул без защиты и теперь обнимался с его раскаленным ядром, окуная руки активную зону. «Может, сбой…» — Стив, нахмурившись, поднес экран к глазам, постучал по нему ногтем, щелкнул тумблером, перезагружая микрокомпьютер. Все тщетно: те же алые черточки цифр предостерегающе полыхали перед глазами, и Стив, хмыкнув, опустил руку, не удивляясь уже ничему: если тут и правда такая доза радиации, то он должен быть мертв уже как несколько минут, а если счетчик попросту переклинило — то какая уже, в самом деле, разница. — Он исправен, — неожиданно подал голос кот, цеплявшийся за выступ всеми коготками — он продолжал жаться к ноге капитана, чуть съежившись — точно нахохлился от гулявшего в ущелье пронзительного ветра. — А ты откуда знаешь? — машинально огрызнулся Стив, лишь на мгновение равнодушно задумавшись о том, что Тони, пожалуй, знает слишком много. — И чего мы вообще сейчас ждем? — закат таял на горизонте фиолетовым дымом, и темные силуэты гор мешались со слепыми душами облаков — а Стиву чудилось, что весь эта наполненная молчанием планета в свою очередь тоже следит за ним взглядом тяжелым и укоряющим, как крышка гроба. — Я не знаю, чего ты ждешь тут, — беспечно отозвался кот — в темноте его почти не было видно — бесплотный теплый дух, колышущаяся тень, легкая дрожь кончиков ушей, которых Стив не касался, но ощущал их щекочущие кисточки кончиками пальцев. Удивительное дело — думал капитан, прислушиваясь к тишине в своей душе — ни злости, ни ярости, ни спешки не было больше. Все глухо и неподвижно — в такой тишине можно тонуть, как омуте, а можно дышать ей полной грудью — но уснуть в ней не получится никогда. — А чего ждешь ты? — Я жду тебя. Стив бессильно хмыкнул в ответ — на дикаря уже даже не было сил злиться. — Хоть где мы находимся, Тони? — он запрокинул голову, глядя на колючие узоры чужих созвездий, что высыпали на налившееся черничным соком небо, как тысячи разрозненных мыслей. — Сейчас, — ответил кот, дернув хвостом — Стив ощутил это по движению воздуха. — Мы находимся сейчас. — Сейчас, — глухо усмехнулся Стив — недвижный холод камня за затылком, раздражающее мерцание датчика перед глазами — на мгновение ему показалось, что все гигантское тело планеты вздрогнуло за его спиной, точно от боли. И внезапно капитан понял, что он не узнает неба. Незнакомые, насмешливые звезды — тщетно шарил он глазами по небосклону в попытке узнать заученные до белого шума в мозгах созвездия, искал местный аналог полярной звезды — большое треугольное созвездие с острием, указывающим точно на север. Небо — разбросанное, перемешанное над головой, отображало лишь дикую суть вселенной, ее хаотичный порядок — и ничего более. Ни рисунка южного полушария планеты, ни северного — ничто не указывало на знакомые звезды, ничто теперь не могло служить ориентиром. «В меня плюнул какой-нибудь асгардский цветок, и я сейчас лежу и галлюцинирую на солнечной полянке, — подумал удивительно спокойно Стив, на мгновение прикрывая глаза. — Может, свернуть пока Тони шею? Он галлюцинация, но хоть моральное удовлетворение получу…» И неожиданно он услышал тихий смех кота у себя под ногами и опустил на него горький от сомнений взгляд. Кот смотрел на него в упор — черная корона ушей и южный жар живых, насмешливых глаз: — Смотри, — шепнул кот с улыбкой, склонив голову набок, а Стив неожиданно подумал, что его взгляд старше его улыбки. — Небо падает. И Стив, запрокинув голову, остолбенел. Тьма легла на плечи, точно снежный покров, издалека потянуло тревожным холодом — а на капитана падал целый мир. Огромный мир с материками морщинистыми, как лица древних старух, с реками, что струились, как слезы, растрепанной чешуей гор, талыми облаками, горькими океанами и просоленными ветрами — на планету Асгард стремительно надвигалась другая планета, столь же бескрайняя и полная жизни. Гравитация тащила эти планеты друг на друга, захлопывая гигантскую крышку зарождающейся катастрофы, и золотое солнце, еще не утонувшее за горами, лежало между этими мирами, как зажатый в челюстях орех. И не было смысла ни бежать, ни сопротивляться — в пропасти отчаянно завыли дикие коты, а в мозгу Стива огненной ящеркой мелькнуло: конец. И могучая сила смешавшейся гравитации оторвала его от земли, вознесла вверх — в прочем, ни верха, ни низа больше не было, были лишь две колоссальные силы, вплавляющие друг в друга космические тела — и понесла его, как пушинку, ко второй планете. Стив взмыл над горами, успел увидеть незнакомый излом материка и последнюю ночь, накрывшую падающую планету, глотнул мокрого воздуха, и захлебнулся им, как утопающий, всем своим нутром ощутив приближение безжалостной громады. Он не успел испугаться, не успел осознать надвивающуюся на него смерть — как мальчишка, который, вскакивая с гранатой в огненной мясорубке боя, не верит, что следующий плевок пулеметной очереди перечеркнет его грудь жирной красной лентой. Он падал на чужую планету, как в собственную смерть, беспомощный и бесполезный, незначительный перед лицом вечных космических сил, что создают жизнь так же легко, как и разрушают — и неожиданно упал в воду. Огромной силы удар спиной о поверхность ослепил его, выбив последний крик из легких — и невесомая прохлада воды сжала тело упруго, точно теплыми ладонями обнимая. Стив отчаянно взмахнул руками, раздвигая мягко спружинившую воду, запрокинул голову, попытался рвануться наверх, к жизни — и внезапно понял, что нет больше ни верха, ни низа: лишь тянущее ощущение невесомости упало под диафрагму, точно гнилое яблоко. Вокруг простиралась бездыханная вода, будто гигантский шар, и он кувыркался в этом шаре, не видя ничего перед собой, с дыханием, что болезненно билось в груди, как пылающая птица. Крик вырвал остатки кислорода из легких, и теперь Стив мучительно бился в воде, слепой от боли и удушья, постепенно теряя границы собственного тела от того, что вода была той же температуры, что его кровь. Страха не было — мозг работал на пределе собственного резерва, перебирая варианты спасения, бессмысленные без четкого направления; мысли капля за каплей, как водяные часы, отсчитывали оставшееся время — и неожиданно Стив увидел свет. Плод ли галлюцинирующего от нехватки кислорода мозга или же новый обманчивый мираж — но сквозь толщу воды Стив увидел звезды. Вокруг него простиралась вода, такая же глубокая тишина, и за этой бесконечностью, сквозь зеленоватую толщу этого водяного космоса, Стив узнал знакомые с детства рисунки созвездий. Милые сердцу, отпечатавшиеся глубоко в памяти они сверкали сквозь враждебную и душащую тьму — белая волна Млечного пути, распростертые крылья Лебедя, гибкий стан Андромеды и путеводная гамма Цефея — словно кто-то очень милосердный нарисовал эти созвездия на обратной стороне бархатной небесной сферы. Они были видны ярко — так, как можно их узреть с Земли лишь в те ночи, когда мир становится глубже темноты, его наполняющей, а света остается ровно столько, чтобы отделить свое тело от мрака. И Стив бездумно протянул руку к этим звездам, ощущая, как их свет проходит к нему сквозь толщу воды, очень ласковый, близкий, покалывает пальцы мягкими иголками и опускается сразу на дно души. Звезды, которых он уже и не чаял увидеть, знакомый рисунок неба, вечный холст, на строках которого человечество испокон веков записывает свои надежды — и внезапно Стив заметил перед собой Тони. Кот висел перед ним, безвольно опустив руки: темнота воды перебирала его волосы невидимыми пальцами, а хвост реял в невесомости черной рекой — и вместо камня в груди, где ранее переливался заточенный звездный свет, Стив внезапно увидел пустоту. Ни вздоха от этого существа — глаза были закрыты, а свет преломлялся на кончиках длинных ресниц, как на струнах — ни пульса жизни — лишь бездонная ночь в его груди, черная дыра, в которую не проникал ни свет, ни взгляд. Словно та темнота, что нашептывала Стиву в рубке, припав ледяными губами к его сердцу, и рвалась бешеным драконом в наушники, когда обрывалась связь на границе всех миров — лежала сейчас в груди дикаря, смятая в клубок колоссальной силой, точно злобный ночной зверек. Но сейчас, под внимательным и любящим взором знакомых звезд, она не пугала: этот холод страшен лишь там, где он властвует нераздельно, заливая пространство большее, чем человек в состоянии представить — и Стив, мощным движением разведя воду руками, без труда подплыл к дикарю, беря его за плечи. Одного прикосновения было достаточно, чтобы понять, что кот мертв — Стив встряхнул его, и голова Тони запрокинулась, как у птицы, которой перерезали горло. Тело его было холодно, как и все вокруг, и ни единого трепета жизни не вилось под пальцами, когда Стив торопливо ощупал его запястья и шею в поисках отголосков пульса. И тьма, лежавшая в груди кота, показалась ему наполненной безразличием — со своей смертью этот дикарь унес все невысказанные вопросы, бесовский огонек черных глаз, в котором, как лава в жерле вулкана, дразнилось искушение — и тогда Стив, повинуясь неведомому порыву, поднял руку, чтобы осторожно погрузить ее в дыру на груди дикаря. Тьма обняла его мягкими кошачьими лапами, ледяным дыханием поцеловала ладонь, точно благодаря за верность — и Стив понял, что в груди кота не было дна. Он погружал руку все глубже, в страшную дыру на теле Тони — и ночь расползалась черными нитями, ледяными щупальцами цеплялась за его запястье, растекалась по всей вселенной, молчаливая и торжествующая, смолой замазывая звезды. Дикарь был заполнен пустотой, в которой мысль умирает, едва родившись — и, ощущая, как в голове начинают выть тысячи голосов, Стив погрузил руку почти по самое плечо — и неожиданно что-то нащупал. Стиснув находку, он рванул ее изо всех сил — словно душу из тела вырывая — и колоссальный удар отшвырнул его от Тони. Неведомая сила потащила их в разные стороны, сквозь тишину и воду, но своей добычи Стив не выпустил — и внезапно увидел, что из груди дикаря, из черной, наполненной смертью дыры, теперь тянутся светящиеся ленты. Длинные и полупрозрачные, они стремительно расползались по воде, извиваясь и разветвляясь, точно щупальца медузы, стремились поглотить все — и свет, и тьму, и мысли, сплетаясь, точно причудливый бред или неведомые инопланетные цветы, заливая все светом лазурным и текучим, как свет майской луны. И Стив, извернувшись под немыслимым углом, выхватил из сапога нож, ржавый от его собственной крови, что было силы рубанул по этой лиане, отсекая ее от общего светящегося марева — и неожиданно рухнул в снег. Белый полог обжег его руки, точно он окунул их в огонь — Стив рывком вскочил на ноги, неверяще хватая ртом холодный и вкусный воздух, глотая его жадно, точно острые куски льда — и судорожно огляделся. Повсюду, куда дотягивался взгляд, простиралось заснеженное поле — ровное и плоское, как могильный саван — казалось, крик мог лететь над ним бесконечно, словно птица. Ни его единого холма или деревца — Стив сразу провалился по колено, попробовав сделать шаг, и стиснул зубы, ощутив, как тело в пропитанной водой одежде охватывает ледяная неподвижность, а волосы на голове хрустят, смерзаясь в сосульки. Мороз драл глаза и царапался острыми когтями в грудь, пробираясь до сердца, мокрая ткань смерзалась на плечах, вмерзая смертельно в кожу — теперь ее можно было отодрать только вместе с мясом — а индикатор внешней температуры на запястье показывал безжалостное -62 С. Старое серое небо низко нависало над этим миром, как керамическая тарелка, и Стиву казалось, что он стоит на дне глубокого сосуда, закрытый плотной крышкой и пойманный, точно мышь — само время лежало тут на земле, и снег медленно скрывал его ход, придавливая неизбежной тяжестью. Стив вновь огляделся — с тихой ненавистью, что стыла в груди, как кусок сырого мяса — машинально облизнул деревянные от мороза губы, пытаясь их хоть как-то согреть — и, почувствовав, что снег, который ложился ему на губы, соленый, как слезы, понял, что пробует на вкус собственную кровь. Он зло сплюнул кровь, чтобы она не заполняла рот вязкой влагой, и несколько мгновений смотрел на алую кляксу яркого пятна с каким-то абсурдным злорадством — точно свежее пятно его крови, мгновенно превратившейся в красное стекло, нарушило жестокую безмятежность этого мира. Кровь смерзалась в венах кусками льда, ветер рубил холодным топором по щекам, в каждом порыве унося обрывки тепла с открытой кожи — Стив обхватил себя руками за плечи, защищаясь от безбрежной ненависти этого мира — и двинулся вперед. Небо и земля вокруг капитана отмеряли время, как огромные чаши весов, черпая его из того, что было еще живо на этой равнине, что продолжало стелиться между ними, точно широкая река — то был ветер. И этот ветер старческими пальцами мял низкое небо, как прокисшее тесто; он казался единственным жителем этого неуютного мира, он наполнял его, бескрайний и свободный, но зажатый между землей и небом, столь похожими друг на друга, как бывают похожи сон и смерть — и Стиву порой казалось, что, если неведомая сила вдруг перевернет этот мир вверх тормашками, поменяет небо и землю под ногами, то он просто упадет в эти облака, как совсем недавно упал на снег, и, не заметив перемены, побредет дальше, подпирая головой, седой от инея, слепое небо. Первыми исчезли ноги — теперь они ощущались как что-то чужое, инородное, а ботинки, пропитавшиеся водой, и вовсе превратились в ледяные колодки — следом Стив перестал чувствовать лицо, что вмерзало в череп, как деревянная маска — и только живой огонь, защищенный крепкой клеткой ребер, жаром упрямого сердца, продолжал биться груди, бросая вызов всему миру стразу, безразличию этой вселенной и бесчинствующему року. Стив сунул руки подмышки, упрямо бредя вперед по снегу, чтобы хоть как-то согреться и спасти их от отмирания и той боли, что ледяными ножами нежно вспарывала тело изнутри, разрубая теплые слои мяса — но отключать ее он не стал, закрыв глаза, чтобы белки глаз не хрустели тонким льдом, и ощущая, как смерзаются ресницы от слез — эта боль помогала помнить, что он все еже жив. Стоило бы остановиться, вырыть в снегу убежище или попытаться его сложить из ледяных блоков — но у него не было иного материала, кроме бескрайнего снега, что доходил капитану до колен, но не мог послужить укрытием, и иного огня, кроме собственного воловьего упрямства, толкавшего настойчиво вперед. И тогда на его пути появился Тони. Стив скорее почувствовал его, чем увидел — иней на ресницах смерзся, и только звериное чутье и память о том, что левая нога всегда короче правой, не давали Стиву начать кружить по ледяной пустыне — и остановился, ощущая на себе внимательный и прямой взгляд. — Теперь ты доволен, Тони? — то ли прошептал, то ли прохрипел Стив, ощущая, как слова ломаются в горле кусками льда. — Чего ты добивался, скажи? Теперь мы тут оба умрем. Казалось, в таком холоде любое теплокровное существо должно было источать вокруг себя живой огонь, в противовес ледяному спокойствию этого мира. Стив видел перед собой обнаженные плечи дикаря, смуглые от жаркого Асгардского солнца; видел открытое тело, задумчивый синий камень в груди, по которому яркие отсветы и глубокая темнота бежали быстро, как мчатся облака по небосклону в жестокий шторм — но, как бы он ни ускорял шаг, как бы ни отталкивал ногами опостылевшее тело планеты, Тони продолжал маячить перед ним, не шевелясь, как мираж или видение, и задумчиво разглядывал капитана глазами неподвижными, как весь мир вокруг. И ни единой капли тепла не ощущал Стив от его плоти, ни единого прикосновения жизни — точно дикарь и сам стал продолжением этого одинокого мира, точно вместо жаркой крови в его венах тек ветер и холод. — Доволен, что я умру? — зло повторил Стив, упрямо шагая к Тони, но уже понимая в душе, что до кота никогда не доберется. — Ты сам ведешь меня за своей смертью, — медленно отозвался Тони, приближаясь к Стиву — его глаза светились сквозь ветер, как огни маяка. Небо лежало над ними, точно огромная чаша, и Стив ощущал, как в эту чашу утекает его жизнь. Он сделал еще один шаг по направлению к коту, упрямо толкнув грудью бросившийся на него ветер — и внезапно оказался совсем близко с Тони, почувствовал, как ветер окатывает плечи кота, не касаясь смуглой фигурки, а зрачки янтарных глаз расширяются так широко, точно хотят поглотить все звезды. И тогда Стив совершенно бездумно выбросил вперед одеревеневшую руку, пытаясь не то схватить это видение, не то ударить — но Тони оказался быстрее. Точно маленькая бронзовая молния, он ринулся вперед, замахиваясь лапой с заострившимися когтями, и широко полоснул Стива по груди. Перехватить его лапу, отразить удар капитан не успел — сталь когтей, холодная, как ветер, вспорола плоть глубоко, распахнула русла его ран, из которых тут же хлынули потоки боли — и Стив закричал в голос, как раненный зверь, не веря, что может в мире существовать такая боль. Ему казалось, что грудь, укрытая ледяным панцирем, даже не ощутит проникновение небольших когтей — но плоть ожила, наполнилось болью до последней клеточки, чтобы тело завопило от ужаса, от окружившей его бессмысленности — и капитан впервые всем своим существом ясно ощутил смерть. Тот, кто бродит по звездным тропам так долго — куда дольше, чем может вынести человеческая жизнь — кто пережил своей время уже несколько раз, постепенно теряет осознание того, что может быть смертен: время катится вокруг него, как вода, не оставляя следов на лице, а пространство обтекает его, как мысли, проносясь за плечами и оставаясь лишь в темноте воспоминаний. Вот и сейчас, Стив, падая на снег, даже удивился тому, что может умереть, что грудь, вспоротая когтями, больше не в состоянии удерживать его жизнь, что легкие наполняются кровью, как кубок — вином, а в глубокой ране копошатся ледяные пальцы ветра, разводами серебра застывая на рваных лохмотьях мяса. И, глядя в седое небо, которое сыпало мелким ледяным крошевом, засыпало глаза, как колодцы, ощущая, как снег забивается в его грудь под самое сердце, которое уже не может растопить его своим жаром — Стив почувствовал, что из его раны вытекает уже не кровь — из нее вытекает время. Кровь остановилось, но время хлынуло из него, как полноводная река, и оно истощило его сильнее, чем выпила страшная рана. Сначала из Стива вытекли воспоминания детства — те, в которых зарождаются тайные страхи, и которые мы несем через себя всю жизнь, пряча от чужих взглядов — потом исчезла светлая, теплая юность, то солнце, что навсегда поселяет в груди надежду на бесконечное счастье. А затем точно река прорвалась сквозь тонкий лед — вся жизнь потекла из него, вся память, унося когда-то знакомые лица, слова и страницы книг, карты звездных троп, на которых он взрастил могущество своей расы, щедро удобряя его собственной плотью и поливая кровью — а следом ушли и первая любовь, и последняя ненависть. И не осталось ничего: ни времени, ни памяти — лишь старое небо, в которое падал его взгляд, да снег, забивавший глаза. И, лежа на снегу, на изнанке этого мира, Стив не услышал — ощутил — как легкие шаги всколыхнули воздух у самой его головы: Тони прошел рядом с умирающим, уселся на снег, свивая длинный хвост вокруг своих колен — и протянул окровавленную руку, чтобы осторожно погладить Стива по волосам. — Это все, Тони? — спросил Стив хрипло, не узнав ни собственного голоса, ни имени, который он только что произнес. — Тише, — голос кота в ответ прозвучал нежно, почти утешающе — Тони, положив ладонь на его щеку, наклонился к лицу капитана, медленно коснувшись губами его губ — и Стив не ощутил ни тепла, ни дыхания: целовавшие его губы были холодны, как смерть, что витала вокруг, и Тони казался не живым созданием — но продолжением этого мира. — Ты умирай, — тихо сказал кот, осторожно гладя его щеку, покрывшуюся коркой льда — и это прикосновение было прикосновением ветра, мотавшим седые косы вьюги над равниной. — Только умирай внимательно и не торопись, а то заплутаешь, — а Стив почувствовал, как соленая капля времени, сорвавшаяся с изломанных ребер, упала в небо, унося с собой его память — и только тогда услышал тишину внутри себя. И, слушая эту тишину, что лежала в его груди, как звездная ночь, Стивен Роджерс понял, что он уже мертв.