Ради тех, кому мы улыбаемся

Люди плачут, когда им печально или одиноко. Люди плачут, когда они счастливы, – он знал всё это. Но плакал он впервые. Застигнутый врасплох, он быстро накрыл слезу на лице левой рукой. И прошептал: «Останься».

Так и случилось. Символ в виде слезы застыл навеки под левым глазом как доказательство того, что он умеет плакать. «Sion Note», Vol. 5 Ты умница. Юная, свежая и прелестная, красивее любой розы в саду семьи Эрис... Пять долгих, но вместе с тем мимолетных лет отделяют тебя, нежное золотоволосое создание, от смешливой девочки-болтушки, уже почти стершейся из памяти. Голубые глаза сверкают все теми же задорными огоньками, алые губки по-прежнему умеют и обиженно дуться, и весело улыбаться, но теперь — ты стала выше, грациознее… И сильнее. В твоих хрупких на вид руках, которые одинаково чутко могут касаться книжных страниц и меческой рукояти, таится невероятная мощь — это не руки дворянки, но и не руки работяги-простолюдина. Они — твоя покорность и воля. Возможно, сейчас ты не понимаешь, что это значит, но когда-нибудь — поймешь обязательно… Я вижу, что ты печальна. Ты можешь как ни в чем не бывало сидеть в садовой беседке, болтать ногами — упрямая привычка твоего детства — и отправлять в рот данго, конечно же, данго. Но я слишком хорошо знаю это живое лицо, на которое грусть набросила незримую паутину. Что тебя беспокоит? Боль? Ты ведь никогда не жалуешься, как бы тяжело тебе не было. Силен, силен дух четырнадцатилетней барышни, что так давно не видела кружевных нарядов, забыв о них в угоду скромному доги*. Не раз ты, сдерживая слезы, счищала душистым мылом запекшуюся кровь c тела и длинных золотистых волос. Ты должна была привыкнуть к боли — чтобы в будущем она не смогла остановить тебя. Если не боль, то страх — вот что гложет тебя. Но умеешь ли ты бояться? Знаешь, мне было столько лет, сколько тебе сейчас, когда я впервые в своей жизни узнала, что такое ужас, — но эти призраки давно ушли и не могут навредить нам с тобою. А больше тебе нечего бояться: ты не одна и не одинока. Твою жизнь можно назвать счастливой. И у тебя есть шанс, тогда как я свой шанс давным-давно упустила. Алые нежные губы улыбаются даже во сне… Ты не страшишься и не прячешься, смело принимая свою судьбу. Ты умница. И все же, Ирис… что же тебя беспокоит? Irisu Вчера вечером сестренка вернулась в поместье. Ненадолго, по ее словам; я так рада была ее видеть, что за ужином Кроселли не раз делал мне замечание. «Не вертитесь, госпожа Ирис», «будьте любезны сидеть смирно, леди Ирис», бу-бу-бу… Кроселли, наш славный старый дворецкий… Наверняка и сам был счастлив, что сестренка вернулась, но упустить возможность привить Ирис пару-другую хороших манер он не в силах. Она выглядела усталой за ужином, моя сестренка… пила вино и поедала булочки, одну за другой, а к данго и не притронулась почти — не считать же едой шесть мини-наборов? Я боюсь за сестренку, иногда я очень боюсь. Но ее лицо говорит мне, что опасаться не стоит — это непоколебимое, чистое выражение, какое я помню всю жизнь, дарит мне призрачную надежду… А вот мое выражение, кажется, заинтересовало ее. И почему только я не умею держать при себе эмоции? … Я расстроена. И одновременно на моей душе светло вот уже очень немногое время… Аруа и Куку пригласили меня на прогулку недавно. Мы устроили пикник на берегу пруда неподалеку от Рейлуда: сидели в густой-прегустой траве, ели данго целыми горами, болтали ни о чем… Светило нежное ясное солнышко. В четыре руки товарищи вплетали мне в волосы полевые ромашки, а я вспоминала давние дни, когда какой-то мальчик, имени которого я уже и не вспомню, украшал мои волосы цветами ириса. И говорил, что любит меня. Детская любовь… Как это мило, подумалось мне. Какое глупое, наивное, неуклюжее, но искреннее чувство! Взрослым кажется, что столь юная привязанность — как платье, что велико, что сшито не по мерке. Неужели дети не могут любить? Пожалуй, только дети и могут. Лепестки ромашек были много белоснежнее бинтов на моих запястьях. Она говорит мне «терпи», моя сестренка. Она говорит, что ее обучение было в разы тяжелей. И я ей верю, не могу не поверить. Я не могу представить, какая пытка смогла стереть с ее лица радость и грусть. Малышкой я не осознавала того, что моя сестренка… отличается от других людей. Но тем дороже мне была ее улыбка, раз она так редко виднелась на лице. Она, эта улыбка, и сейчас живет в самой глубине родных голубых глаз, но пока не спешит показываться. С той поры, как сестренка вернулась домой одна. Целых пять лет, как исчезла ее улыбка. …Рябь на воде играла с солнечными лучами, и Куку, не отрываясь, смотрела на это зрелище. Подруга детства выросла за эти годы, и чуть остригла вольные каштановые волосы. Нежная линия шеи, фигура-тростинка и острые скулы; она — воплощение юности. Ее лицо — такой же солнечный лучик, светлый и чистый, и все эмоции будто насквозь просвечиваются. Вот и тогда я видела, что она словно в растерянности, задумчивая и тихая, и это же заметил и Аруа. И забеспокоился: одну, последнюю ромашку он не вплел в мою косу, а бросил Куку на колени. «Что-то не так, Куку?» — он спросил это низким, чуть ломающимся голосом. порой я слышу в нем то жаркое жизнелюбие, каким Аруа славился всю жизнь. «М… — она же спокойно подняла голову и воззрилась на нас шоколадными глазами и улыбнулась отстраненно. — Ну что ты… Все хорошо». В улыбке ее скользнуло веселье, едва она взглянула на меня: забавно я, должно быть, выглядела с украшенной цветами толстой косой слева и высоко забранным водопадом локонов справа! Свою прическу я люблю и ни за что не поменяю, пускай после каждой новой тренировки я и похожа на стог сена… «Не сиди с таким лицом, — попросила я, — лучше повернись-ка, и я нарисую твой портрет на фоне пруда». Куку замялась, но добровольно подчинилась; на мои колени лег лист бумаги, и карандаш забегал по нему… …Спустя полчасика портрет был готов. Я злилась. На Куку изображение было похоже разве что одной закорючкой, призванной изображать нос. А ведь когда-то мои рисунки приносили немалую пользу, а то и деньги немалые! Впрочем, я до сих пор рисую примерно… в том же стиле… Но Куку похвалила меня, и даже ткнула локотком нашего друга, которого смех так и распирал. Это было смешно видеть, как хрупкая и нежная Куку грозно глядит на очень вытянувшегося в последнее время Аруа, и как тот, словно извиняясь, переводит виноватый взгляд с меня на нее. Он отметил мой талант. «Неплохо вышло, правда» — лучше, чем ничего. Я сделала вид, что только так Куку рисовать и надо. И вот тут… что-то произошло. В тот день шею Куку украшал прелестный цветастый платок, который подхватило внезапно взыгравшим ветром и точным броском отправило навстречу волнам. Не успело лицо Куку сменить озадаченное выражение на расстроенное, как Аруа… Наш друг Аруа, ни слова не говоря, метнулся в воду вслед за вещицей. Только брызги разлетелись, окатив мое доги и светлое платье Куку. Ferisu Я поражена, что не видела этого раньше. Ирис, Аруа и Куку — друзья не разлей вода. Всюду вместе, всегда втроем, шальные, проказливые… Страх и ужас педантичного Кроселли. Сколько забав за эти годы они придумали, во сколько игр сыграли и сколько учинили проделок… Казалось, они навсегда останутся детьми. Но они выросли. Моя сестра сейчас похожа на меня, и со спины нас можно перепутать. Конечно, юной девушке до женщины еще очень далеко, но тело ее меняется день за днем. То же самое можно сказать и о Куку, оставшейся в поместье помощницей нашего Кроселли — иными словами, экономкой. А что до Аруа… Откровенно говоря, я избегаю смотреть ему в глаза. Альфа Стигма. Мое собственное проклятие. Пускай моя сестра еще слишком молода умом, душой и телом, чтобы полюбить по-настоящему — я не хочу повторения моей ошибки, потому что это принесет и ей боль тоже. Не меньшую, чем мне. Но я уже вижу холодный блеск в глазах Ирис, когда она берется за меч. Я вижу, как робко, но вместе с тем и колко глядит своими очами Куку; на свету они отливают винно-алым цветом. А в глаза Аруа я никогда не наберусь решимости посмотреть. Я поражена… что мои глаза не видели того, как они повзрослели. И как они похожи на… Irisu Мы его выловили. Разумеется, выловили: пруд был совсем не глубок, берега не крутые… Не пруд, а одно название. Аруа упирался, но мы с Куку надавили численным преимуществом и угрозой простуды, так что заставили его закутаться в толстый плед, на котором сидели. Выглядел мой друг забавно, чуть ли не фыркал и не тряс головой — ну словно щенок, которому вода капнула на нос!.. «Держи», — произнес он, протянув Куку мокрый платок. Она, обеспокоенно вздохнув: «Ну зачем ты, дурачок!» — забрала у него вещицу и аккуратно принялась выжимать ее в траву. При этом она что-то сердито бурчала, а Аруа глядел на то, как она хмурится, и улыбался. Такой теплой и гордой улыбкой. И глазами улыбался — словно требовал похвалы и восхищения. Я улыбаться отчего-то не спешила. Это странное, очень странное ощущение — когда самая трепетная и пронзительная струна твоей души жалобно тренькает, как будто по ней безжалостно-неумело провели скрипичным смычком. Тренькает, натужно скрипит и рвется в следующий миг. Это больно, поразительно больно — когда тебе кажется, что ты вдруг становишься лишней. Мне вдруг показалось, что мы трое — втроем — существовали лишь для того, чтобы в конце концов остались двое. Третьи уходят? Остаются?.. Неважно. До того, что выбирают третьи, обычно мало кому есть дело. Это жалко. Убийственно жалко… Я расстроена. И одновременно моя душа светится… хоть и почти задушена тяжестью, что на меня свалилась. Я не просто боюсь быть лишней, я — боюсь потерять. Боюсь, что каждая улыбка Аруа теперь будет появляться лишь ради нашей Куку. Лишь к ней будет обращена его радость, как и сердечная искренняя привязанность. Но я не хочу, чтобы все было так! Только его улыбка может согреть меня, ведь все улыбки сестренки погребены навсегда в ее прошлом: теперь ей просто некому улыбаться. Некому дарить свою радость и свое сердце… Она выглядела слишком усталой и даже больной. …Рассвет в моей комнате. Он освещает пустые стены, чистый пол и мое лицо. Кажется, я — единственный предмет обстановки здесь, такой же пустой и чистый. Я поняла, что внезапно осталась одна. И стоило мне понять это, как я тут же влюбилась. Ferisu Сион… Интересно, как бьется твое сердце? Бьется размеренно? Хрипит? Плачет? Или просто молчит. В любом случае, тебе не слишком-то нужно знать, что происходит сейчас в моей жизни. То, что постигло Ирис (это я уже разгадала) касается только меня. Ты не можешь быть равнодушен к ней, и я это знаю; ты не можешь просто забыть о своей маленькой голубоглазой посланнице. Но я не позволю тебе вмешаться и в ее судьбу, как ты когда-то вмешался в мою. Властвуй себе на здоровье, мне не нужно твое королевство. Ты можешь не бояться меня. Меня — всего лишь половина, но и ее достаточно, чтобы годы твоих усилий пошли прахом вместе с Роландом и тысячами людей, не правда ли? Но повторю: мне не нужно твое королевство. Мне не нужно теперь ничего. Не бойся, но и не вмешивайся. Irisu Если не можешь победить свое сердце — попробуй сломить свой дух. И тогда душа успокоится. Я тренируюсь день за днем, ночь за ночью, а ведь у меня есть выбор, так? Сестренка говорила, что ее тренировки были нелегким выбором между смертью и почти смертью — явной угрозой для жизни. Я не знаю, впрочем, истории, почему умерли наши родители. Ни сестренка, ни братец Люсиль не говорили об этом, а я… А ведь я их почти не помню. Я была слишком маленькой… Впрочем, какие бы вехи не сменились в семействе Эрис, королю Роланда нужна свита. Удар. Еще удар. Взмах… Промах. Которая сможет его защитить. А я как защитница — вовсе не идеальна. Вон, снова запачкано кровью доги, снова придется путаться в километрах бинтов. Интересно, в ладонях есть жизненно важные органы?.. — Сосредоточься, Irisu. Голос сестренки, как и всегда, вынуждает меня собраться — я просто не могу ее подвести! Перехватить поудобнее деревянный меч, максимально сосредоточиться… …и расслабиться, потому что сестренка вдруг опускает свой меч и спрашивает: — Не много ли? Жаль, я не слышу в любимом голосе беспокойства. Совсем ничего не слышу. Но ведь сестренка удивлена, не так ли? Тренировка длится уже много часов, а я на вид совсем не уставшая… Ну, не говорить же ей, что я пытаюсь погасить пламя, зудящее в краешке сердца? Умом я осознаю, что Аруа будет счастлив лишь с той, кого выбрал сам — но с этим я не могу, не хочу мириться! Поэтому я тренируюсь, заглушаю болью физической боли душевные. — Давай еще! — Ну хватит. Сестренка бросает меч. Уходит. Заботится обо мне. Вот только я снова осталась одна. А вскоре, через несколько дней, в поместье прибыл братец Сион, и я отметила, что в таком гневе сестренку не видела никогда. Лишь по кончику носа — по тому, как он побелел — видно было, что она еле сдерживает свою ярость. Они долго сидели в библиотеке, и сквозь толстые стены не доносилось ни звука. От нечего делать я слонялась у дверей; нет, я ни капельки не подслушивала, но с братцем Сионом мне очень хотелось поговорить. О какой-нибудь ерунде, все равно о чем. Наверное, не каждая девушка способна похвастаться тем, что вот так вот запросто может болтать с королем о данго и прежней дружбе. И Сион тоже меня забыл, я уверена. Но я совсем на него не злюсь: королевство — оно дело такое… важное. Определенно важнее меня и моей болтовни. Но все же хотелось бы переброситься с ним парой словечек — ну, и косу потрогать украдкой. Дернуть короля за косу и не попасть за это в темницу — этим вообще никто не может похвастаться… Но братец Сион не задержался в поместье. Распахнул дверь и вышел. Ушел, словно меня не заметив, не поздоровавшись и не попрощавшись. Следом выплыла и сестренка — злая, как тысячи бесов. Погладила мои волосы и двинулась за Сионом в свойственной ей манере показывать выход. Бедный братец… Дверь за нею не закрылась, и я, заглянув, увидала на полу множество серебристых осколков — то, что осталось от украшавшей библиотеку вазы. Кроселли будет бранить того, кого увидит на месте преступления, значит, надо скорее сматываться!.. Я убежала, так и не поговорив с Сионом. И, судя по тому, что произошло между ними с сестренкой (что же все-таки произошло?) — вряд ли поговорю. Но и это было еще не все. После обеда ко мне подпорхнула Куку и… Ferisu Скажи, почему же ты плачешь? Почему снова рвут мое сердце?.. Ирис лежала лицом на моих коленях, и ее соломенные волосы струились до самой земли, словно слезы, а спина вздрагивала от рыданий. Я понимала ее, понимала, как никто и никогда не мог понять. Но толку ей говорить, что это было неизбежно… Мы никогда не будем вместе с ними. Сестры Эрис и владельцы Альфа Стигмы — несовместимые знаки. Попробуй это понять. Но Ирис не понимала, а я терзалась тем, что мои страдания по сравнению с ее подростковыми переживаниями острее в сотни раз. У этой девочки все же был шанс удержать свою первую любовь. Даже если любовь уже сделала выбор. А рыдала Ирис потому, что не верила в такое предательство со стороны нашего с нею мира. О, сколько еще предательств предстоит пережить тебе… Пожалуй, это в мире стоило бы изменить. Нет, прочь, долой эти невозможные мысли. «Ирис, попробуй это понять…» — но она понимать не хотела. Когда кончатся слезы, она попытается бороться, раз уж у нее есть шанс. Дружбе между Ирис и Куку не бывать больше, вот только ни последняя, ни Аруа еще не знают об этом. Разве Ирис отпустит? Она не должна поступать, как поступила я. В жизни все повторяется, но только финал обычно иной. Ирис не отступит. И я должна буду за нее порадоваться, если Аруа все же обернется к ней. Но смогу ли я?.. «Ирис, ведь он все равно когда-нибудь…» Не надо было этого говорить, но иного способа вразумить сестру я не видела. И сделала только хуже. Не секрет, что Аруа рискует, лишь живя на этом свете. Он может не дожить даже до двадцати. И Ирис, и Куку прекрасно понимают эту ужасную истину, но отворачиваться не собираются. Чудовищный носитель Альфа Стигмы для них лучший друг. Друг. А теперь еще и возлюбленный. Быть может, не наступи я когда-то на те же грабли, я не восприняла бы всерьез страдания Ирис. Первая любовь часто длится недолго и быстро потухает. Вот только это был совсем не наш случай. Я сделала хуже. Ирис оторвалась от меня и крикнула: «Не смей говорить этого!», а отчаявшиеся глаза были голубыми морями влаги. Опешив, я замолчала, а Ирис… Ирис сказала: — Мы сами изменяем то, что не можем терпеть. Только надо быть достаточно сильными… Я сильна, и если Аруа больше некому выручать — его спасу я. Я — единственная, кто на это способен. Стоило ей произнести это и убежать, как я поняла, что было моей ошибкой. Нашей ошибкой. Мое сердце разорвалось — и вмиг срослось заново, залатав все прорехи и шрамы, которые сделало время. Она все верно говорит. Она умница. Я сидела на скамье, окаменев, и смотрела невидящим взглядом вдаль. Аруа и Ирис ничего не грозит. Как не грозит и Куку. Их история, несмотря на все сходства с нашей историей — обыденна, повседневна. Такое случается везде и всюду. А вот таких, как мы с Райнером Лютом, больше не было и не будет. Мы — две половины одного целого. Одинокий Демон. Вдвоем мы способны изменить этот мир. Поэтому мы разошлись разными дорогами — чтобы миру помочь. Чтобы Сион Астал и остальные спали спокойно. Чтобы такие, как Ирис, Аруа и Куку, жили дальше. А если мир уничтожат без нас? Армии Роланда и Гастарка, сойдясь на ратном поле, могут предать огню все близлежащие государства и затопить все вокруг кровавыми океанами. И тогда я и Райнер… …могли бы спасти? Могли бы не уничтожать. Переписывать. Делать мир лучше. Могли бы спасти даже Аруа. Могли бы спасти весь мир. Два идиота, которые, решив больше не думать, почти загубили собственную судьбу. Нет. Нет, один идиот. Raina Ты вовсе не изменилась за эти годы. … То, что вокруг нас, было совсем неважно. Может, бескрайнее небо, может, морской берег, может, дороги, которые мы выходили в свое время. Незачем было знать место. Я все равно не чувствовал ничего, кроме аромата ее волос, доносимого до меня ветром. Знакомый, некогда любимый аромат. Она стояла и опасалась приблизиться — слишком уж много было между нами всего. Я уже и забыл, какое захватывает меня ощущение, когда ее ледяные глаза устремлены мне в лицо. Оказывается, я все еще умею чувствовать дрожь. Боль расставания. Разлука. Пустоши. Холод. А теперь вот боль встречи. Боги, да как ты нашла меня? — Зачем? — это единственное, на что способен сейчас мой голос. Простецкое слово, а сколько содержит в себе… Зачем ты пришла? Нет, зачем мы тогда разлучились? Ведь нам сами Богини и демоны, сам мир назначил быть вместе. Впрочем, теперь уже поздно: наверняка ни ты не чувствуешь себя прежней, ни я. Теперь мы не Демон, не напарники и даже не друзья. Мы порознь. Зачем ты пришла? — Забудь. — Почти забыла. — Зачем тогда вспомнила? – снова «зачем». — Я больше так не смогла. — А я смог. — Ты всегда был сильнее. — Неправда. — Неправда. На что похожи наши голоса? Отголоски ветра, эхо, шелест листьев, треск надломленных кровоточащих ран? Нечто без воли, без оттенка? Когда-то ты говорила так же… пусто. До тех пор, пока я тебя не переучил. Тихие или громкие, но наши голоса по-прежнему сочетались. Это обнадеживало и пугало. Это давало шанс вернуться на пять лет назад. — Когда ты снова сбежал… когда ты снова ушел, ты убил меня. Я снова убил ее. Но ведь родилась же заново, смогла вновь меня отыскать… Я за это ее любил? Или за что-то другое? — Прости. — Мне было страшно. Я убил ее много раз — Феррис Эрис, не умеющую бояться. Она должна бы меня ненавидеть... так почему сейчас стоит в десяти шагах и ждет, когда я кинусь к ней навстречу? Наверное, ждет. — Зачем ты ушел? – и снова «зачем». Но только на это «зачем» я не смогу ей ответить. Тогда я снова боялся, что потеряю. Я не хотел ничего терять. Она протянула мне руку, как когда-то Сион; возьми я ее — и мы вместе могли бы переписать старый мир и построить новый. Наш Астолоп всегда шел лишь к этому, но такой силы — восхитительной и отвратительной — ему никто не давал. Мы с ней, Райнер и Феррис, могли бы стать владыками нового мира, который создадим сами, таким, каким пожелаем. Может быть, это было бы королевство Данго и Послеобеденного Сна… Только старое я тоже не хотел терять. Слишком много любимого было для меня в том жестоком и кровожадном мире, что породил всех нас. Я любил этот мир хотя бы за то, что он нас породил — Райнера, Феррис, Сиона, Кифар, Тоале, Войса, Милк, Ирис, Аруа и Куку… Он, издеваясь снова и снова, все же подарил мне друзей и любовь. Кто знает, зачем этот мир подарил мне любовь? Хотел, чтобы мы с Феррис все-таки изменили его? Но я не хотел. И Феррис вовсе тут не при чем. Конечно же, она знала все это время, чего я боялся, она знала это всегда. Она даже не протягивала мне руки — физически, но в ее холодных глазах ясно читалось желание быть со мной рядом. Ты знала, что тогда мир все-таки изменится, как бы мы ни хотели иного. От нас ничего не зависело… Ты знала, почему я отвернулся, не взял твою руку, исчез. Скитался по всему миру, не видя ничего и никого. Для меня пять лет пролетели одной минутой, а для тебя они тянулись вечностью. Ты знала. И терпела? Да я просто чудовище. …Кажется, ты снова собираешься плакать от того, что я просто стою и молчу. Ну, давай. Заплачь, Феррис, а я посмотрю на тебя. Все бы отдал, чтобы сделать по-твоему и осушить твои слезы... все бы отдал, чтобы ты никогда не узнала, о чем я сейчас подумал. И ты плачешь. Но кристально-чистая слеза не успевает капнуть с щеки тебе под ноги: ты вмиг прикасаешься пальцем к влаге на коже, тихонько (я слышу) шепча «останься»… И твоя слеза застывает навеки темным клеймом. Как доказательство того, что мы с тобой умеем плакать. Мы с тобой?.. — Останься, — обезображенное печатью лицо кажется мне прекраснее, чем когда-либо. Да ты не слезе шептала, а мне… — Останься со мной, ведь мир этого хочет… и я этого хочу. Я снова молчу, но теперь — от страха. Глупая Феррис! На что ты идешь, чтобы быть со мной? Синий взгляд дрогнул, а губы… Они улыбнулись. Неуверенно, слабо — но искренне и сердечно… Улыбнулись, чтобы проговорить: — Ведь когда-то мы с тобой… — она погладила клеймо на своей щеке, — сделали точно так же?.. Глупая Феррис… Почему я слышу в твоем голосе боль?! Почему я слышу в нем счастье? Неужели тебе не хватило этих лет, чтобы разучиться быть счастливой?.. Но вот только… я чувствую твое счастье. Так отчетливо, будто оно – мое. Так отчетливо… будто мы одно целое. … Где бы ты ни была, со мной, без меня — улыбайся вот так, чтобы я это помнил. Протягивай руку мне снова и снова, и даю тебе слово – я не выпущу твоих пальцев. Только улыбайся мне. Улыбайся, слышишь? Улыбайся и смотри мне в глаза, не отводи взгляда — ведь только ты можешь смотреть в них без страха. И видеть всего меня. ________________________________________________________ *доги (яп. dougi, 道着) – тренировочная форма для боевых искусств.