Локи все-таки будет судить асгардский суд?

      Давно в жизни Тора не происходило столько неприятностей одновременно, однако сейчас они шли плотной чередой, словно вагоны мидгардского поезда. Мысленно он обнимал Джейн и пожимал руку Селвигу, а в реальности все еще находился в треклятом поселении отверженных, чья земля насквозь пропахла нечистотами и разъедала даже сапоги из прочнейшей дубленой кожи. Сперва его задержала какая-то девчонка, дерзко отобравшая молот и торжественно объявившая себя чуть не царицей Асгарда, теперь Ивар, в прямом смысле слова, спал на ходу и по объективным причинам не мог активировать сложное заклинание Тессеракта. Разбудить его удалось с большим трудом, однако бодрствование никак не приблизило Тора к Мидгарду: Ивар смотрел на стену с таким умным видом, будто видел смысл жизни или решение какой-нибудь сложнейшей задачи, а не нелепое полотно из мелких разноцветных квадратиков, похожее на мозаику, только с буквами и цифрами. У Тора так и чесались руки хорошенько встряхнуть мага, чтобы привести в чувства, но проклятая змея обвилась вокруг его шеи и недвусмысленно намекала, что маленькие ножки вполне могут стать серьезным оружием, а с раздвоенного языка капает самый настоящий яд, который заставит побегать по лекарям даже могучего сына Одина. Отчаявшись добиться чего-то путного от отверженного, Тор покорно сел на лавку, скинув на пол свитки пергамента.       — Старшая плоть и кровь Одина, я рад, что ты еще не отчалила, — послышался незнакомый голос, походивший на скрип столетней двери. Тор поднял голову и наткнулся взглядом на пожилого поселенца, одного из тех, кто встречал его у врат.       — Я надеюсь скоро уехать. Ты можешь активировать Тессеракт? — Тор кивнул на полуспящего Ивара, счастливо бормочущего во сне что-то про шипучую воду с добавлением хлора.       — Могу и активирую, — уверенно кивнул ученый к вещей радости Тора, — но не сейчас. Твой досточтимый отец распорядился, чтобы ты обождал.       — Чего обождал? — настороженно спросил Тор. Его прежнее спокойствие улетучилось, а сознанием завладела широкая палитра эмоций, в большинстве своем отрицательных. — И что с девицей? Где мой Мьельнир?       — Понятия не имею, что с девицей, ею занимается твой братец, — старец пренебрежительно фыркнул. — Надеюсь, хоть на это он способен… Хотя, впрочем, он действительно на многое способен, да…       — Так что случилось? — перебил Тор, нетерпеливо шагая из угла в угол, как будто это могло ускорить решение проблемы. — Почему я не могу прямо сейчас сойти в Мидгард?       — Ты сойдешь, только прихватишь с собой группу ученых нашего села и приведешь их к группе ученых человеческого села, — спокойно пояснил старец, растягивая губы в полуухмылке. — Каскет мы починить не можем, вот и решили следовать последней моде и подкинуть его смертным.       — Отец считает, что это хороший выход? — искренне удивился Тор. — Он всегда плохо относился к смертным.       — Отец понимает, что иногда выбора нет, — пояснил ученый. — Нам надо подготовить материалы, наработанные за год, а ты пока погуляй или, не знаю, к братцу сходи, узнай, как у него дела. Или с отцом что-нибудь обсуди… Или молот забери, если тебе его оставили. Найди себе какое-нибудь занятие, милый ребенок.       Тор не стал зря терять времени и пошел искать молот. Нашел его… Едва не у ног Локи! Неужто величайшее оружие после отъезда всесильной воительницы решило избрать поганого братца своим новым хозяином? Тот не соизволил даже поднять головы в знак приветствия: он писал что-то под диктовку Ивара, с которым Тор был шапочно знаком. Воитель подошел к молоту и осторожно приподнял. Слава Имиру, молот поддался! У Тора гора с плеч свалилась. Он внимательно осмотрел любимое оружие: незнакомка ничего с ним не сделала. Если бы она его хотя бы поцарапала, Тор нашел бы ее даже в Бездне.       Оставаться в душном помещении не имело смысла, поэтому сын Одина решил прогуляться по проклятой земле. Он медленно шел по брусчатой дороге, поигрывая молотом и оценивая бестолковую планировку, бессмысленное нагромождение многоугольных домов и едва заметные тропки, переплетающиеся клубком. На крышах жилых домов располагались какие-то уродливые скульптуры, а перед каждой постройкой, даже перед хлевом, высился столб определенного цвета. Как рассказали прохожие, цвета обозначали жилые дома, лабораториумы, работные дома, экспериментальные дома, еще какие-то дома, которые Тор не посчитал нужным запомнить. Отца он нашел у реки, и от него узнал еще одну шокирующую подробность: возвращаться во дворец не имело смысла. Возня с документами займет всего день или два, и Тору лучше провести их в поселении. Один из местных властителей сразу предупредил, что больших свободных домов нет, поэтому царевичу придется жить вместе с братом. Тора подобное известие совершенно не обрадовало, но выбора не было: он направился в тот дом, на который ему указали, и решил подождать Локи.       В доме горела всего пара маслянистых ламп, а через маленькие окна едва проникал свет, тускло освещая деревянный пол и два стола: один со стеклянными приборами и коробочками с разноцветными веществами, другой со всяким хламом, — а также огромную резную кровать, сундуки с вырезанными на них драконами, кресла, лавки, гобелен с оленями — все эти вещи Тор знал с детства, все они хранили тепло золотого дворца.       Скука быстро одолела воителя, поэтому он приказал рабам принести эль и хнефтафт. Игры он не любил и считал их дурацким времяпрепровождением, но выбирать не приходилось. На стол посыпались красные и белые фигуры из зубов моржа, король из кости кита, кубик из кости коровы — Тор еще помнил, как вырезал все эти фигурки в подарок братцу на какой-то праздник. Давно это было: фигурки потрепались и потрескались, краска стерлась. Сперва Тор решил защищать короля, потом нападать — обе роли давались ему одинаково хорошо, сказывались многосотлетние тренировки с друзьями.        Пара часов пролетела незаметно, Арвак и Альсвин, несмотря на обильное питание, уморились и оставили небосвод, уступив место первым звездам. Локи неслышно вошел в комнату и сел с противоположной стороны стола. Теперь оба сына Одина занимали почетные места, оба сидели во главе, хотя разумнее было бы сесть рядом друг с другом, по правую или по левую руку. Убирая фигуры в резную коробку, Тор вдруг понял, что его удивило с самого начала — столы! Их не разбирали после еды, хотя они занимали очень много места и мешали ходить.       — Я надеюсь, что мы завтра закончим, и ты сможешь уехать к своей смертной, — устало сказал Локи, наливая эля и требуя кабана с ягелем и водорослями. Рабы принесли кабана. Жареного. Неужто в поселении принято жарить мясо, а не варить? Вот варвары.       — Кого хоть мне надо будет везти?       — Беркану, Ивара ты знаешь. Еще Лагур.       — Какого из двух Иваров? — настороженно переспросил Тор: оба ученых устраивали его в равной мере, но не змея, сопровождавшая одного из них.       — Естественника, конечно, маг не имеет к каскету никакого отношения.       Тор неспешно кивнул и отодрал себе аппетитную кабанью ножку. Близился вечер, он откровенно зевал, но спать на одной кровати с братом не было никакого желания. Он оглядел помещение, насколько позволял тусклый свет, но больше ничего, напоминающего кровать, не заметил. Локи почему-то не стал устанавливать внутренних перегородок, отделяющих спальню от столовой — весь дом как на ладони, за исключением комнат прислуги.       — Если не хочешь спать со мной, ложись сейчас, — Локи поймал его тревожный взгляд. — Я все равно сплю по утрам.       — С каких пор? — бог грома нахмурился.       — С тех самых, как переехал сюда. Здесь принято спать утром, а ночью ставить опыты, — устало объяснил Локи.       — Дома ты спал ночью, — Тор поджал губы и недовольно отвернулся — перемены в брате его абсолютно не радовали.       — Дома я был обязан завтракать со всеми вами, — Локи подумал пару секунд, потом встал и подошел к дальнему столу.       — Ты не ученый, тебе не нужно работать и перенимать здешний образ жизни, — возразил Тор.       — Ну, как сказать, не ученый… — Локи обратил его внимание на стол. — Смотри, братец.       С этими словами он положил палочку белого цвета в прозрачный сосуд с темной жидкостью на дне. Жидкость тут же загустела, окрасилась в красный и ринулась вверх, поглощая палочку. В непроглядной тьме засверкали молнии, подобные мьельнировским, грозившие взорвать весь дом. Тор хотел разбить опасный сосуд, но не успел: светопредставление длилось всего несколько мгновений. Жидкость успокоилась, палочка переломилась, из стеклянной тары повалил пар.       — Бром и алюминий. Смешай и получи феерию, — улыбнулся Локи. — Так что, как видишь, и я кое-что умею. Но я не столько опытами занимаюсь, сколько руковожу некоторыми проектами.       — И отверженные тебя слушают? — с подозрением спросил Тор, опасаясь ядовитого пара, летящего в его сторону.       — Конечно, я же сын Одина. Для них.       — То ты пользуешься своим происхождением, то позоришь наше доброе имя, — зло бросил Тор. — Что ты наговорил обитателям бездны?       — Например, что ты меня насилуешь, — Локи встал и, прежде чем Тор успел хоть слово сказать, оказался у его кресла, мягко опустил руки на плечи и заглянул в глаза. — Причем с раннего детства и очень жестоко. Или, что меня насилует сам отец…       Губы брата были в неприятной близости, дыхание щекотало щеку. Тор поспешил разорвать контакт и резко поднялся, едва не уронив кресло.       — Да как ты посмел??? — у него не было слов. При других обстоятельствах он бы ударил брата. Названного брата. Но сейчас даже марать руки не хотелось. Локи опозорил весь их род своими мерзостями.       — Девушки очень хотели мне помочь, — лжец подошел к кровати и опустился на нее, не снимая одежды. — Но женщине не хочется быть второй. Каждая хотела быть первой. Им легче было увидеть во мне жертву со стороны насилия мужчин, чем женщин.       — Хотя бы маму ты в это не впутал, — Тор сел с противоположной стороны на мягкие шкуры, которые так и манили теплыми объятиями. — Хоть мать ты еще ценишь.       — Просто насилие с ее стороны не возымело бы такого эффекта, как насилие со стороны отца и брата, — спокойно ответил Локи. — Иногда я еще твоих друзей вплетал. А кто-то вообще считал, что меня не столько насиловали, сколько просто принижали, кто-то, что недооценивали и все время наказывали за тебя. Кто-то получал обратную версию, что ты защищал меня от гнева отца и брал мою вину на себя. Чего только я не придумывал.       — Как низко ты пал, — буркнул Тор. — Мне стыдно называть тебя «братом».       — У меня не было другого шанса вернуться домой, — горько прошептал Локи, укладываясь на кровать. Тор последовал его примеру. Кровать была достаточно широкой, чтобы они поместились вдвоем. У воителя слипались глаза, ему хотелось спать, и неважно, с Локи или без.       — Бездна — это не Девятимирье, там слава Одина не очень-то много значит. Большинство ничего о нем не знает, а кто знает, считает его самодуром и убийцей. Отец бывал в Бездне гораздо чаще, чем нам рассказывал, и далеко не добро туда нес, — Локи вздохнул. — Как я его понимаю. Я бы разрушил Бездну.       — Так и показал бы там свою доблесть, — зевнул Тор: спорить уже не было сил.       — Девкам Бездны доблесть неинтересна, это же не храбрые асгардские девы. Им интересна жалость. Они хотят найти объект, который можно пожалеть и через жалость к которому возвыситься в своих глазах, — Локи тоже зевнул.       — Хорошо, что мои невесты не такие.       — Невесты? — Локи приподнялся на локтях. — Ты собираешься жениться в ближайшее время?       — Мама и тетя настаивают на свадьбе с Сиф в начале зимы, как обычно, — невнятно пробормотал Тор — даже думать о свадьбе было ему неприятно. — Я поэтому и хочу побыстрее привести в Асгард Джейн.       — Жениться на Сиф — это все равно, что на Фандралле или Вольштагге, — хмыкнул Локи. — Она же для тебя не женщина, а просто друг. Разделить ложе с другом… Не ожидал от тебя, братец, — тон был таким слащавым, что даже через завесу темноты нельзя было не угадать усмешку.       Тор хотел возразить, но не стал. Он меньше всего на свете хотел жениться на Сиф. Она была прекрасной боевой подругой, но не женой. С женой нельзя вместе выпить и пойти крушить врагов, жена нужна для другого, с женой надо соблюдать кучу мелких формальностей, держаться отстранено в обществе. За царицей все следят и обсуждают каждый ее шаг.       Брак в Асгарде всегда затрагивал исключительно имущественные вопросы, объединял семьи и предполагал равный ранг и положение обоих супругов. Но никто из асов не мог быть равным сыну Одина. Тор хотел сделать царицей женщину, которую не знает, которая просто выполнит положенные функции: родит наследника, станет опорой и поддержкой мужу, поддержит хозяйство Фенсалира, когда мать окончательно состарится. Царица не должна быть другом. Если Сиф желает стать женой царя, ему не жалко оказать ей любезность. Пусть станет женой, но не первой, не царицей. Эту мысль он давно хотел донести до отца, но после изгнания не решался заговорить с ним о чем-то серьезном. И вдруг дар свыше — не просто гостевой визит в Мидгард, а сопровождение ученых, которые торопиться не любят. Он сможет остаться среди людей на несколько ночей или даже недель, найти себе достойное занятие. В его жилах текла слишком горячая кровь, он жаждал сражений, жаждал настоящей жизни, несовместимой с ролью царя. Такую жизнь мог дать Мидгард и инициатива «Мстители». Пока отец жив и не собирается на покой, Тор может пожить там. Несколько десятилетий — ничтожный срок, а по его прошествии сын Одина взойдет на трон Асгарда. Наверное. Джейн к тому времени умрет, свадебный выкуп можно будет вернуть и надеяться, что мать не заметит пропажи такой мелочи, как двенадцать футов шерстяной ткани… Усталое сознание постепенно отключалось, оставляя образ милой Джейн. Тору снилось, как он ее обнимает, обещает защитить от невиданного врага. И пускай в реальности он обнимал Локи, сон слишком сладок для того, чтобы прерывать его из-за подобной мелочи.              Спасительный Ивар дал возможность Беркане незаметно улизнуть из лабораториума. Пока Локи выяснял подробности поездки и грозился переписать своим идеальным почерком все многочисленные документы по каскету, Дочь Одина тихонечко пробралась к выходу и выскользнула на улицу, вознося хвалу богам за то, что в летнее время года скрипучие двери снимали с петель. Она побежала по главной дороге, ведущей от ворот к селекционным полям со множеством привитых растений. Вымоталась, остановилась, чуть не опустилась в чистом платье на выжженную реактивами почву. Утром было так хорошо, а днем стало так плохо. Алоизетта, подобно красному нашатырю, промыла металл, а Локи, белый нашатырь, жестоко отрафинировал. Только вот место металла занимала трепещущая душа. Сперва она поднялась до самых высот любви и блаженства, а потом рассыпалась в прах. Беркана совсем не понимала мужчин. Хагалару она много столетий верила больше, чем себе, он был для нее легендарным живым серебром, которое из красной серы создавало золото, из белой — серебро и даже из белой порченой серы — олово. Живое серебро таило в себе силу очищения, как и Хагалар: он мог помочь во всем, найти выход из любой запутанной ситуации, успокоить, обнадежить. И кем он оказался на деле? В лучшем случае, мастером пыток, а о худшем Беркана предпочитала не думать. Он несколько столетий назад привез ее в поселение и сказал, что она станет с ним единым целым, но сера, несмотря на то, что сосредотачивается в минералах, при варке отделяется, становится твердой и плотной. У серы много видов: белая, красная, зеленая, черная, мертвая… Какая же она? И какой Локи? Нет, он не сера, он аурипигмент — ясный и чистый… Был еще второй вид аурипигмента, но какие у него свойства? Беркана с ужасом поняла, что не помнит. Когда-то стройные знания по магии людей выветрились. Многое забылось, ведь она целиком и полностью сосредоточилась на Каскете и друзьях. На тех, кого считала друзьями. На мужчинах. Нет, не зря в большом Асгарде считается, что мужчина и женщина — это разные миры, которые не должны соприкасаться. И сколько бы поселение не рассказывало о равноправии, суть его ложь. Роль женщины не в том, чтобы тягаться с мужчинами, а в ведении хозяйства и рождении детей. Это была судьба Дочери Одина. Но все рухнуло, она должна была умереть, если бы не Хагалар. Из-за него она живет теперь в страшном мире отверженных. Она должна уйти… Но как? Клан считает ее, в лучшем случае, мертвой. У нее нет ни меча, ни копья, ни топора, ни длинного ножа — ни одного атрибута настоящего воина, нет даже символа божественное силы, к которой она имеет некоторое отношение — рогатого шлема. Она не выживет за воротами, ее убьют, не задавая вопросов. С чем ее похоронят? С прялкой, ручной мельницей, лодкой? Какая разница, зато хотя бы похоронят, в отличие от поселения. И будет она лежать в земле, как благочестивая асинья, головой на юг.       А после смерти ее ждет кошмарный Настронд… Беркану передернуло от жутких воспоминаний. Рисунки Ингвара ужасны, она не вынесет уготованных ей мук, хотя и заслужила их сполна. Но что тогда?       Одинсдоттир не замечала ничего вокруг, не замечала даже того, что давно бредет по дороге. Мысли о Настронде не желали уходить из головы. Она всего лишь женщина, ничтожная даже по закону. Она может владеть собственностью, наследовать, управлять фермой, но не отстаивать свои интересы в суде. Она полностью зависит от жестоких и непонятных мужчин, почему же должна мучиться в Настронде наравне с ними, вершителями судеб? Дочь Одина вышла к ручью, но поняла это только тогда, когда промочила ноги. Холодная вода оказала отрезвляющее действие. Беркана осмотрелась. Неподалеку стояли Один с Хагаларом и о чем-то беседовали. Надо подойти к ним, пасть в ноги Одину и взмолиться о смерти. Рассказать, кто она такая и что сделала. Пусть ее казнят на месте, пусть утопят. Беркана сделала целых два шага вперед и остановилась. Она боялась. Не Одина. Хагалара. И она не знала, чего больше: того, что он ее защитит и потом расправится сам, хорошо если не публично, или того, что он не станет защищать и будет спокойно наблюдать за тем, как ее мертвое тело падет на камни.        Беркана решительно развернулась и направилась в противоположную от старцев сторону. Надо найти Ингвара. Узнать подробности о Хельхейме и тогда уже принимать решение.        Разумеется, его не оказалось в поселении. Соседи сказали, что он отправился в Мидгард за очередными велосипедами и вернется только через несколько ночей. Беркана не дослушала. Она решительно подошла к его лавке. Компьютер для фотографий он предусмотрительно взял с собой. Одинсдоттир знала, что у земной техники много названий, но предпочитала одно общее наименование — «компьютер». Вместо него на самом видном месте лежала пачка картин Хельхейма. Беркана схватила их и принялась просматривать одну за другой. Там были изображены Мордгуд, Ганглати, Ари, Хримгримнир в етунском и зверином обличьях, Эльвиднир — наполовину руины, наполовину прекрасные палаты с библиотекой, планетарием, пиршественными залами, зеркалом, показывающим разные картины, постоянно меняющейся картой Девятимирья, а также хозяйка мира мертвых. Ее портретов было очень много. То она принимала облик скелета, то полуразложившегося трупа, от одного взгляда на который Беркану начало тошнить, то асетуна. Или етаса? Беркана не очень хорошо понимала разницу между этими двумя наименованиями. В истинном облике Хель сильно напоминала Локи. Богиня смерти и бог смерти. Он стал богом смерти. Поэтому у него тоже черные волосы, острые черты лица, плавный изгиб бровей, всего поразительного сходства и не перечислить.       Просмотр сотни картинок окончательно убедил Беркану в том, что умирать она все же не хочет. Но и оставаться в поселении тоже, как и иметь какое-либо отношение к сыновьям Одина.       Избавиться от всего, что с ним ассоциируется — единственная мысль, на которой получилось сосредоточиться. Магиолог побежала в соседний дом, к себе, перерыла немногочисленные вещи и едва нашла спрятанный от посторонних глаз подарок царевича. Брильянтовое колье показалось гадким и мерзким, как и сам сын Одина. А ведь есть та, которая без него не может жить.       Фену обнаружилась в электрическом фелаге. Когда Беркана вошла внутрь, то увидела, что ученые стоят у стола полукругом и наблюдают за батарейкой из вертолетика, обхваченного медной тонкой проволокой. Беркана даже не сразу поняла, что это тонкая проволока, столь быстро она кружилась в причудливом танце. Она двигалась, как заводная, а возможно, и была заводной — не просто же так в конструкции присутствовал магнит. Увлекшись чудом, Дочь Одина забыла, зачем пришла.       — Ты по делу? — отвлек ее голос одного из ученых. Магиолог отвлеклась от научной магии и обратила взор на Черную Вдову, которая даже головы на нее не подняла. Когда-то она считала ее красавицей, теперь же, после встречи с Алоизеттой, находила вульгарной.       — Это тебе, — она бросила колье на лавку и покинула лабораториум. Шла медленно, ждала, что Фену догонит ее, успокоит, спросит, что случилось, поблагодарит за подарок. Фену обязана ее выслушать и успокоить, так бы поступила любая женщина. О, Беркана готова была отдаться ей. Что угодно, только бы забыть о всеразрушающих мужчинах. Лучше принадлежать женщине, чем вступить в брак с мужчиной. Беркана остановилась. Обернулась. Никого. Даже женщина отказалась от нее, та, которая способна чувствовать сильнее и лучше. Она такая же, как и мужчины, поэтому они с такой легкостью отдаются ей. Остался последний выход: воспользоваться предложением царевны Етунхейма. Пусть лаугиэ обагрит алтарь своей кровью, пусть принесут священную жертву, зато ожог на лице пройдет, на нее перестанут косо смотреть, она снова сможет нормально улыбаться, не будет чувствовать себя живым трупом. Но для этого надо попасть в Етунхейм, а для этого нужен Ивар. Опять мужчина. Нет, больше никаких мужчин. Или… Беркана дрожащей рукой вытащила осколок Тессеракта, который так и не вернула в лабораториум. Она может прямо сейчас телепортироваться куда угодно, в любой из Девяти Миров. Но ее нигде не ждут.       На шатающихся ногах она добрела до Умвельта. Никогда раньше она не спрашивала таинственное изобретение, что было бы, если бы она не совершила самого страшного просчета своей жизни, если бы не попала в поселение. Дочь Одина вошла в светлую комнату, села на скамейку, дотронулась пальцами до скользкого вещества. Сознание оставило ее, перенеслось на несколько столетий назад.       Родной дом. Бежевые гобелены на стенах, шкуры на кровати, покрывало с изображением драконов. На узорчатой лавке лежит моток пряжи. Вертикальный ткацкий станок с двумя рядами основы, уже натянутыми и закрепленными внизу камнями, манит обещанием привычной женской работы. Рядом с ним краски: красная из марены и фиолетовая из болотных лишайников. Вдалеке слышатся женские шаги.       — Ты таки уехала? — в комнату вошла дородная, немолодая асинья невысокого роста с волосами, собранными в пучок и украшенными лентами. Большие черепаховидные броши с орнаментом из клевера сверкали на ключицах, на поясе бренчали цепочки бус, а на руках — дорогие браслеты. Из-под пышного льняного платья выглядывала нижняя сорочка, украшенная защитным орнаментом, который не помог своей владелице.       — Да, уехала, — крикнула в ответ Дочь Одина, глотая слезы бессильной ярости. — Я все видела. Красоту! Неземную красоту!       — Я же приказала тебе, — голос женщины стал угрожающим.       — Я должна была быть там! Я! Я видела царевичей, я видела самого Одина Всеотца. Там мое место!       — Ты понятия не имеешь, что такое столичная жизнь.       — Не имею, потому что ты не дала мне…       Беркана резко отпрянула в сторону, не удержалась на стуле, упала на пол. Сбившееся дыхание мешало связно мыслить. Она не могла. Пускай и прошло много столетий, она все равно не могла. Не увидеть ей измененное прошлое, слишком горько смотреть на женщину, которая столько раз являлась ей во снах. Пусть кто-нибудь поможет. Найдет ее здесь, на полу, поднимет и успокоит, скажет, что все хорошо, и увезет ее встречать закат на побережье. Кто-то должен это сделать. Но никого нет. Она одна. Совсем одна.