Yesterday boys

Последнее, что сказал мне Кисоп, когда я предположил, что позвал тогда Сухена на крышу, чтобы признаться в любви, было:  — Признаться в любви? — Ли устало потер лоб, словно пытаясь вспомнить. Он выглядел неважно, все такой же бледный, с ввалившимися глазами, под которыми красовались нездоровые, отдающие фиолетом мешки. Мне казалось, он болен, и я лишь надеялся, что однажды он не сиганет с крыши, окончательно сломленный и раздавленный своим бесконечным чувством вины. — Нет. Ты позвал его, чтобы ранить, чтобы жестоко разбить его сердце вдребезги. Больше я его не видел, уехав в Нью-Йорк и оставив все воспоминания о Корее в прошлом. Тогда мне было двадцать. Я хотел свободы, но чем дольше я оставался дома, тем крепче затягивались цепи вокруг горла, тем сильнее становилось чувство привязанности к тому месту, где я рос все эти годы, где погиб Сухен и где теперь медленно погибал Кисоп, полностью опустошенный и изнеможенный. Наши три души навсегда остались в этом проклятом городе, пригвожденные, как бабочки с проколотым булавкой тельцами, к школьной крыше, и, как бы далеко мы не бежали отсюда, они были здесь и, подобно безмолвным химерам-стражам на Нотр-Даме, хранили следы невысказанных слов. Ехать было не очень удобно, так как прямых рейсов не было, и пришлось сначала добираться на электричке до Сеула. О том, что я уезжаю, знали только Кисоп и Хунмин, однако последний решил, что нельзя позволить мне слинять по тихому, поэтому на перроне уже ждали все из нашей школы, кто только смог прийти. Там были Кибом, обещавший не скучать и в тайне от всех смахивающий скупые слезы, предательски выступившие в уголках глаз (мы с ним очень сблизились за последние два года), сам Хунмин, крепко сжимающий в объятиях и весело улыбающийся, щелкая фотоаппаратом, чтобы запечатлеть всех нас на память, Хеён (она сказала, что у нее есть несколько подруг в Америке, написав мне их номера телефонов, и, если мне вдруг нужна будет помощь в чужой стране, я всегда мог бы к ним обратиться), даже Сонхен, перекрасивший волосы в белый и теперь походивший на ангела. Я был очень благодарен им за такие теплые проводы, потому что именно благодаря каждому из этих ребят я уезжал со светлой грустью в душе, которая напоминала о том, что здесь я так же был когда-то счастлив. Когда оставалось совсем немного времени до отправления электрички, я подошел к Сонхену, который дружелюбно улыбнулся, когда увидел, что я хочу поговорить с ним, и на этот раз в его глазах не было неприязни, только по-детски добрая радость. — Позаботься о Кисопе, хорошо? Ты ему нужен и дорог, даже если он не хочет этого признавать, — начал я, наблюдая за солнцем в его волосах. Сонхен и правда был ангелом. Ангелом спасения для потерянной души, но не моей. — Обещаю. Он обнял меня на прощанье, оставляя в прошлом все недопонимание между нами так же, как через несколько минут я оставил в прошлом всех их, всю свою жизнь. Какое-то время я еще видел ускользающие фигуры: многие начали расходиться, некоторые все еще продолжали стоять, кто-то один махал рукой вслед уходящему поезду. Я не мог рассмотреть, кто это был, но мне показалось, что это Сонхен, слишком светлой была та фигура. Она навсегда осталась в моей памяти, как маяк, напоминающий о родном доме ярким переливом бежевого на темной морской воде. Нью-Йорк был огромен. Огромен настолько, что казалось, ты вступаешь на землю другой необъятной планеты с другими законами, другими людьми, даже воздух здесь был другой, но я со своим ломаным английским (пришлось ночевать над учебниками последний год старшей школы, чтобы его сносно выучить) и способностью приспосабливаться к обстоятельствам быстро влился в его головокружительный поток. Появились новые заботы, первой из которых был съём квартиры, а вслед за ними и первые друзья. При подаче документов в университет я познакомился с Эллисоном (хотя он почему-то предпочитал называть себя Илаем). Он тоже был корейцем, точнее американцем корейского происхождения, так как родился он здесь, в США, поэтому мы быстро нашли общий язык, к тому же красавчиком тем еще, я готов был руку дать на отсечение, что девчонки за ним бегают толпой. Несмотря на это, Илай не был тем надменным «королем школы», каких изображают в американских сериалах, а оказался очень приятным и мягким человеком. Он предложил мне пожить вместе в квартире его старшей сестры в Бруклине, сказав, что одному скучно. Я был только рад, что проблема решилась сама собой. Позже в нашей компании появился еще один парень-грек. Маленький и широкоплечий, он не особо походил на греческих богов, о которых я читал в школе, был довольно болтливым и шумным, но вскоре мы привыкли к нему (еще и потому, что он отлично готовил, пальчики оближешь). После поступления мы, конечно, перебрались в общежитие и зажили жизнью настоящих студентов. Григор (так звали моего друга-грека) тут же нашел себе девушку (ее звали Линда, родилась в Висконсине; как они сошлись, ума не приложу, она же кроме лыж и не говорила ни о чем, а он их видел только на картинках), мы же с Илаем погрузились в учебу, совмещая приятное с полезным (студенческие вечеринки мы никогда не пропускали). Такая жизнь была по мне, я наконец вдохнул свободу полной грудью. Прежняя не была забыта, но отодвинулась на второй план и теперь ютилась в глубине сознания. Несколько раз звонил Хун, снабжал меня новостями из дома, как он любил говорить. Оказалось, Сонхен с Кибомом все же создали группу и уехали в Сеул, прихватив с собой Кисопа (Хун обещал, что обязательно пошлет мне билет на их концерт, он уже во всю искал информация в Интернете), на этом сведения обрывались. Про себя он особо не рассказывал, только спрашивал об Америке, об учебе. Мне иногда казалось, что сейчас время, когда телефоны были только стационарные, и люди писали друг другу письма, такая крохотная связь была между нами. Мы могли каждый день переписываться в социальных сетях, делясь любыми новостями, но я не горел желанием общаться с кем-то, а другие не навязывались. Так и оборвалась ниточка. Я редко думал и о Сухене, хотя его смерть осталась для меня загадкой. Что же произошло в тот день на крыше? Кисоп мне так толком ничего не объяснил, только напустил еще больше тумана, но одно я понял точно: моя память сыграла со мной злую шутку. Множество вопросов мучили меня поначалу, но вскоре новая жизнь полностью поглотила меня, и я оставил эту тайну на будущее. Просиживая дни и ночи в библиотеке, готовясь к экзаменам, я выпал из времени. Мой день стал состоять из учебы, упорного сидения над учебниками до полуночи и пятичасового сна. Илай уже злился, строя из себя заботливую мамочку. — Ты только посмотри на себя! — любил говорить он, вытаскивая из-под носа книгу. — Ты когда последний раз с людьми разговаривал? — Сегодня утром, когда покупал продукты на ужин, — огрызался я, пытаясь отвязаться от назойливого парня, но в глубине души был благодарен за заботу. Вид у меня действительно был уставший, но не настолько же, чтобы насильно тащить в какой-нибудь бар ради стакана сока или чего покрепче (к тому времени нам уже исполнилось двадцать один, и мы могли позволить себе пропустить по стаканчику пива). Проводя большую часть своего времени в библиотеке, я познакомился с пятнадцатилетним парнишкой, который иногда подрабатывал там после школы, конечно, неофициально. Его мать работала в университете, и ей как-то удалось уговорить ректора позволить мальчику приходить и сидеть здесь в роли библиотекаря. Парень тоже был корейцем (я и не думал, что нас так много в Нью-Йорке), но зачем они переехали в Америку, я так и не понял. Его звали Ли Джунен, но я звал его просто Джун. Он был очень милым, и иногда я часами болтал с ним о какой-нибудь бессмыслице лишь бы не возвращаться к опостылевшим учебникам. — Ты неплохо читаешь рэп. Хочешь, можем как-нибудь попробовать вместе? — предложил как-то я, а у него тут же глаза загорелись, как вечерние огни на Манхеттене, и губы расплылись в широкой улыбке. Тогда я впервые заметил, что его улыбка похожа на улыбку Сухена. Такая же, искренняя и открытая, которая запоминается надолго. Я одолжил у Илая ключи от квартиры, в которой мы раньше ютились, и пригласил Джуна. — Вы что, будете тусоваться только вдвоем? — удивился Илай, протягивая ключи и отвлекаясь от просмотра «Человека-паука», ставя на паузу как раз, когда Питер Паркер наконец спасает свою перепуганную до смерти возлюбленную. — Почему меня не пригласил? Втроем веселее. — Да я как-то не подумал. Кстати, ты уже видел версию этого года? Как по мне, старая намного лучше. В итоге, на этой маленькой «вечеринке» нас было трое. Илай заказал четыре коробки с пиццей, пару баночек пива и бутылку колы (прямо как настоящие посиделки американцев, черт возьми) и включил колонки, приглашая в комнату. Квартира была однокомнатной, и после нашего переезда влажная тряпка и метла точно не касались ее стен. Пыль была везде, она даже в воздухе летала, кружащимся потоком оседая на мебели и забиваясь в ноздри, вся кровать была в крошках, а спальные мешки валялись в углу, сложенные по подобию хаоса. После окончания старшей школы я научился любить чистоту, поэтому для меня это было просто кошмаром, и я намекнул Илаю на то, что пора бы убраться, на что тот отмахнулся, пообещав сделать это позже. Джун больше интересовался американскими рэперами, вроде Кулио с его «Гангстерским Раем» или Кризза Калико*, из корейских он знал только ДжиДи, который не так давно выпустил первый сольник, но это не мешало нам распевать и на корейском, и на английском, и на китайском тоже. На последнем читал рэп в основном Илай, так как единственный знал его. Нам было по-настоящему весело, и кончиками пальцев можно было коснуться той близости, нарастающей с геометрической прогрессией между нами, и, подобно кольцам вокруг Сатурна, окружающей невидимым обручем, который яркой вспышкой пронзал наши души. Все слилось в один сплошной поток из громкой, ритмичной музыки, доносящейся из колонок, веселого смеха и глупых криков, когда мы высовывались из окна и орали всякую чушь, сопровождающуюся взрывами хохота, или в три горла тянули «Май ха-а-рт ис стерео-о-о»**, а потом вымотавшиеся лежали на полу и молчали. В голове было пусто, я просто вслушивался в тихое дыхание Джуна, устроившегося под боком, и обнимал его за плечи; Илай, расположившись головой на моем животе и закрыв глаза, думал о чем-то своем, хотя я подумал, он спит, но это было не так, потому что через секунду-другую он вдруг сказал: — Думаю, нам нужно создать свое рэп-трио, мы отлично звучим вместе. Джесоп будет сочинять песни, а потом все вместе будем исполнять их. Назовем нашу группу «3CG». Как вам идея? — Что значит «3CG»? — Джун заерзал, чуть привставая на локте, похоже, идея его заинтересовала. — Three Cool Guys? — я глянул на Илая, который мечтательно улыбался, наверное, представляя наш грандиозный успех, толпы визжащих фанаток, скандирующих «Илай, Илай!» или наши лица на постерах в центре Нью-Йорка, Сеула, Токио и других мировых столиц. — В точку! Было уже поздно. На улице начало темнеть, и зажигались первые фонари и вывески питейных заведений, в комнату повеяло вечерней прохладой сквозь открытое окно, остужая распаленные головы. Я разбудил сопящего у меня на плече Джуна и предложил подбросить до дома, на что тот тут же согласился, заволновавшись, что родители скоро начнут искать его. Илая в комнате не было, но с кухни раздавался шум воды и редкий звон стаканов, коробок из-под пиццы уже не было, и я понял, что он убирается. — Тебе помочь? — предложил я, зайдя выпить воды: в горле пересохло и было неприятно глотать. — Нет, не волнуйся, сам как-нибудь управлюсь. Отвези Джуна домой, пока еще не совсем стемнело, а то его родители скоро весь город на уши поднимут. На этом мы расстались. После той вечеринки я стал много времени проводить с Джуном. Мы ходили с ним в кафе, салоны игровых автоматов, часами разговаривали по телефону. Как говорят, родственные души нашли друг друга в огромном мире. Джун привязался ко мне и, как воздушный шарик, привязанный к запястью, был рядом, что бы я ни делал. С каждым днем в его глазах появлялась та щенячья преданность, которую называют влюбленностью, она еле заметной пеленой покрывала зрачки, позволяя видеть мир в другом, более радостном свете, и отражалась ярким блеском в темноте радужки. Точно такая же был у Сухена, и теперь, глядя на Джуна, я все чаще думал о нем, искал какие-нибудь точки соприкосновения и боялся этого, потому что знал: ничем хорошим это не обернется. Я понял, что все зашло слишком далеко, когда, корча забавные рожицы в фотобудке, Джун внезапно поцеловал меня. Робкое и неумелое прикосновение губ, влажных от постоянного облизывания и оставляющих послевкусие жженого сахара, было мгновением, запечатленным на маленьком глянце щелчком камеры, сопровождаемым бликом вспышки, последней фотографией. Парень выскочил из будки как ошпаренный, оставив меня наедине с собственными мыслями и ощущениями. После того поцелуя Джун избегал меня, не появляясь в библиотеке и не отвечая на звонки. Может, это было к лучшему позволить мне разобраться с самим собой. Однажды, вернувшись домой, в почтовом ящике я нашел конверт с корейскими марками, распечатав который обнаружил внутри один единственный билет, черный с изображением подсвеченной сцены, окруженной океаном фанатских огней, и крупными красными буквами «Xing» посередине. Билет на концерт вновь связал меня с забытым прошлым, вскрывая острым лезвием подкорку мозга и высвобождая таившиеся там воспоминания. Я снова вернулся к нашей тайне и, набрав горячую ванну, погрузившись с головой под воду, позволил ей открыть перед собой объятия и перестать наконец мучить меня. Передо мной вновь была школьная крыша, покрытая узором луж, в которых пузырились все новые капли. Нас снова было трое, и я мог чувствовать стекающий по шее дождь. Реальность становилась прошлым, настоящим были только опасная близость Сухена к краю и белесая пелена за его спиной. Один неверный шаг в сторону. Это был несчастный случай. Сухен оступился, а мои пальцы, чувствующие тепло его кожи и мокрую липкость ткани рубашки, проскальзывающей между, безумно пытались удержать. Все оказалось глупой случайностью. Теперь я понял, почему во сне Сухен целовал мои пальцы. Я встретил Джуна по пути в библиотеку. Тот хотел улизнуть, но я не позволил, хватая его за запястье и заставляя остановиться, несмотря на жалкие попытки вырваться. Мне нужно было поговорить с ним, потому что парнишка был моим последним шансом наконец найти себя и избавиться от терзавшего чувства вины, искупив ее перед Сухеном, который однажды доверил мне свою любовь, открыв душу, и был жестоко обманут. Понимал ли он, что для меня это всего лишь игра или нет, слепо доверившись мне, но в любом случаи я был сильно виноват перед ним, и, наверное, не ненавидел он меня, как сказал тогда Кисоп, только потому, что любил. — Послушай, Джунни, я знаю, что ты влюблен в меня, — казалось, он сейчас расплачется, продолжая крепко сжимать мою руку, — но я не хочу разбить твое сердце, как однажды почти разбил его одному очень дорогому человеку. Поэтому, пожалуйста, дай мне время. Я хочу попробовать, я постараюсь полюбить тебя. Пожалуйста… Я вглядывался в черты его лица, ища ответ на свою просьбу, и вновь видел свет, исходивший изнутри, таившийся в теплой руке, держащей мою, и в легких касаниях губами пальцев. — Я подожду, хён, — говорил мне Сухен, и его губы расплывались в широкой улыбке. Он совсем не изменился, все тот же девятнадцатилетний парень с неуклюжими, немного медвежьими, но до сжимания сердца родными чертами лица, в школьной рубашке и аккуратно завязанном галстуке. Мы лежали на школьной крыше только вдвоем, прижимаясь плечом к плечу, и наслаждались тишиной. Темный массив туч, застилавший небо, медленно полз на север, расступаясь и пропуская бежевые лучи, вырывавшиеся из долгого плена и ласкающие верхушки сосен, приютивших густой туман в своих ветках, который тоже исчезал, как исчезал дождь, оставаясь легкой прохладой в воздухе, щекотавшей ноздри. — Я так давно не видел солнца.