***
— Напомни, что я здесь забыла? — Анна осматривает светло-зеленые стены зала, высматривает свое отражение в огромном зеркале напротив и переводит взгляд на все еще невидимую для парня Эну. — Ах да, доказать тебе и этому придурку, что у меня к танцам ничего не горит. — Или же познать поражение, — вворачивает Эна, корча рожицу. — «Этого придурка» зовут Оксфорд, — парень выбивает их из колеи, когда появляется рядом слишком внезапно и не задает вопросов о том, кому «тебе», если они здесь вдвоем, и протягивает Анне темно-синие шорты. — И, пожалуйста, не называй меня так больше. — Ты… — она хочет спросить, видит ли он духа позади, но Эна, помахав рукой перед самым его носом, отрицательно качает головой — не шаман. — Ладно. Анна опускает голову, когда он отходит к магнитофону на скамейке, и одними губами спрашивает о том, услышал он их или же пронесло. — Не думаю, что он меня видит, — Эна щурится, всматриваясь в рослую спину, широкие плечи — слишком большие для ученика средней школы, пусть и последнего ее класса. — А даже если да, то это можно легко проверить. И не дожидаясь ожидаемого вопроса от шаманки, замешкавшейся с шортами, она складывает руки у рта, подобно рупору. — Эй, красавчик, классная задница! Анна путается в ткани, едва выстаивая на одной ноге, и поднимает резко голову. Раскрасневшаяся, возмущенная. — Что? Нет! — шепотом кричит она, одергивая духа. — Нет? — Эна, явно раззадорившись, вскидывает брови и вновь оборачивается к Оксфорду, что так и не отреагировал. — Ты слышал? Она считает иначе! А ну быстро подошел сюда и доказал ей обратное! У Анны горят уши. Холодные руки касаются лица, стараются унять дрожащее чувство нескончаемого стыда за собственного хранителя перед малознакомым парнем, но ничего не помогает — краска переползает на шею, сопровождаясь табуном мурашек. Такой и находит ее Оксфорд — сконфуженной, одной ногой в чужих спортивных шортах, держащейся за пунцовое лицо. — Ты в порядке? — беспокойный голос. — Тебе плохо? Душно? В его взгляде лишь тревожное предположение, что это он довел ее до такого состояния. И ни капли удивления или смущения за неподобающие выкрики ее хранителя. Чем не доказательство того, что он — обычный человек, и все шаманское и мистическое для него чуждо? С этой мыслью Анна выдыхает, и смущение постепенно спадает. — Да, немного душно. Не мог бы ты открыть окно? — улыбается, кокетливо склоняя голову. Однако, стоит Оксфорду развернуться, как улыбка ее выгибается в другую сторону, а взгляд наполняется тем самым красноречивым «Тебе — конец», от которого чуть позже вся Асакуровская компашка ходила в полу-приседе, когда умудрялись накосячить (то бишь — всегда). — Не знаю, как, — она сипит, резко натягивая шорты. — Но ты у меня месяц голоса иметь не будешь. — За что? — не понимает Эна, театрально дуясь. — Мы хотели узнать, видит ли он меня, и я это проверила. В чем проблема? Анна ворчит, что быть дурой ей не идет, и ощущает, как по ногам ударяет сквозняк — Оксфорд все же справился с большими окнами, и открыл не одно, а все сразу. Чтобы, не дай духи, она вновь не почувствовала себя дурно. — У меня отпал вопрос о том, почему меня не знакомили с ней, — усмехается Йо, чувствуя откровенный испанский стыд за Эну и примерно представляя, как бы чувствовал себя на месте этого парня. Смущение, неуверенность, желание спрятаться — счастье Оксфорда, что он не слышит этих восклицаний и не видит похотливых взглядов, которые, пусть и фальшивые, но слишком вызывающие и частые. — О, поверь, это еще не самое страшное, что она выдавала, — Милли отмахивается, вспоминая, как иногда становилось стыдно за «невинное замечание» абсолютно всем, но только не хранителю. — То есть, это — почти перманентное состояние? — но вместо хохочущей Эны Йо представляет краснеющую Анну, что только опускает глаза и стыдливо краснеет так, что невозможно скрыть или скинуть на духоту. В памяти перерываются воспоминания о том, могли ли быть у них такие моменты, но мозг не выдает ничего подобного. Он чертыхается, понимая, что к тому времени у Анны мог уже выработаться иммунитет к таким выходкам, а поэтому увидеть этот холеричный блеск в глазах, пунцовость щек и немного дерганные движения рук в попытке скрыться, у него не получится. А жаль. Он бы умилился. — Покажи, что умеешь, — тем временем Оксфорд подстегивает ее неопределенным движением рук. — Показать? — Анна вскидывает брови. — Ты пригласил меня сюда, чтобы я что-то показывала? — Мне нужно знать, на что я подписываюсь, заставляя тебя здесь стоять, — он усмехается, вызывая очередную вспышку негодования и то, что он заметил еще вчера, — азарт во взгляде. Киояма вскидывает надменно голову, немного ведет плечом и разворачивается к нему лицом с целью поразить. Первый шаг. Второй. Ускорение — она бежит, выставляет руки вперед и, опираясь на них, переворачивается. Кувырок, сальто. Не останавливается, меняя ведущую ногу и делая еще одну петлю, вторую. Тройное сальто назад. Отталкивается от пола сильнее, прыгает выше, и, переворачиваясь в воздухе вокруг своей оси, приземляется на ноги, как ни в чем не бывало. Дыхание затруднено, щеки горят. Она начала на другом конце зала, а закончила почти перед самым носом Оксфорда. — Рондат, три фляка подряд и завершение пируэтом. Где… кто тебя учил? — она не знает танцевальной терминологии, но довольно усмехается, когда он запинается в потрясении. — Посмотрела в паре фильмов, захотелось научиться и вот, — она пожимает плечами, не обманывая, и смотрит на Эну, будто для лишнего подтверждения своих слов. В груди разливается тепло, но это маленькое чувство превосходства не сравнится с тем, что было вчера. Анна мотает головой — нет, она не скажет об этом. — Скажи, у тебя всегда такой взгляд, а-ля «Выкуси», или только я его провоцирую? — он щурится, пытаясь вывести ее на скромность или же простое «Извини», но Анна отмахивается, неисправимая в своих амбициях. — Гордыня плещется, ты здесь не при чем. Люблю показывать себя лучше, чем на то рассчитывают другие люди. — То есть, ты любишь, когда признают твое превосходство? — он задумчиво касается пальцами подбородка. — Да, знаю, гореть мне за это в аду, — Анна ведет плечом и вздрагивает, когда Оксфорд неожиданно срывается с места и направляется на выход. — Я сейчас вернусь. Пока можешь расслабиться, — и дверь за ним захлопывается, оставляя непонимающих Эну и Анну наедине. — Расслабиться? — Киояма втягивает голову в плечи, надеясь, что ослышалась. — Не знаю. Он явно мутит что-то. — Проверишь? — не то любопытство, не то желание подготовиться заранее. — Зачем? Если там что-то, что мне не понравится, его голова слетит с плеч раньше, чем он успеет к тебе подойти, — спокойно проговаривает Эна, а Йо подмечает, что хоть та и кажется беспечной хамкой, но к вопросу о безопасности подходит серьезно. Даже если противник — обычный человек, и серьезно навредить в принципе не может. — Интересует меня сейчас совсем другое. Иди сюда. Не дожидаясь ответа, она подталкивает сгустком темной энергии Киояму к себе и обходит со спины, задумчиво мыча под нос. — Что ты задумала? — Анна знает, что такие чертята пляшут в глазах хранителя в задумке чего-то нехорошего, а поэтому напрягается всем телом. На лицо падает темная ткань, материализованная из чистой тьмы. Шелковая на ощупь, бесшовная, бесконечная — ни завязок, ни узелка на затылке, чтобы снять. — Эй! Эна, — вместо объяснений она слышит едва различимое «Тише», ласковый шепот на ухо, призывающий к невозможному спокойствию. И чувствует, как чужие пальцы соскальзывают с ее плеч холодком, а Эна отходит дальше, продолжая ухмыляться. Анна ощущает, как из нее постепенно высасывают фуреку, становящееся сквозь подушечки пальцев темным туманом, плотным кольцом вокруг нее. — И все же, — она чувствует, как становится холоднее, и открытые нараспашку окна не являются тому причиной — Эна специально понижает температуру, заставляя наполниться воздух мелкими частичками энергии тьмы — эдакими льдинками, до которых, если коснуться, обожжешься, словно жидким азотом. — Что ты задумала? — То же, что и он, — Эна уже подсмотрела — парень отошел достаточно далеко, чтобы хватило времени на задумку. Она подлетает к брошенному магнитофону, перебирая кнопки и выбирая то, что нужно. Что просто необходимо. Музыка начинается неспешно, но по инициативной гитаре Анна понимает, что это — не весь мотив. — Ты все же выбрала его сторону, — заключает она, жалея чуть больше обычного, что не может посмотреть на Эну тем самым взглядом, обозначающим крайнее раздражение. — Я уже говорила: я не выбираю сторон. Просто не люблю, когда люди обманывают меня и себя, в первую очередь, — в секунду она оказывается рядом, прямо за спиной. Эна склоняется к уху и опаляет мочку ледяным дыханием чистой смерти. — А то, что ты обманываешь, чувствуется за версту. Не отрицай, Анна, тебе нравится удивлять, поражать людей. Ты горделива, и, если это не использовать во благо, в эстетике прекрасного, то все перерастет в дешевую надменность, а я этого не хочу. — Что ты задумала? — ее голос дрожит где-то в горле, хоть и пытается это скрыть за кривой усмешкой. — Просто представь то, что увидела вчера — большая сцена, и на этот раз не три пары глаз смотрят на тебя, а тысячи, десятки тысяч. Раскрыв рты и забыв о необходимости дышать. Они ловят каждое твое движение, боятся пошевелиться и сбить тебя с ритма, боятся потерять этот самый ритм в твоих движениях и музыке. Они промокают салфетками лбы, облизывают пересохшие губы и смотрят остекленевшими глазами на то, как твоя тонкая талия извивается, как прогибается спина. А ты, сияющая, облепленная светом софитов, сосредоточена лишь на одном — на чувстве невообразимой свободы, что дарит тебе сцена, — от ее шепота на ухо сердце бьется чаще, а щеки приобретают пунцовый оттенок. Воображение накрывает Анну с головой, и в нем она танцует, двигается, разрывает чьи-то сердца и души от осознания едкого и гадкого чувства — зависти, желания быть похожей на нее. Грудь распирает от каждого вздоха — легкие разрезает, однако вместо крови и боли приходит исступленное ощущение желанной свободы. Она будто скидывает с себя оковы, лежащие тяжелым грузом на ее плечах, запястьях, лодыжках. И первое движение бедром вливается точно в ритм ускорившейся песни. Второй. Третий, а дальше начинается волшебство. Кольцо дыма рассыпается, температура воздуха повышается, но Анна не обращает на это никакого внимания, продолжая следовать инстинктам. Что кричат одно — «не останавливайся». Эна отходит на несколько шагов, театрально вздыхая, что ее вроде и надули, а вроде и нет; и что она еще обязательно ей это припомнит. Однако, когда краем глаза замечает в дверях Оксфорда с кипой бумажек в руках и как он опирается плечом на косяк, наблюдая за Киоямой, усмехается, встряхивая темными прядями. Он ей не особо нравится — факт, но есть в его европейских корнях что-то любопытное — не то пылкость, не то такая же страсть и бурление жизни, как в танцующей Анне, — что-то, что заставляет щелчком пальцев снять ткань с чужих глаз и исчезнуть самой. Но не прекратить следить. — Оу, — Анна замирает, пойманная с поличным, а он отлипает от косяка и направляется к ней. Губы ее поджимаются, и она уже готова выслушать такое очевидное «Я же говорил», что презрение заранее отражается в глазах. — Ну надо же, — вскидывает он брови непринужденно. — Хотя бы ты поняла фразу «расслабься» правильно. Некоторые умудрялись раздеваться… — Что? — она ожидала услышать явно не это, однако чувство благодарности к пониманию и молчанию выражается в мягкой улыбке. — Какие-то странные у вас тут водятся… дамы. Повисает молчание, в котором явно читается его: «И на одну из них я сейчас смотрю», — и Анна мотает головой, отгоняя мысль. — Что там у тебя? — О, это, — он осматривает множество флаеров в своих руках. — Я просто подумал, что, раз ты азартна, то можно предложить тебе игру с упором на твою гордыню, за которую «ты явно будешь гореть в аду». Анна вскидывает брови, но интерес не угасает. — В общем, это — различные конкурсы, на которые, ты ткнешь, и мы подадим заявку на участие, — он раскладывает перед ней листки веером лицевой стороной вниз, и видит, как Анна хмыкает в очередной попытке не сдаваться. — С чего ты решил, что я соглашусь? — она уже чувствует дыхание в затылок и насмешливый взгляд. Пушистые волосы касаются щеки, а холодные руки скользят по поясу вверх, останавливаясь под грудью с левой стороны. — Не прикидывайся, Анна, — улыбается он. — Потому что сердце хочет, — шепчет Эна, и ладонь ее скользит по плечу и вниз, заставляя ее протянуть руку. Замереть в секундной задумчивости, понять, что эти два искусителя ее сделали, и выдернуть листок. — «Городской конкурс начинающих танцоров»? — Анна всматривается в пестрое оформление и две затемненные фигуры партнеров, и дышать вдруг становится легче. Или это просто Эна отошла? — Тоже неплохо. Я, конечно, думал, что ты возьмешь нечто более серьезное, но начинать надо с меньшего, каковы бы ни были наши возможности, — он откладывает в сторону остальные листовки. — Но он через неделю. — И что, разве это помеха? — Оксфорд улыбается как-то слишком знакомо и заразительно, чтобы не подхватить. Она подходит к нему ближе и задается вопросом о том, может ли быть короткий срок помехой. — Уже есть идеи для танца? — Да, — и в его глазах читает отрицательный ответ. Тем более, что она этого действительно хочет.***
— …организаторы конкурса не особо занимались его раскруткой, да и приз не очень шикарный, а поэтому я не удивлен, что народу так мало. Что зрителей, что участников — по пальцам посчитать, — бубнит над ней Оксфорд, прячась в тени кулисы. — Это ты называешь «мало»? — Анна смотрит на несколько сотен человек в зале, на то, как не хватает сидячих мест, и людям приходится толпиться в проходах и завистливо провожать взглядом тех, кто уже успел занять кресло или даже целый ряд. Местная школа в качестве классного часа решила показать «конкурс гимнастики», даже несмотря на то, что каждого танцора от этих слов шарахало, а желание убивать писклявых малолеток в невозможности доказать, что «Танцы — это искусство», возрастало с каждой минутой. — Да, это — еще мало. Я как-то присутствовал на международном конкурсе, вот там аудитория — закачаешься, а здесь так… — он фыркает, вздрагивая на объявлении их академии, и понимает, что не должен сейчас нависать над Анной, нарушая правила о выглядывании, а быть на противоположном конце сцены. — Вот черт, я побежал! Увидимся на середине! И, не дожидаясь от нее ответа, срывается с низкого старта в надежде, что оставшихся секунд ему хватит на то, чтобы оббежать двадцатиметровую сцену. — Тяжело, однако, быть придурком, — Анна надувает щеки, с шумом выдыхая. — Волнуешься? — на вопросе Эны она осматривает в который раз короткую фланелевую юбку и одергивает мешковатый свитер, в котором все жутко колет и чешется. — Ни сколечко, — пожимает она плечами, натягивая на лицо миловидную улыбку и делая шаг вперед под объявление собственного имени. С другого конца сцены Оксфорд, едва успевший и запыхавшийся, делает то же самое, «поднимая» воротник черной рубашки за уголки. Анна еще никогда не видела человека, которому бы так шел черный цвет. По фасону или нет, дешевый материал, дорогой ли — ему все к лицу — к немного смуглому лицу с теплыми ореховыми глазами. Она так и не узнала, кто он по происхождению, однако по этому прищуру и слабой улыбке могла смело предположить, что южанин. Испанец? — Есть в нем что-то горячее, признайся, — в голове всплывает голос Эны неделю назад и ее похотливые взгляды на Оксфорда. Юное, мертвое, но невидимое тело так и тянет к этому «сочному и аппетитному», однако Анна успевает ее одернуть прежде, чем тот смог бы почувствовать на своих плечах и шее холодные поцелуи смерти. — Ну, Анна, так нечестно. Почему ты его можешь трогать, а я — нет? — Потому что мы — партнеры, — тихо произносит она, улыбаясь ему шире. — А партнеры должны друг другу доверять, — женский голос сменяется на бархатистый голос парня. Оксфорд в тренировочном зале отчаянно и упорно ее встряхивает за плечи, пытаясь расслабить. — Всецело. Полностью. До-ве-рять. — Это все равно не дает мне гарантии, что, подкинув в воздух, ты меня поймаешь. — Ты боишься, скажи честно? — его пристальный взгляд доводит до предательской дрожи в коленях. Она отводит взгляд, и тем самым подтверждает свою слабость. — Это нормально — бояться. И нормально, что ты мне не доверяешь, — мы знакомы всего-то ничего. Но неужели ты, загоревшись идеей-фикс, не захочешь преодолеть все преграды и трудности, которые возникнут на пути? — она коротко кивает, и от этого признания становится легче. Тело расслабляется, мышцы перестает сводить, и она откидывается на его предплечье в необходимом движение танца. Все для достижения цели. Ее облепляет свет софитов различных цветов, заставляет жмуриться, выставить ладонь «козырьком», а хлопки приветствия — довольно улыбнуться, подтянувшись к Оксфорду ближе. — Я надеюсь, что на одном танце наши отношения не закончатся, — как-то откровенничает Оксфорд, протягивая ей колу в местном кафе. Анна вскидывает удивленно брови, сразу чувствуя затылком ехидную усмешку. — Я хочу, чтобы мы стали друзьями. Пусть, не сразу, но стали. — Все будет зависеть от того, поймаешь ты меня или нет. — Эй ну, на тренировке же получилось. А значит, и на сцене получится, — он сначала возмутился, насупившись, а после выдал неожиданное. — Я не уроню и не причиню тебе боли. Обещаю. В тот момент она уловила в его взгляде что-то такое, что отдало по телу легкой пульсацией и заставило спрятать улыбку в стаканчике с колой, наплевав на трубочку. В тот момент почему-то неуверенности в том, поймает он ее или нет, больше не осталось. Начинается музыка и Анна театрально надувает щеки, закатывая глаза и качая бедром в такт. «Скучно дома я сижу», — руки разводятся в стороны, указывая на пустоту сцены и единственную ширму, которую они притащили в качестве реквизита. «В голове ни мысли не держу», — прокручивает пальцем у виска и ведет плечом. «Так мне говорят», — кивает головой. — «Люди говорят». Оксфорд, более парадный, нежели она, льнет к ней, протягивает руку, но Анна качает отрицательно головой, продолжает двигаться в одиночку. Ладони с талии скользят вверх, касаются шеи, а сама она томно прикрывает глаза. «Но я все движусь, не хочу, не оборву я танец», — она кружится вокруг него, позволяя протянутой руке увлечь в сторону, повисает на предплечье парня, не прекращая смотреть на зрителей. «Это словно песня в моей голове, что говорит: «Все будет хорошо», — и тут же она отскакивает, игриво подмигивая залу, и прячется за ширмой под начинающиеся гитарные аккорды. Мерцание света отражает силуэт, с которого слетает одежда. Юбка последней летит на пол, и Анна вырывается в зал. Длинные ноги не скрывают ничего — шорты слишком короткие, чтобы таковыми называться. Сколько бы она ни упорствовала два дня назад о нескромности наряда, Эна все же победила и заставила оставить все, как есть. И лишь сейчас Анна понимает, что это был верный ход — лица мужского пола раскрывают рты, а девушки ревностно ловят каждое ее движение в короткой перебежке. Некрасивый свитер заменился шелковой водолазкой черного цвета, в тон рубашке Оксфорда, а с талии свисал полупрозрачный длинный, словно павлиний хвост, пояс с россыпью блесток и различных завитушек серебристого цвета. «Раз-два-три». Йо видит синхронность движений, танец, придуманный всего за неделю, и поражается тому, как точно слова песни близки самой Анне. «Я не пропущу биты, легко стою я на ногах. И это людям не увидеть — это людям не понять». И ведь он действительно из этого ничего не видел и не увидел бы, не проспи он контрольную, не наткнись на всезнающую и все-показывающую Милли. И сейчас, смотря на нее, такую радостную, делающую сальто вперед и падающую в руки Оксфорда, что поднимает ее в воздух и подбрасывает, обещая никогда не уронить, он задается лишь одним-единственным вопросом. «Чего еще он о ней не знает?» Анна скользит по полу, замирая в финальной позе под рев аплодисментов, и едва может вздохнуть — легкие разрывает, грудь распирает от эмоций, чувств. Щеки ее пылают румянцем гордости за себя и за Оксфорда, за то, что они смогли сделать эту публику. За то, что теперь они — команда. Анна позволяет себя утянуть за руку со сцены, счастливую и одухотворенную, распирающую от кричащего во всем «Да!». — Да! — восклицает она, не замечая, как проходящая мимо девица ее толкает в плечо. Ей сейчас не до этого. Она поднимает глаза на Оксфорда, глубокие, сияющие, и растягивается в еще более широкой улыбке. Йо бы многое отдал за этот взгляд. — Мы это сделали! Уделали их! Кулак ее рассекает воздух в ребячливом жесте, а ноги пружинят в сторону. Она оборачивается на Оксфорда, чтобы сказать ему что-то еще, но натыкается на грудь светловолосого парня, и весь энтузиазм Йо тут же сдувается. Тот самый блондин. — Ой, простите, — она улыбается ему, не видя того, как он теряется в этих черных омутах искреннего счастья. Рот его приоткрывается, а Йо понимает, что у него не было шанса — против такой Анны даже он бы не устоял и встал столбом, влюбившись беспамятно. Вот только ему она так не улыбалась, и от этого становится тоскливо. — Ничего страшного, — только и мямлит блондин, наливаясь краской очарования. — О, какие люди, — к ним подходит Оксфорд, хлопая по плечу ладонью парня. — Анна, познакомься, это — мой лучший друг. — Сенсори Ройдерх, — протягивает ей руку, все еще не имеющий возможности и желания оторвать взгляд от ее милого лица. — Очень приятно, — ее ладошка, в сравнении с его, совсем маленькая, такая теплая. — Киояма Анна. Потерян. Без возможности вернуться.