Машина Сновидений.

      Абердин — город наполненный тоской и одинокими жителями с серыми лицами.       Его несложно отыскать на карте и невозможно забыть, побывав в нём единожды.       Климат здесь океанический, с небольшими межсезонными колебаниями и обильными осадками на протяжении всего года.       Зима мягкая и дождливая. Лето холодное и короткое.       Я знаю обо всем этом, хотя ни разу там не был.       Не был наяву, но не во снах.       В своих снах я мог быть где угодно, покуда не проснусь и не окунусь в мрачные, рутинные будни, с их повседневными заботами.       Я скрываюсь побегом из этой реальности, поскольку не привык принимать её в таком виде.       В последнее время мне приходится чаще уходить в себя. Творческая деятельность перестает радовать меня.       Моя группа трещит по швам.       Я валяюсь в лечебнице Брюсселя.       Время от времени я прихожу в себя, посылая радужные открытки своим друзьям, которые продолжают жить своей жизнью. Жизнью, из которой меня давным — давно вычеркнули.       Они списали меня со счетов подобно выкинутой на улицу собаке.       В такие моменты я понимаю, насколько сильно ошибался в тех, кого называл своими лучшими друзьями.       В холле больницы мерцает свет.       «Умытые» коридоры напоминают мне бездушные, лишенные признаков жизни, тоннели.       По этим тоннелям снуют психи, медсестры, психиатры. И вся эта бесполезная суета далеко не новость в этом до боли стерильном месте.       Утром ко мне заглядывает врач.       Она садится на мою кровать и проводит тщательный досмотр: приподнимает веки, светит миниатюрным фонариком в глазные яблоки, пальпирует пульс, кормит, осведомляется о самочувствии.       Я лениво отвечаю ей, понимая, насколько сильно хочу признаться в своем здоровье.       Я знаю, что любой психически — неуравновешенный человек сказал бы то же самое, но я действительно не чувствую себя больным.       Это легко проверить по моим движениям, по спокойной, характерной для меня, мимике лица. По четким, хорошо сформулированным фразам. По сосредоточенным движениям глаз.       Все это указывает на типичные признаки здорового человека.       Вполне возможно, «их» пугает моя низкая самооценка, излишняя вежливость, отстраненность, желание уйти от ответа. Я не скрываю эти факты, ведь они ни о чём не говорят.       По — крайней мере, я не считаю, что это должно привлекать столь излишнее внимание к моей непривлекательной персоне…       — Как спалось, Брайан? — Спрашивает доктор Момсен, укладывая инструменты на стол и откидываясь в кресле.       — Мне снился Абердин, — Отвечаю я ей, в задумчивости проводя пальцами по бедру. — Там красиво.       — На самом деле меня больше всего интересует твоё душевное состояние, — Тейлор коротко вздыхает, разглядывая моё лицо.       — Обычное состояние. Подавленное. — Я слегка повожу плечами, словно бы не внемля ее словам. Не вижу ничего противозаконного в своём нынешнем поведении.       — Ты тянешь время. Мы готовы выписать тебя прямо сегодня, но, по известным лишь тебе одному причинам, ты остаешься здесь, не взирая на наше решение. Почему?       — Всё дело в моих снах. — Отвечаю я, — За проведенное в стенах этой больницы время, я не увидел ни одного сна. Я соврал тебе про Абердин. Я не знаю, что именно вы добавляете в лекарство, но я перестал вздрагивать от очередных ночных кошмаров. — С должной честностью заявляю я. — Впервые я чувствую себя в безопасности.       — У многих наблюдается такая проблема, и я не вижу в этом ничего плохого. Выспись, как следует. Переосмысли своё мировоззрение и отправляйся домой. Ты сильно удивишься, узнав о том, как сильно скучают по тебе друзья…       — Милая моя, Тейлор, как бы дерьмово это не звучало, но насчет них я сделал соответствующие выводы. Если хочешь выдворить меня отсюда — так и скажи.       — Окей, я скажу. Нет смысла в дополнительном лечении. Мы и так даём тебе пустышки. Я не могу убедить тебя покопаться в самом себе и понять причину кошмаров. У тебя защемление спинного нерва, но это уже не по моей части. Думаю, тебе стоит выписаться и наведаться в хирургию.       — Как прозаично, — Я свешиваю ноги с кровати и принимаюсь собирать свои вещи с прикроватной тумбочки.       Тейлор кусает губы, наблюдая за моими целенаправленными сборами.       — Брайан, не сердись. Ты мне нравишься. Как пациент, как собеседник…       — Тогда пошли со мной. Или тебе слабо? — С ухмылкой говорю я, кидая короткий взгляд на её миловидное лицо и продолжая укладывать журналы в дорожную сумку.       — Боюсь, нас не поймут. — Она слегка не в себе от такого предложения. — Вокалист Placebo и девочка из дурки. Как очаровательно.       — Зная меня — поймут. И чего ты так боишься, будто кто — то криво посмотрит в нашу сторону? — Я заглядываю в её голубые глаза, очень похожие на мои собственные, — Ты знаешь, что я не причиню тебе вреда. Ну? Смотри, я уже готов уйти.       Я поднимаюсь с кровати и стягиваю с себя белую футболку, одевая привычную черную толстовку и заправляя недлинные волосы за ворот.       Тейлор открывает рот, будто рыба.       Вот — вот и примет решение.       — Ты же понимаешь, мне всё равно придется продолжить учебу.       — Да, безусловно, — Невозмутимо отвечаю я, закидывая её на плечо и покидая больничную палату. — Твоя учёба ни коим образом не повлияет на наши встречи.       — Поставь меня на пол! Живо! … — Рычит она, болтая ногами в воздухе.       — И от этого тебе тоже стоит избавиться. — Я возвращаю её в вертикальное положение и поспешно снимаю с девушки халат. — Как насчет прогулки, психиатр?       — И слава богу, что я не патологоанатом, — Бурчит она, насупившись и поправляя волосы.       Мы проходим через проходную, оказываясь на улице, где нас встречает пыльное и удручающее лето Брюсселя.       — Восхитительный день. — С радостной улыбкой заявляю я.       — И чего ты так оживился? — С интересом спрашивает она, разглядывая небо над головой. — Свежий воздух благоволит переменам настроения?       — На самом деле я очень жизнерадостный, но мне бывает жутко одиноко. Слава отнимает друзей. Она дарует много лавров, но забирает самое главное — бескорыстную дружбу.       Тейлор чуть кивает. Далее мы идем в полном молчании, созерцая окресности и щурясь на солнце.       Сегодня Брюссель купается в бархатных лучах полуденного света.       Толпы людей лениво двигаются по жарким проспектам в суете привычных для них дел.       Витиеватая французская архитектура благоухает в июльском пекле, разбрасывая «тантрические» тени по изумрудным аллеям и выбеленному городскому асфальту.       Мы заглядываем в парк, где приседаем на скамью.       Наш разговор приследует научные темы, иногда варьируясь и скатываясь в сущую несуразицу.       Мне плевать на то, как скоро нам все это надоест.       Я, с детской наивностью, хочу верить в бесконечные разговоры в любых местах этого города. Бродить с Тейлор, которая вечно бормочет что — то под нос, упрямится, смеется невпопад. А иногда становится столь серьезной, что душа в пятки уходит.       В её присутствии я смею вооружиться блокнотом, чтобы немного отвлечься от происходящего.       Она, с ехидной улыбкой, начинает заглядывать в мою писанину, иногда расспрашивая меня о значении тех или иных слов, вписанных в ежедневник.       Я переправляю их, задумываясь над ответом.       — Предыдущая версия песни не устраивает меня, — Сосредоточенно, но уклончиво отвечаю я.       Всякий раз, достигая идеальности во всех своих начинаниях, я испытываю удивительную истому.       Сегодня же слова не желают сливаться друг с другом, и их значимость является не столь глубокой и весомой по своему значению, каковой бывает в мыслях.       Мне постоянно кажется, что я мог бы сделать лучше, но почему — то не способен по некоторым причинам.       Признаюсь честно, музыка служит для меня своего рода забвением, в которое я спешу уйти, дабы спрятаться от летаргической скучности окружающего мира.       С нею я растворяюсь в спектральных и волновых ощущениях, пропуская через свое тело миллиарды тончайших звуковых нитей.       Музыка распускается во мне наподобие гигантского цветка кувшинки, что щекочет каждую отдельную часть многоликой сущности.       От властвующего над объемами контральто, низкого вокала исполнителя, напрягаются самые тончайшие струны души.       От хриплого и надрывного баритона кружится голова, обрекая оную на вечные думы — запредельные и величественные.       Альт склонен на провокации — изменчивые и непредсказуемые…       Сейчас прогулки на природе даруют потухшему разуму глоток восхитительной свободы. Он пьётся жадной, доменной глоткой «лиры».       Та и не пытается насытиться — так уж повелось, у творческих людей та самая «жажда» носит самый обезображенный характер, в виду своей чрезмерной настойчивости порой перетекающей в маниакальность.       И, уж простите меня за мою поэтичность, я бы не выразился менее содержательно, если бы не прочувствовал вышеописанное на самом себе!       Тейлор смотрит на маковки Королевского дворца.       Она уютно устраивает голову в изголовье моей шеи, прислушиваясь к журчанию ручья у наших ног.       Ее дивные, светлые волосы сливаются с моими черными, образуя две взволнованные речки.       Я картинно поджимаю губы, вспоминая проведенные с нею дни.       В больнице не было шанса на нормальное общение, но именно там я её и встретил, чему был от всего сердца благодарен.       Наверное, еще немного, и я бы задушил её в своих объятьях, пытаясь осадить дикое желание признаться ей в своей…       В своей «в чём»? — Любви, нежности, благодарности?..       Дабы скрыть свой взгляд, не двузначный, направленный на Тейлор, я опускаю веки и отдаюсь тягучим, словно лакрица, лучам солнца.       Так мы и сидим: молчим, витаем в облаках и наблюдаем за малиново — золотым шпилем, что взмывает ввысь над могучим поребриком города.       — Ты веришь в сны, которые тебя снятся? — С улыбкой спрашивает Тейлор.       — Время от времени…       — Мне сегодня приснился страшный сон. В нём я увидела, как ты умер. Странно, наверное… — Тейлор на миг останавливается и мрачно оглядывает безмятежный парк.       — Я стараюсь не воспринимать сны всерьез. Единственное, ради чего я погрузился бы в сон — свобода действий; Ты можешь не ограничивать себя в желаниях, наделяя сны лишь теми образами, которые хотел бы в них видеть.       Твой сон — часть повседневных переживаний в реальности. С одной стороны мне приятно от того факта, что ты столь сильно заботишься обо мне, Тейлор. С другой же отвратительно, что даже во сне со мной случаются ужасные события — твоём сне, где должны царить спокойствие и свет.       Я всерьез проникаюсь её словами.       Кроме девушки никого более не заботит моё пребывание в этом мире; Кроме фанатов, но мог ли я назвать это любовью? Я не мог сказать, что отдаюсь им от чистого сердца. Такие выступления были значительно раньше теперешнего момента.       Сейчас же я выполняю свою работу, будто читая хорошо заученную речь.       Болезнь, как оказалось, спасает меня от мнимой гордости за свои заслуги.       Она помогает мне осознать, кто я такой на самом деле.       Я болею, так же, как и все люди, несмотря на лавры щедро предоставленные мне судьбою.       Наверное в этом и есть суть всей моей жизни.       Даже в собственной группе я постоянно чувствую себя диковинкой.       Некоторые не понимают мою музыку и относятся к ней с крайним скептицизмом, что не может не повлиять на дальнейшее написание песен.       Хотя, некоторым композиторам подобные треволнения даруют необычайное вдохновение, словно бы они пытаются сделать наперекор сквернословам…       Из размышлений меня вырывает обволакивающий грохот, берущий свои истоки из самых недр Бертильдовой казны.       Гром рычит столь сильно, что поджилки дрожат.       Я и Тейлор торжественно запрокидываем головы: «Наконец-то»!!!       — Это все ты! — Тейлор звонко смеётся и толкает меня в бок. — Фома неверующий! Небо разозлилось на тебя.       — Пусть злится, — Я хмыкаю и принимаюсь собирать свои вещи в сумку.       Дождь подкрадывается незаметно, словно пытается пародировать Тейлор, прильнувшую ко мне со спины.       Он, дождь, начинает свой шумный парад войск, что двигаются неровными рядами по косой линии.       Золотые росчерки молний трепещут на молочно — лиловом небе, которое гневается в страшных гримасах, посылая в прохожих искрометные «взгляды».        Мы бежим в укрытие, словно двое оголтелых подростков, но спустя минуту оставляем гиблое занятие — дождь достанет нас и на том свете. Теряться нет смысла.        Окунаясь по щиколотку в чудесную, перламутровую траву, мы пробегаем еще с десяток шагов, приминая шарообразные одуванчики, что стелются повсюду — окутывая чудесные пятачки скульптур и сонм деревьев.       — Испугался? — Взволнованно спрашивает девушка, откидывая с мокрого лица копну светлых волос.       — Ох, нет. — Я разочарованно трогаю сумку и приникаю к дубу. — Всё намокло. Всё, что я писал.       — Не переживай. Всё в твой голове — там и останется.       Мы смотрим друг на друга долгим взглядом.       Я прижимаюсь к дереву и не понимаю, чем обязан такой удивительной встрече несколько лет назад, той встрече, когда Тейлор впервые выходит на улицу, приковав мой взгляд.       Новые ощущения наряду с новым знакомством.       Новые песни, всецело содержащие каждый светлый момент нашей восхитительной дружбы…       Странные мысли населяющие голову на момент нашего общения…       Познание этого мира не в одиночку, как прежде, а вместе — нерушимым союзом.       С таким братством забываешь о том, что так долго мучило тебя.       Лукавый дьявол нанизывает одиночек на шампуры самокопания, и я не исключение из общих правил.       Я ли умалчиваю о самых своих чудовищных кошмарах, что притворяются в голову мрачными ночами?       Ведь неспроста я замял тему о сновидениях, и не желал более распространяться о данной.       Каждую ночь меня терзают Дамокловы мечи собственного сознания. Чем больше я стараюсь уклониться от них, тем глубже они входят в моё израненное сознание.       Признаваться в собственных страхах — равносильно проигрышу, вовлечению в чудовищные игры природы.       Равносильно принятию соблазна, что так долго отметался и не являлся главной целью на сегодняшний день.       И Тейлор наблюдает за мной, и, кажется, понимает. Она считывает каждую строку моих мыслей.       Но что она может поделать с моим неумением жить нормальной жизнью?       В тот день я неспроста предлагаю ей поселиться у меня.       Ее присутствие становится для меня отдушиной.       Иногда мне кажется, что всё скоро прекратится. Кажется, что она сумеет поставить меня на ноги и подарить мне крылья.       Но, ровно как и много лет назад, я продолжаю увязать всё больше и больше в своих выдуманных страхах…