Гость.
1 июля 2017 г. в 23:03
Я думал — всё, но Тейлор сумела исправить ситуацию, внеся за меня приличную сумму денег в качестве залога.
Джек остался жив, и теперь я испытывал колоссальное чувство вины перед парнем.
В течении недели я приносил ему продукты в больницу, а парень, отделавшийся сотрясением и переломом ключицы, продолжал отворачиваться от меня, как от прокаженного.
Будто напоминал мне подобным жестом о содеянном, словно без того мне не было так дерьмово.
От машины я отказался. Пусть и в ближайшем будущем я планировал снова вернуться к вождению, но на данный момент относился к подобной перспективе с неким сомнением. Вполне понятная перестраховка на период эмоциональной нестабильности и проживания в доме Кобейнов.
Говоря о другой машине, думаю, стоит немного призадуматься, и есть над чем.
Дело в том, что с того момента я боялся ее, как огня, с учетом того, что эта безделушка могла включаться сама по себе, усыплять и руководить разумом подобно кукловоду — тряпичной марионеткой.
Тейлор мягко намекнула мне, что пора прекращать эту бесполезную гонку за тайной дома, ибо адовый пробег может вылиться нам ценою в собственные жизни. В пример, конечно же, она привела Джека, который уже неделю валялся в Сиэтлской травматологии, не уставая связываться с девушкой и не уставая ныть о том, как же ему дерьмово в стационаре без ее доброго, заботливого крылышка.
Я почему — то не был удивлен, подозревая, что ситуация будет разворачиваться именно таким образом.
Аспирантка была слаба к болеющим людям, оттого напрочь путала желание помочь больному с желанием сделать ему «приятно».
И, честно сказать, я остался равнодушным к данной ситуации, ведь в том не было вины Джека.
Чувства ко мне, которые были сильны (но в этом я уже сильно сомневался) и беспрекословны, никогда бы не породили тайную страсть к пациенту.
Тейлор вполне себе могла послать Джека на три веселых буквы и прекратить играть роль импозантной медсестрички, но, видимо, этого не было в ее планах.
В ее планах вообще не было нашего совместного уюта, детишек и поездок в жаркие страны, о которых я оговорился в самом начале своего рассказа.
Снова я повторял историю Курта Кобейна — она становилась такой же несчастливой, как и у умершего музыканта.
Пусть это и было до боли дико и по позерски, но я не мог отрицать прискорбные совпадения нашей с ним судьбы.
Сегодня дома никого не было.
Я потарабанил немного на ноутбуке, печатая сообщение Скаю Джефферсону.
Тот обронил фразу о том, что скорее всего, на момент моего длительного отсутствия в Брюсселе, он напрочь забыл бы как я выгляжу, если бы не дурацкие фото в интернете, которые не то что через месяц — через года будут все так же актуальны и востребованы молодежью, преимущественно, женского пола.
И, отнюдь, это не способствовало попытке собраться воедино. В последнее время я вообще сомневался, что не разучился быть нормальным человеком с пресловутыми потребностями жалкого обывателя.
Была и в этом какая — то, неведомая мне, романтика…
Так или иначе сегодняшним спутником мне являлась хандра и теплый, мохнатый бок моего сотоварища. Леон, если и не смог вернуть меня к жизни, то по крайней мере постарался сделать все возможное, чтобы моя наволочка пестрела серыми, колючими волосками его шерсти.
Я приходил к выводу, что животные являлись людям в моменты особой слабости, будто это было их непосредственной расплатой за проживание, кормежку и заботу.
Вряд ли они, конечно, измеряли свой долг меркантильными бумажками или же лицемерной улыбкой (чем ярче — тем лучше), наоборот привнося в состояние подавленности теплую искорку искренней любви и поддержки.
Животные вообще, как таковые, выращивались с целью беспрекословного подчинения и привязанности к своему хозяину, и эта связь была намного крепче дружеских и любовных отношений, которые, теперь я в этом точно уверен, способны были расклеиться из — за минутной ярости, как подошва хваленных кроссовок на какой — нибудь распродаже.
Я даже не понимал чему я был удивлен, но каждое поражение заставляло относиться к ситуации с детской восторженностью или к первому сексу, ибо к таким выпадам судьбы не устаешь привыкать — случись они единожды или постоянно.
От угрюмых мыслей меня оторвал тихий голос. Он доносился с веранды, где недавно велась активная работа по протяжке видео оборудования.
Я задал себе вопрос, мысленный, и получил ответ так же скоро, как и сбежал вниз по ступеням, пересекая двор. На веранде слышалась музыка — она производилась старинной, деревянной гитарой, чей внешний вид отпугнул бы самого ярого гитарного фаната.
Это был Курт Кобейн, будто бы знавший, что в доме нет никого кроме меня одного.
Решивший скрасить мое одиночество, он плавно перебирал струны и деловито покуривал, время от времени засовывая дымящуюся сигарету меж безымянного и мизинца.
— В прошлый раз мы не смогли встретиться, — Произнес музыкант с удивительной ровностью голоса. — Причину можно и не объяснять — все равно не поймешь.
— Мне хватает и того, что я привык к твоему появлению, а нюансы — дело навыка.
Я сел напротив и прислушался к игре Курта.
Давно же мне не приходилось слушать чужие песни, поскольку я вообще разучился их воспринимать. Автору столь же тяжело слышать чужое исполнение ровно как ювелиру, которого просят понаблюдать за огранкой другого мастера, чтобы сравнить эффект. Да, именно сравнить, поскольку это тоже являлось профессиональной привычкой, ежели любительским развешиванием ушей на предмет приятных звуков.
Обычные люди вообще мало что слышат, если сравнивать их с исполнителями, отдавшими полжизни на построение сложных ритмических рисунков и композиционных диаграмм.
Степенью профессионализма могут похвастаться те, кто давным — давно отошел от тяжелого рока, прильнув к более классической музыке, пусть и корни ее уходят далеко в прошлое, пусть и не пишут более таковые, считая их уделом великих, канувших в лета, композиторов. Ибо суть той музыки настолько глубока, подлинна и архаична, что повторить ее названному, якобы мастеру аранжировки столь сложно, как и достичь совершенства и ровности хотя бы на том уровне, на котором находятся все эти пресловутые подражатели, с завидными статусами: автор, композитор и исполнитель…
Нет большей грусти, утопической я бы сказал, чем внимать гулу в голове полой куклы, воображающей себя поистине величественной без права на подтверждения случайно вылетевших слов.
Хотя, быть может, был бы у Чайковского интернет… кто знает, что бы он сказал о себе в фейсбуке. Может, мы стали столь близки к своим кумирам благодаря интернету, что та тонкая вуаль загадочности, которая навешивается между обычными людьми и творцами, развеялась подобно пыли?..
— Интернет, — Курт усмехнулся.
— Я так полагаю ты уже успел познакомиться с этим хитрым изобретением. — Я выразительно посмотрел на музыканта.
— Лживым, я бы сказал, — Невесело заметил музыкант, — Всякий старается показать, что он лучше другого. Все эти статусы, бирки… Я начинаю думать, что ушел, пожалуй, как никогда кстати, иначе бы не перенес этого информационного базара глупых, мелких щенят.
— Я так понимаю тебе не очень — то и хочется возвращаться, хотя это и возможно. Разве не так?
— Брайан, — Сказал мой собеседник холодно, — Вот чего тебе неймется? Зачем пытаться вернуть то, чему нет пути обратно. Не исходя ли из собственного эгоизма?
— Далеко нет. Просто, я имею ввиду, что все должно быть на своих местах, а ты, явно, не на своем месте…
Курт сдвинул брови и посмотрел на меня так, как обычно смотрят мудрые дедушки на зеленых внучат. — Многое он бы хотел мне сказать, но не был уверен, что я способен понять хотя бы половину из услышанного.
Это касаемо тех случаев, когда человек хочет чего — то достичь, но не прилагает к этому совершенно никаких усилий.
А еще про те случаи, когда ты знаешь слишком много, но разучился подбирать правильные слова, чтобы донести информацию предельно ясно, ибо за полчаса такие дела не ворочаются, верно ведь?..
— Я не ко всем выхожу. — С ленцой ответил Курт, — А вот сейчас, например, понимаю, что и тебе зря на глаза показался. Но, задумавшись, понимаю — не я тому виной, а те, кто разучился видеть.
— Не понимаю. — Искренне ответил я.
— Интригующая игра в палку с двумя концами. Когда тянешь один конец, то второй конец, согласно логике, последует за первым, ибо так положено по природе. Проще говоря, у тебя есть ко мне какое — то влечение, вот ты и разоблачил меня.
— Влечение — это слишком пошлое слово. У меня есть желание найти ответы на вопросы. Если я считаю тебя чуть ли не мудрецом, уж извини, но это так, то и желаю подкрепить свою теорию о твоем самоубийстве. Мне интересно, почему гении уходят столь скоропостижно, когда, казалось бы, мир едва ли начинает открывать перед ними свои неизмеримые масштабы, диапазон таящейся в нем информации.
— Этот разговор не на час и не на два, и боюсь, что не на всю жизнь. — Мрачно проговорил Курт, но мягкости в его голосе было более, чем нежелания ответить на вопрос.
— У меня есть две банки кофе, блок сигарет, уютные кресла (твои, кстати) и неделя на разговоры, — всего это конечно мало, но надо ведь с чего — то начинать, — Я понимал, что это звучит крайне глупо, но отступать не собирался.
Очень сложно обидеть человека, который способен растворяться в воздухе и пропадать на несколько десятков лет, чтобы не разговаривать с теми, кто не понимает сути мироздания. Как это, блин, логично.
— А вдруг мне станет скучно? — Курт откинул волосы со лба и раскурил новую сигарету.
— Тогда тебе должно быть известно насколько сильно. — Я сложил руки, — Ну, пошли!
— Меня только что нагло заставили думать будто я согласился ответить тебе на какие — то там вопросы, — Устало ответил мужчина, но все — таки отложил гитару.
Мы тихонько вышли во двор.
Леон подозрительно принюхался к башмаку Курта и, виляя хвостиком, убежал в гараж.
— Это нормально, что он тебя видит? — С сомнением пробормотал я. То ли сомневаясь в пригодности Леона для такого рода вещей, то ли попусту завидуя прозорливым животным.
— Животные видят нас, — Лаконично ответил мужчина, посматривая на гараж и собираясь с мыслями.
— Может я тоже животное? — Неуверенно пробормотал я.
— Вздор. Ты на полном серьезе исключаешь в себе возможные задатки экстрасенса? — Вопросом на вопрос ответил Курт. — Ты только задумайся — сны, видения — это ли не намек на то самое? Думаешь, что у тебя защемило спинной нерв, или уверен в уникальной способности путешествовать по мирам вне своего тела?
— Ты сказал «нас», а много вообще таких «вас»? — С интересом спросил я, наблюдая за изменениями на лице собеседника.
— Стоит ли тебе вообще что — то говорить, если ты даже не слушаешь, — С досадой бросил он. — Ты это из проформы спрашиваешь, или просто, чтобы поддержать разговор?
— Мне на самом деле интересно. Кто знает, может, в скором времени, мне придется в полную силу испытать на себе все таинства другого «измерения».
— Это всего лишь ракушка, из которой я иногда выползаю, и не выползал бы, если бы ты не тревожил мой сон. Это действительно напоминает сон. Эдакий анабиоз. А ты что думал?..
— Я даже отдаленного представления не имею, как устроен другой мир, но, судя по тому, что ты можешь меня слышать, находясь в нем, он расположен неподалеку от нас. Простым смертным туда нет хода…
— Если бы они видели что — то дальше своего носа, то непременно заметили бы лазейку, — Огорченно произнес Курт, и тут же спохватился. — И хорошо, что не видят. Мне хватало хаоса и в мире живых…
— Тебе можно покидать свой дом, или ты под призрачным домашним арестом? — Я ухмыльнулся.
— Нет. Но и не очень — то хотелось.
— Если я тебя достаю своими вопросами — так и скажи.
— Все в порядке, иначе бы я исчез.
Здорово, значит надо быть осторожнее с высказываниями о его мире. Мне почему — то хотелось сморозить какую — то ересь, вроде:« А есть ли у Вас телевизор или стриптизерши»? (не играют же они целыми днями на арфах и флейтах), но понимал, что данный настрой надо вовремя загасить, иначе я покажусь менее серьезным, чем есть на самом деле.
Чтобы отвести тему немного в сторону, я решил рассказать мужчине о измене Тейлор с Джеком, но и тут больная мозоль дала о себе вспомнить. Курт, видимо, по прежнему не мог смириться с разрывом отношений.
С виду, конечно, ему было вроде как все равно, а внутри похоже что нет.
— Просто не привязывайся к людям, которые с самого начала не идут к тебе навстречу.
— Будто их так просто вычислить в лице других. — Я открыл входную дверь и пропустил Курта внутрь помещения.
А потом вспомнил, что он мог пройти и сквозь дверь.
А еще, интересно было спросить, в чьем воображении мы находимся, — в моем или его? Но, я решил не пытать гостя, заняв позицию простого слушателя.
Чтобы дать человеку разговориться достаточно было помолчать несколько минут, и собеседник начинал вести монологи касаемо своей личности, изредка поднимая голову и убеждаясь, что оппонент не потерял интерес к рассказу.
Курт был разительным отличием от остальных людей.
Если я молчал, он начинал заниматься своими делами, напрочь забывая про мое присутствие.
Я провел некоторые аналогии, копнув внутрь своего опыта с подобными индивидуумами.
В начале моей карьеры мне частенько попадались люди зрелые — в два, а то и три раза старше меня.
Если собрать их вместе и выявить общность их характеров, можно смело заявить, что таковая была отчетливо видна, проявляясь в манере разговора, жестикуляции, и синдрома «он спросил — я ответил, но через десять минут». Если говорить коротко об этом синдроме, то можно привести пример в недалеком прошлом, где я задал вопрос декану Тейлор о том сможет ли она поехать со мной в Абердин.
Декан молчал столь долго, что во мне поселилось желание дернуть того за волосы или же ударить в живот, ибо тот сделал на мой вопрос столь красноречивую паузу (и столь долгую), что я сумел сосчитать количество тротуарной плитки под нашими ногами до самого учебного заведения. Вполне возможно, что в психологии значился особый прием по задержке речи. Делалось это для того, чтобы истец сумел сформулировать свой ответ без возможности быть осмеянным. Поскольку многим встречались такие вопросы, что ответить на них не подумав означало бы полный провал, то прием был в меру хорош, не взирая на его нервозность.
Я решил спросить у Курта, что он думает по этому поводу.
— Знаешь почему некоторые молчат? — Спросил он меня, заложив волосы за уши и выдыхая дым в пустоту, — Потому что той самой паузой они проверяют терпение своего собеседника. Да, это действительно сильный прием в общении. Вот скажи, зачем тебе общаться с идиотом, который торопится, более того, даже слова вымолвить не дает?
— Это претит моему эгоизму. — Я хмыкнул. — Люди ведь тоже разные бывают, и не обязательно, что все великие, терпеливые и светлые разумом. Я, может, всего лишь проявляю свой характер — никто не имел права лишать меня подобной возможности.
— Что тебе мешает выявлять более притязательные качества твоего характера? Смелость, например. Красноречие, сдержанность. Почему обязательна нервозность и легкомыслие? — Курт насупился, но перестал скучать.
— Да ты сам же себе противоречишь, ясно тебе? Ты сам, в начале нашего разговора, сказал, что тебе это все неинтересно. Так какого черта ты вдруг стал ярым защитником правильных людей? Как их может защищать человек, которому до фени какой сейчас год? Который выстрелил себе ружьем в голову?! Умора.
Тут я осекся.
Нет, на лице Курта не было злобы или же непонимания. Он просто встал и собрался уйти.
— Нет, ты ведь не собираешься свалить, или да? — Крикнул я ему в спину.
На этот раз Курт ничего мне не ответил. Он просто вышел и пропал, а я остался стоять посреди комнаты — ломая руки и проклиная самого себя за идиотизм…