Звезд ковер тобою выткан

POV Диана Вот мы встретились на углу какой-то рокочущей буро-пепельными гранями улице, она дурела костлявыми тенями на выпуклой вздувшимся ушибом линзе фасада, спускала тугими проводами, скрученными, сбитыми в гудронные пружины, волосы в прорезанных шишках овальных венков под вспухшим фингалом неба. Улица прогрызала трамвайные фары полыновых лун, закашливалась нам в лица дымом и паром, размякшим в рубцовых прорезях асфальта снегом и замшевой цедрой хрустевшего хворостом наста, моргала хрусталём и водой. Плыла улица, плыла и ты, по сбритым волосам проходили электрическими языками взмокшие огни и, упиравшись в сгиб уголка твоей улыбки, толкались в рубчатый рельеф водолазки, юлили круги вокруг выстроганной шеи и слетали по руке до выпадающих из пальто рукавов, по чехлу, царапающему углы поворотов в прорубленные темнотой полукольца запястий домов, по сглаженной талии в раздувающемся упругими лопастями кромок пальто, плавились, топясь в вымерзших сухостью швах на бёдрах и уходили, змеиной шейкой цепляя дно подошвы. И в разлитом седым сгущённым молоком дырявом тюле мы загуляли и совсем мимо ступеней шуток засмеялись, и уже не страшно смотреть и разглядывать тебя открыто — взглядом нараспашку с заляпанной тархуном строчкой радужки, а влажные рябью неудачи, спешного перронного поцелуя вскользь по твоим проявленным в спирте губам, руки, их сводит, их ломает щипками судорог и пунктиром загустевшего в сжёванных канатах тока. Можно что-то долго говорить, размахивать так высоко руками, будто пуская желток мяча, кидая кисти на обдутые ветром верхотуры, засовывая пар в плоские дуги фонарей, выгнувшихся волной в улыбку над ширмой капюшона, косить глазами, будто я бурый азиат, с кожей в черешневый сок у груди, выходец с задыхающегося травами Востока, со сточившимися о треснувшие блюдцами землю лодыжками, а тебе всё интересно. Будто ты без меня не помнишь пролёгшую мимо зиму с пенопластовыми холодами и склизкой наледью на смятом железном подоконнике, упиравшемся в уличный воздух ржавым косым лбом, затянутым пеплом, испуганную нами же до этого осень в дождливом мундире, лето в орехово-коричневом загаре, рыжим ситцем запёкшийся на твоих по-детски узких и завязанных в мёртвые петли бретелей плечики. И стыдно. И, наверное, стоило бы дать себе отвердевшими от холодных заноз инея ладонями по щекам за такую дерзость, а не прокладывать, не тянуть розовым кварцем траншеи поцелуев на твоей шее, оттягивая горло водолазки где-то в холодеющих ласковыми на рёбрах руки перилами пролётах, пока эта деревяшка зажимала мне что-то за позвоночником, дула под рубашку, а в завертевшихся мыслях цокало время, пока ты льнула стройной веткой к плечу и разбежавшимся от шеи прогнутым ключицам. — Ну, пошли, — и медный подъезд под словами греется купоросовым фитилём и растекается липовым мёдом в апельсиновых фонарях за углом скул, едет квадратными скатами вниз, в холодную улицу, выбивая шуршащие слюдой стекла, остаётся ползти за тобой следом, шелестя рукавами куртки, стягивать молнию вдоль нее и перешагивать рубежом порог, суша в бетонных сквозняках ладони. *** Искры из глаз, зайчики из-под натянутых в сложенные вдвое ресницы век, почти слезами, и под блеском щетин колючих щёк кустов, выцветают набухающим в тепле снегом, рассыпают неосторожностью по одеялу разбавленную губой охру, гася гранатовой свечой накалённые Светины плечи. На них сколоты земляничные тропы от Дининых ухватов, высечены проруби на сивой коже и узор в витражный орнамент рвался на бёдрах вспоротым строем -А мост уже развели? — Диана падает спиной вниз, трогает углами локтей волглую и курчавую свинцом простынь и не решается оставаться здесь на ночь, чтобы увидеть под деревянной рамой клюквенную зорьку в боках лопнувшей калины среди танцующего ветра, разбудить Свету, скрутив её под себя белокурой девчонкой. Света говорит, что мосты уже развели и они растолкнулись своими негритянскими лопатками с россыпью в рыжую чечевицу, обнимает, прихватывает Диану у пояса и притягивает, сглаживая по по-подростково вогнутому животу. А потом лежит и думает, что никто мостов и не разводил, они так и стоят, сомкнутые, перетянутые вразрез аквамариновому проблеску и остужаются на четвёрке ветров под воротником снега. А она просто соврала, чтобы Арбенина лежала здесь, сбоку от нее, распылаясь яшмой в вырезах скул и робела от холода, шагающего экипажем измороси по её тесной спине, от поцелуев, когда Света задевала прорезанное сечение её губ, и, отступая, улыбалась, щурившись серой шёрсткой в глазах, и Дина прятала взгляд в жабы-манжеты. И, наверное, для этого Света и нужна, для этого она и существует, живёт здесь, веснует под покатой молочной мякотью крышей, спит, скрыв в пух гребень носа, чтобы видеть её по заре, острожную в прогибах, ажурную в льняных гладях лица и источенной в прозрачной фигурке.