Пятая

      Власть.       Безупречность.       Сила.       И все по новой.       Эта собственная мантра сводила ее с ума, заставляя коготками вгрызаться в уголок юбки. Она была вечно мятая, там, слева, и это совсем не соответствовало Ее безупречному образу. Она не видела в глазах людей желаемого подчинения и до одури мечтала о собственной империи, где воплотились бы все самые сокровенные мечты.       Она не знала, будет ли жестоким правителем и перейдет за грань допустимого или сможет остановиться. Она даже не знала, насколько правильно поступала, и остались ли у нее какие-нибудь моральные ценности. Все, чем она руководствовалась — самоуверенность, которая лавой разливалась по венам, подгоняемая толчками сердца. Вверх и вниз, до самых кончиков пальцев и корней волос — она просто была уверена в том, что не может ошибиться. Кто угодно может, но только не она.       — Дальше, — стальной голос отскочил от стен и растворился в воздухе. Ледяные глаза жадно впились в изображение на экране и тщетно пытались найти хоть какую-нибудь зацепку. Напрасно. — Не то. Дальше.       Джанин даже не знала, кого именно искала. Она просто была уверена, что ее внутренний голос в нужный момент даст о себе знать.       Ей не хватало всего одного человека, маленького и незаметного пазла, который бы плавно вошел в общую картину, созданную Ее собственными руками. Джанин нуждалась в той маленькой шестеренке, что связала бы весь механизм воедино и заставила его складно работать. В этом человеке, полагала Мэттьюс, должно быть что-то особое, что-то такое, что восполнит пробел в ее плане. Он должен быть идеальным претендентом.       Она нервно постукивала ногтями по подлокотнику и начинала медленно раздражаться. Мелькавшие на экране лица вызывали у Джанин чувство отвращения и какую-то пустоту. Они не имели ничего общего, кроме того, что все принадлежали афракционникам, и это было их главной проблемой. Глаза выражали обреченность, в них не было огня жизни, словно они уже не видели в этом смысла.       Джанин вспомнила о том, почему так брезгует изгоями — от них несло безысходностью, смертью. Афракционники гнили заживо, волоча свое существование на обремененной ими же земле. Серые и безликие, как полуживая неизвестная субстанция, они являлись ярким примером той другой жизни, что являлась к Мэттьюс в ее собственных кошмарах.       — Стой! — ассистент Джанин от неожиданности вздрогнул и не успел среагировать, автоматически нажав на следующий слайд. — Вернись обратно!       Фотография молодого изгоя, пробывшего на экране около секунды, произвела в голове эрудитки эффект разорвавшейся бомбы. Небесно-голубые глаза, контрастирующие с темно-грязными волосами, молниеносно врезались в память Джанин. Она видела надежду, жажду жизни — то, что ей было необходимо.       Изгой был жив.       — Да, — выдохнула Джанин, слегка улыбнувшись. Механизм пришел в действие. — Это она, Дэрил. Моя шестеренка. Это она.

***

      Долгие десять минут для Эрика длились вечность. Его бесило все: тонкая куртка, холодные порывы ветра, слякоть после вечернего дождя и, несомненно, собственное положение. Он, как долбанный хостес, мальчик с обезьяньей шапкой, что должен приветливо улыбаться и сгибаться под тяжестью чемоданов особо важного гостя, терпеливо стоял и ждал, когда приедет чертов поезд. Эрик еще никогда не оказывался в таком дурацком положении без возможности отказаться, бросить к чертям собачьим поручение и отправиться в остывшую кровать. Его помощник — Чарльз — тоже не был рад перспективе простоять на улице целую ночь, и упорно ходил взад-вперед, начиная раздражать.       Эрик ощущал злость, холод, ненависть, усталость — все разом, но больше всего мозг выносила лишь одна мысль: он — лидер фракции — обречен стать нянькой для изгоя. Это казалось бредом умалишенного, но лихач лично принимал участие в весьма сомнительном плане Джанин и протестовать было поздно. На пару секунд его даже пробил легкий истеричный смех: он согласился, подумать только! Что им вообще двигало?       Эрик не хотел признавать, но он не мог ослушаться, и это бесило. Его теплое место по многим причинам зависело от этой безумной женщины. Он зависел от нее.       — Я слышал, им провели настоящую Церемонию Выбора, — дрожащий голос Чарльза вывел лидера из своих мыслей. Сказанное им казалось лепетом глупого ребенка.       — Сплетни, — фыркнул тот, сдерживая порывы тела завибрировать от холода. — У них не было выбора.       Положения операции лежали в самом дальнем углу ящика стола. В последнее время Эрик даже прикасаться к ним не хотел, хотя помнил наизусть: Джанин ему доверяла. Но доверяла не так, как доверяют равному соратнику, скорее как преданному псу, исполняющему отданные команды за брошенные кости. Эрик уже не мог остановиться: чем больше желаемого он получал, тем больше хотелось, а запросы у него были немаленькие.       Лидер всматривался в синеющую даль, надеясь заметить неприметный серый состав, но чем больше времени он стоял, тем меньше ему хотелось продолжать эту бессмысленную пытку. По правде, Эрик ожидал, что Джанин сама привезет изгоя, как это было для всех остальных фракций. Потом выступит с короткой речью о лжесправедливости, о возможности выбора, посетует о горькой судьбе покинувших фракции по каким-либо причинам и укатит в свою обитель, скинув на него мусор в сером балахоне.       Эрик не знал, кто приедет, но образ в его голове не страдал хорошей внешностью и приличной одеждой. Лихач видел изгоев так же близко, как и свои пять пальцев, и они не вызывали у него ничего, кроме отвращения. Грязные, воняющие фигуры, словно черви, копошились в собственной кучке серого дерьма.       Лидер презирал их, брезговал даже стоять поодаль, не говоря уже о задании Джанин. Ее особое поручение вызывало в нем жгучую злость.       — Да уж, кому-то сегодня не повезет. Я бы на их месте всеми силами рвался в Дружелюбие, — усмехнулся Чарльз. Эрик с ним мысленно согласился, предпочитая не отвлекаться на разговоры. Он никогда не думал о том, где мог оказаться, если бы не выбрал Бесстрашие. Впрочем, Эрудиция его вполне устраивала, и он бы вряд ли ее променял, если бы не родители.       Эрик сбежал от своей семьи при первой же возможности, хотя и семьей это назвать было чересчур трудно. Они иногда пересекались, но крайне редко, и их разговоры никогда не выходили за рамки напыщенной вежливости. Родители не интересовались им, Эрик не интересовался родителями. Все было одновременно просто и до безумия сложно.       Когда Эрик видел счастливые семьи урожденных лихачей или тех же самых убогих, он задумывался. На ум лезли слова семейного психотерапевта, к которому они ходили дважды в неделю: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастна по-своему». Они старались быть похожими, только это выходило до отвращения убого.       Лихач мотнул головой, стараясь избавиться от лишних мыслей. Он не любил думать о жизни до фракции, предпочитал не вспоминать о семье, но тень прошлого упорно проскальзывала по стенкам сознания.       Глаза Эрика перестали улавливать хаотичное движение по бокам: Чарльз застыл.       — Это поезд? — произнес он, сделав пару шагов вперед, словно от этого стал лучше видеть. Эрик сощурил глаза и с неподдельным облегчением заметил серый состав, что несся в их сторону на всех парах.       — Да неужели, — недовольно цокнул он, так и не сдвинувшись с места. Чарльз направился прямиком к краю крыши, усиленно вытягивая шею и безуспешно пытаясь разглядеть ехавших.       Сомнений не было — им придется прыгать: расстояние между рельсами и крышей было значительное. Эрик не сомневался — весь этот спектакль дело рук Джанин. Возможно, она проверяла изгоя на храбрость, хотя лидер не видел в этом смысла: все равно овцу везли на убой, и плевать, сколько шерсти в год она могла дать.       Состав сбавил ход и поравнялся с самым дальним краем здания, но больше ничего происходило. Надежда Эрика на отмену сомнительного плана росла с космической скоростью. Он почти развернулся к выходу, но все разрешилось в последний момент — из поезда вывалилась серая фигура.       Лидер услышал шуршание гравийки — изгой здорово по ней проехался. Он даже не сомневался, что у него останутся царапины или будет сломана рука — изображать мешок с цементом во время падения было не лучшей идеей. Во всяком случае, это были совершенно не его проблемы.       Чарльз моментально устремился к изгою. Эрик не сдвинулся с места.       В темноте проехавшего состава лидер заметил темно-синий костюм, пожелавший остаться неизвестным. На уме внезапно возникла мысль, что он мог быть там — в вагоне — и смотреть на лихачей с напущенным высокомерием, вкушая собственное превосходство. Если бы не весьма значительные причины…       Первое впечатление Эрика порадовало: парень казался на редкость худым, нескладным. Таких быстро вышибали в первые же дни после инициации: они просто не выдерживали и ломались как соломинки.       Эрик любил ломать людей. Свое удовольствие от хождения по осколкам чужих жизней он мог сравнить лишь с хорошим сексом, и то второе никогда не приносило большего удовольствия.       Лихач ожидал, что с парнем не будет никаких проблем. Он просто кинет кость в толпу голодных собак и спокойно умоет руки. Эрик не сомневался, что лихачи прикончат изгоя в первый же день прибытия, а там ему лишь стоит развести руками и сказать Джанин, что он ничего не мог с этим поделать: что уж поделать, естественный отбор такой естественный.       — Эрик! — внезапно крикнул Чарльз. — Это девчонка!       Эрик сматерился.