***
Оксфорд облегченно выдыхает, когда находит ее, где и предполагал. Сидящей прямо на парте, упирающейся ногами в соседнюю и положившей на колени руки с головой. — Пошел вон, — говорит Анна, стоит ему сделать шаг. Он вздрагивает, когда она оборачивается на него, а во взгляде столько злости и обиды, что совесть сдавливает горло. Как вообще он смог довести ее до подобного состояния? Оксфорд так и не решается подойти ближе, а она фыркает. В груди опять ноет, но Анна не обращает на это внимания, растирая дерганным движением горящие ключицы. — Дай мне только объяснить, — она слышит его почти над ухом, хотя он остановился в проходе. От нервов она слышит даже ветер в запертом на все окна кабинете, листья, что перемежаются между собой от сквозняка на склоне, далеко от школы и города. — А что тут объяснять? Все и так понятно. Ты говорил, что между партнерами должно быть доверие, а в итоге, как только получил его, не преминул воспользоваться, — внутри бушует ураган из негодования, но она сдерживается, чтобы не начать кричать. — Но это не так… — начинает он. — Лжец, — она хочет сорваться на крик, но внутри что-то сдавливает легкие и горло, заставляя вместо крика шептать. Внутри все клокочет, царапает ребра, обволакивает тяжелой пеленой сердце. Отчего-то Анна уверена, что это не Эна играется с ее внутренностями. И от этого становится дурно. Хочется бежать. — Анна, просто я… — она встает со стола аккуратно, чувствуя, как колени подгибаются. А мир вокруг расплывается, теряет краски, становясь пустым и безжизненным. Она пытается вдохнуть, но чувствует только комок из спертого воздуха, застрявший где-то на подходе к легким. Пальцы обдает холодом, подушечки начинает приятно и одновременно с этим раздражающе покалывать, и она мотает головой, отгоняя наваждение. Ей нужно уйти. — Анна, — в ушах его голос булькает. Она не видит, как на лице его отражается беспокойство. Лишь чувствует, как его руки хватают ее за плечи — кажется, в попытке предотвратить падение на пол. — Какой же ты настырный, — она фыркает, не с первого раза разбирая в мутном темноватом пятне его лицо. Задерживается на несколько секунд взглядом, чтобы различить знакомые ореховые глаза, и с той категоричностью заявить, что он так жаждал от нее услышать. — Нет. Сип отдает по телу вибрацией — от груди до кончиков ногтей и обратно. — Нет, — что-то надламывается в ней, но она продолжает повторять это чертово слово, расползающееся чертовой дрожью и… страхом. Ее пробирает до костей, сжимает всю, но отсутствие возможности нормально говорить подрывает в ней злобу, ненависть. — Нет, — тихий голос. Она сможет. — Нет, — сухой кашель дерет горло. Давай. — Нет! — разбивает криком между ними воздух. Ее взгляд на секунду становится осознанным, глубоким, но тут же угасает, стоит ей схватиться за его рубашку — силы иссякают. — Я не хочу тебя видеть! И в момент ей легчает — боль уходит, а колени распрямляются. Она отпускает ткань и даже может различить черты лица Оксфорда, на которое стало отчего-то противно смотреть. Видит его потрясение, как разрушаются какие-то планы и рассыпаются мысли относительно «них», и на ее лицо ползет усмешка — она сделала все не так, как он хотел, и отходит, преисполненная чувством гордости, едко бьющим по вискам. Шаг. Второй. Третий. Из кабинета вон. Четвертый, и ее пронзает боль. Она вскрикивает, не ожидая нового приступа удушья, и сгибается пополам, оседая по стене. Грудь раздирает, царапает, обжигает. Анна чувствует, как что-то пытается из нее вырваться, пробить грудную клетку, но попытки безуспешны — толчки бьют по мышцам судорогой, от которых она глохнет в собственном крике. — Анна! — Оксфорд подлетает к ней, встряхивает. Бледная с синеющими губами, она жадно глотает воздух, почти не ощущая, как ее подхватывают на руки, куда-то несут. Голова тяжелеет, а волосы на висках намокают от проступающего пота. Ей становится невообразимо жарко, а мир, такой бесцветный и блеклый, в одночасье оказывается слишком ярким, бьющим пестрой рябью по глазам. Она пытается зажмуриться, но и в темноте ее преследуют блики — назойливые, противные. — Анна! — голос Эны прорезается сквозь раздражительные шумы, однако все еще не имеет четкости и звучности. Анна почти уверена, что лицо у нее такое же бледное и перепуганное, какое было у Оксфорда, когда она схватилась за его рубашку. — Анна! Ее холодные пальцы легким отрезвлением хватаются за щеки. Эна давит на скулы, пытаясь заставить Киояму смотреть ей в глаза, но та отмахивается, мотает головой. — Эна, — голос ее слабый. — В груди печет. — О черт, неужели… — Эна выдыхает и под неуверенный и испуганный взгляд Оксфорда разрывает школьную блузку в надежде не увидеть там то, о чем подумала. Бледные болезненно-очерченные ключицы, не до конца сформировавшаяся грудь, девичий лифчик… и сгусток черноты, вырывающийся из ложбинки груди. Почти у самого сердца. Эна готова закричать, забиться в отрезвляющем: «Нет, нет, нет! Почему именно сейчас?!» — но понимает, что если они не сделают этого, то для Анны станет поздно. Они должны извлечь последнего демона из нее. — Оксфорд, ты же медиум? — обращается к нему, а сама не верит, что спрашивает это у какого-то мальчугана, а не опытного человека. — Ну, да, — перепуганный, он всматривается в пятно, что с каждой попыткой вдоха разрастается все больше, и нервно сглатывает. Оксфорд укладывает в кабинете Анна на пол и пальцами цепляется за одинокую бусину на нитке, снимая ту с запястья. — Отлично, — нарочито спокойно выдает она. — Значит, сейчас… ты вытащишь из нее Они. — Как ты себе это представляешь? — его губы трогает нервная усмешка, а нутро сотрясает страх навредить. — Я потяну его из нее, а ты ухватишься и вырвешь окончательно, — и, не дожидаясь ответа, она стягивает Анну по рукам и ногам энергией, и резко проникает в грудь. Хватается за кусок Они и вытаскивает его под жалобные крики шаманки. Анна надрывается, дрожит, из глаз брызжут слезы. — Прекрати! — она запрокидывает голову, пытается вырваться из оков, но темные цепи крепко вдавливают в пол, не позволяя сбежать. Тело извивается от боли, сосредоточенной у самого сердца, а колени то и дело сгибаются — она хочет взбрыкнуться, подскочить, но безуспешно. — Эна, пожалуйста! У Йо спирает дыхание. По спине пробегает табун мурашек, а меж лопаток проступает пот. Темные зрачки сужаются от ужаса и вида того, как Эна вытаскивает из Анны то, что поразило ее в семь лет — демона Они, решившего напасть на нее, вместо него. Воздух становится ледяным, вокруг веет чем-то смертоносным, а стоит Эне крепче ухватиться за желеобразное нечто, как уши разрезает нечеловеческий рык. Бесформенные щупальца пытаются ухватиться за носителя, но хранитель пресекает любые попытки, отрезая лапы лезвием тьмы. Оторопев и увидев, с какой решимостью на него оборачивается она, Оксфорд понимает, что это — его шанс, и другой такой попытки не будет. Бусина начинает раскачиваться в воздухе, светлея от сил медиума, размножаясь в полноценные бусы. Светящиеся шарики рассыпаются в воздухе, а его руки складываются в печати, поднимающие пронзительный ветер. Стены кабинета темнеют, покрываясь мутной коркой, непроницаемой до звуков, а стекла начинают дрожать, грозясь вылететь. Лицо его хмурится, а губы сжимаются в тонкую полоску. Ореховый взгляд темнеет в сосредоточении, ловит каждую деталь, каждое изменение в стонущей от боли Анны, напуганной до чертиков Эны, каждый миллиметр в оттягивающейся склизкой жиже. — Давай! — выпаливает Эна, и позади него образуется светлый дух — материализованное фуреку, что в секунду подлетает к девушке и сквозь черноту ее руки, ухватывается за сгусток, продолжая тянуть дальше, насовсем из тела шаманки. Слизь подбирается, принимая единую форму. Буйные кровавые глаза выделяются на сереющем теле, а пасть разрезает его едва ли не пополам. Когти резко проступают из лап, готовые тут же порвать, разодрать, но ни Эна, ни Оксфорд не вздрагивают перед его мрачным и грозным видом. — Анна! — Эна обращается к шаманке, встряхивая и поднимая на ватные ноги. — Анна, очнись! Пальцы давят на скулы, призывают посмотреть на нее. Анна что-то пытается пробормотать, отмахивается и от этого хранителю становится немного легче — живая. — Хвала духам, ты в порядке, — легкое касание поцелуя во влажный лоб, и вновь ее встряхивают. — Но это еще не все. — Не надо… — вялыми руками она пытается отодвинуться, но Эна оказывается на удивление каменной, чересчур твердой. — Надо, Анна, — она пронзительно заглядывает в глаза. — Тебе нужно уничтожить его, иначе, если он вырвется, все начнется сначала, а я этого не хочу. Ты этого не хочешь — не хочешь вновь ощущать в себе демона и содрогаться от боли. Анна едва разлепляет глаза, чувствуя, как голова постепенно легчает, а спазмы, бьющие по вискам, отходят на второй план. — Эна, — Анна вспоминает, как когда-то в детстве учитель Кино ей говорила о том, что демона, плотно засевшего в теле человека, необходимо уничтожить самой жертве, иначе его восприимчивость к подобным мелким пакостникам снизится, и шанс вновь поддаться их влиянию будет высок. И это дает толчок к действию, сквозь боль и постепенно ослабевающее чувство жгучей боли в груди, она хватается за руку хранительницы в привычном, пусть и немного неуверенном, движении, взмахивая и претворяя ее в косу. — Дух бесплотный. Нетвердый шаг, мелкая поступь. Глубокий вдох, один удар, что выбивает всюду стекла. Демона разрубает пополам с противным звуком разрывающихся мышц, и Анна, ослабевшая и вымотавшаяся, закатывает глаза, теряя сознание. — Держу, — Оксфорд подставляет плечо, заключая ее в его объятия и понимая, что своими действиями, своими «внутренними демонами» она перевернула все его мысли. Губы его треснули, болят, виски и лоб пропитаны потом. В грудь дышит девушка, что ему небезразлична, как друг и напарник, а где-то позади вновь материализуется Эна. Рваный выдох. Усмешка. — Вот и познакомились, называется, — и Эна с ним более, чем согласна.***
Оксфорд достает из кармана пачку сигарет и поджигает одну дешевой зажигалкой. — Ты куришь? — голос Эны разрезает получасовую тишину, в которой они оказались ровно с того момента, как он внес Анну в ее комнату, а они спустились на кухню. Она удивлена, но глаза говорят о том, что интерес фальшивый, голова забита другими мыслями, и этот вопрос — лишь соломинка для утопающего. Простое отвлечение, которое ей необходимо. Он затягивается, пропуская никотиновую горечь через легкие, и выпускает клубок сизого дыма. — Есть такой грешок, — слабо усмехается, включая кран с водой позади, чтобы дым не задерживался в просторной светлой кухне, и прикрывает глаза. Сейчас, стоя так близко к нему, такому сосредоточенному, напряженно-расслабленному, Эна понимает, что это — не очередной пацан, школьник, а вполне взрослый парень, сформировавшаяся личность. — Тебе не пятнадцать, — даже не вопрос. Она всматривается в то, как ореховые глаза приоткрываются, секунду смотрят на вход в кухню, надеясь, что Анна сможет спуститься сама, и обращаются к ней, все еще нуждающейся в нем, его словах и теме для отвлечения. — Так заметно? — Ты выделяешься из толпы одноклассников, — она пытается вспомнить лицо хотя бы одного, но все смешивается в неопределенную кашу, и только Оксфорд всплывает в памяти со своими немного лисьими чертами. Что бы она делала там, в коридоре, без него? — Мне семнадцать, — он улавливает ее потерянный взгляд и понимает, что контакт с ней прерван — она окончательно абстрагировалась — но продолжает. — Я родился в Аргентине и два класса начальной школы проучился там. Однако, когда мы переехали с родителями сюда, то оказалось, что «этого нашей школе недостаточно, поэтому вам придется заново их пройти», — он корчит гримасу той старой фурии, что именовалась тогда директором, и вновь затягивается. — Поначалу было обидно, но потом свыкся, да и остальным стало плевать. Единственное, что жалко, — это то, что я уже давным-давно мог объездить весь свет, как и планировалось после средней школы с приятелями из Аргентины, но увы — я здесь. «В Японии. В средней школе. В доме девчонки, из которой несколько часов назад вытащил демона». — Спасибо, — вдруг отзывается Эна, когда он смачивает тлеющий кончик докуренной сигареты в раковине и выкидывает в мусорное ведро. — Я не знаю, чем бы оно обернулось, не будь тебя рядом, не окажись тем, кто ты есть. И мне очень жаль, что Анна так отвергла тебя. — Анна тогда была не в состоянии что-либо сказать адекватно: по словам, по жестам было видно. Ну, или я так пытаюсь себя утешить в надежде, что еще не все потеряно, — он опускает взгляд на обувь, и на мгновение между ними вновь выстраиваются стены из собственных мыслей, но смятение и интерес дырявят в отчуждении Оксфорда дыру. — И все же, ты можешь мне рассказать, что это было? Эна вздыхает, запрокидывая голову и материализуясь на кухонном столе напротив парня, скрещивая лодыжки. — Когда-то давно Анна наткнулась на демонов Они, и те, разозлившись, прорвались внутрь сознания. Ее мама и учитель около шести лет назад смогли вытащить двоих из трех демонов, однако последний настолько плотно засел в ней, что преждевременное изгнание означало бы для нее смерть. Поэтому Линдси — ее мать — искала такого хранителя для нее, который смог бы не только обеспечить ее надлежащей защитой, но и попутно смог бы вытеснить демона безболезненно, — Эна фыркает на последнем слове, вспоминая слезы Анны и коря себя за то, что как бы того ни хотела, «безболезненно» так и не получилось. — И так она вышла на тебя? — Я известна в довольно широких кругах, и отличаюсь особым взаимодействием с человеком, — ее взгляд падает на бледные предплечья, на карту синих вен, в которых уже давно застыла кровь. — Я ввожу собственную кровь шаману, тем самым наделяя своей силой и перманентным единением. Формально, я — внутри самой Анны, и от этого могу становиться ее оружием — ее кровь синхронизируется с моей и создается маленький взрыв. — Коса, — понимает Оксфорд, вспоминая, как неожиданно и резко на месте духа вдруг появилось оружие, поражающее размером и устрашающим видом. Эна кивает, отгоняя вспоминания о том, как напугала до смерти Киояму, вгоняя ей, сжатой и связанной, в вену шприц с неизвестным черным содержимым. О том, каким ужасом были наполнены ее глаза, как по щекам скатывались слезы, изначально — как слезы отчаяния и боли, но переросшие в ненависть и злобу. — Что бы это ни было, знай — тебе меня не убить так просто, — слишком стойкая для своих лет. Слишком боевая для своего щуплого вида. Она тогда потеряла сознание — естественная реакция организма на неизвестное вещество — но уже через пару дней освоилась и могла продолжать тренировки. — Но, подожди, разве может твоя кровь — кровь мертвого человека — просто так гонять по живому организму и при этом не наносить вреда? — Оксфорд задается еще вопросом о том, как Эна смогла сохранить столько «материала», чтобы вливать его в каждого шамана, однако безопасность Анны волнует сейчас больше. — Нет, и Анна об этом знает. Моя кровь постепенно убивает ее организм, подменяет ее лейкоциты, тромбоциты на мои — более сильные, повышая иммунитет к различным заболеваниям, а также давая возможность к регенерации поврежденных тканей. На словах вроде бы все вкусно, однако на деле… она становится зависима от моей крови, от меня, и если вдруг случится так, что ей не захочется больше иметь со мной дел, то она попросту погибнет. — Зачем же тогда нужно было это все начинать? Понимаю, ее мать хотела достать из нее демона, но делать из дочери зависимую, потенциального инвалида, это как-то… это просто бред, — качает головой Оксфорд. — Да, но если бы дело было только в демоне… — тихо произносит она, чувствуя, как по телу проходит импульс, и в груди разливается тепло человеческой жизни. — Анна пришла в себя.***
Комната Анны отделана в бежевых тонах, просторная и чересчур светлая, чтобы принадлежать «той, чей цвет по определению черный», как рассуждал когда-то Хоро-Хоро. Через приоткрытое окно пробивается легкий весенний ветер, колышущий тюлевые занавески, а озорные солнечные «зайчики» падают на пол, не доставая по закону жанра несколько сантиметров до широкой кровати в европейском стиле. Маленькая и бледная, Киояма лежит на самом ее краю, укрытая мужской толстовкой — явно принадлежащей Оксфорду. Светлые волосы выбились из привычной косы и разметались по подушке, и сейчас лежат щекочущими прядями на хмурых бровях, закрытых глазах. — Нана, — пушистые ресницы вздрагивают. И над ней, склонившись, появляется из вспышки слабого света силуэт девушки. Щуплая фигура, острые плечи. Светлые волосы и темное платье. — Не может быть, — шепчет Йо, вглядываясь в нее. — Этого же не может быть… — Нана, — невесомая рука легким ветерком касается бледной щеки, и от этого Анна морщится, пробуждаясь. Ей необходимо несколько мгновений, чтобы собрать расплывающиеся пятна в цельную и четкую картинку. Анна потирает уставшие глаза и натыкается на такие знакомые черты лица. На чуть вздернутый носик, тонкие губы, едва проступающие скулы и высокий лоб. На бездонные ониксовые глаза. — Ты… — начинает Киояма, но прозрачный палец духа опускается на ее губы, забирая возможность говорить. — Тише, — голос теплым шелестом разлетается по комнате, проникая в самое нутро и заставляя расслабиться. Кипящий еще недавно мозг и зудящие мышцы словно поливают прохладной водой, остужая и отодвигая волнение. — Ты еще не совсем окрепла. Рука перемещается с губ на щеку, касается волос, заправляя непослушные пряди за ухо, и от этого Анна неосознанно льнет ближе, чувствуя, как нечто знакомое и одновременно с этим давно забытое воскресает под слоями прошедших лет. Тепло разливается под грудью, оплетая солнечное сплетение и выбивая рваный вдох. — Я… — у нее не находится слов. Все мысли вылетают из головы, и попытка собрать их воедино не венчается успехом. Она чувствует лишь пустоту и легкость, которую не ощущала уже очень давно, и от этого становится так хорошо на душе, и так тяжело, ведь она, как бы ни пыталась, не может вспомнить, кто… — Анна! — распахивая дверь, в комнату влетает Эна, лишь краем глаза успевая заметить, как нечто солнечное и теплое рассыпается у кровати исчезающими искорками, а сама Киояма в смятенных чувствах сидит на кровати, прижимая к груди толстовку, чтобы та не упала. Растерянный взгляд впивается в место, где было видение, и тут же меняется на обычный. Кажется, это была просто галлюцинация. Ладонь скользит по влажным глазам, утирая слезы, и зарывается пальцами в ткань покрывала, сжимая ее. — Слава духам, ты в порядке, — Эна усаживается на край кровати, судорожно хватая ее за руки, а Йо не понимает, как же так получилось, что из строгой и желающей ей смерти, хранитель стала такой боязливой. Что между ними произошло? — Как ты себя чувствуешь? — Вполне себе, — слабая улыбка, комок из горла с трудом проглатывается, отчего голос выравнивается. — Что случилось? — У тебя произошел нервный срыв. Бурный всплеск эмоций, гормонов и вот, — Эна пытается подать новость намного беспечнее, чем-то есть. — Мы извлекли из тебя последнего демона. — «Мы»? — Ну, да. Я и… — запинается Эна, устремляя взгляд к двери. К Оксфорду, оперившемуся на косяк. — Он. Тяжелый вздох со стороны Анны. Она свешивает ноги с постели, едва доставая кончиками пальцев до мягкого ковра, и опускает голову. — Оставь нас, — хранитель вздрагивает, но, бросив секундный взгляд на парня, растворяется. Оксфорд не решается подойти ближе, и в этом Анна ему благодарна в какой-то степени. — Ты явно не понял. Что-то внутри него обрывается, но он не подает и виду. — Анна… — Что? Что «Анна»? Я просила банального взаимного доверия, — с твоей подачи, между прочим, — а что получила? Парня, который думает, что может так просто влезать в чужие мысли и читать их. — Ты прекрасно знаешь, что это неправда. — Я? Нет. Я не знаю, что ты делал в моей голове, а наврать ты мне можешь сейчас что угодно. Если ты умудрился вытащить демона, который сидел во мне шесть с лишним лет, то твой уровень не равен новичку или даже среднему ученику, а значит ты вполне мог беспрепятственно и незаметно читать мысли. — Да, я обучался этому не один год, но я бы так подло не поступил с тобой. — Откуда мне знать? — А что, по-твоему, я должен был делать? Сказать: «Привет, меня зовут Оксфорд, я умею читать чужие мысли и вижу парочку духов»? Да ты бы меня послала! — Учитывая, что ты видел за моей спиной Эну, то мог бы догадаться, что нет. Однако я хочу очень сильно это сделать сейчас. У тебя были все возможности по определению во мне шамана, и ты ими не воспользовался. Ты втерся в доверие, которое сейчас потерял — я не могу поверить больше в то, что ты не будешь шарить по моим мыслям ради собственной выгоды. — Я не собирался этого делать тогда, и не буду этого делать сейчас. И ты это должна понимать, — он игнорирует ее короткое «Я ничего не должна», и продолжает, силясь не ударить кулаком по косяку. — Я всего лишь хотел подобраться к тебе ближе, чтобы ты сама подняла эту тему, рассказала мне, ибо… в моей жизни были люди, считавшие своих духов лишь всплесками фантазии — не больше. Да, они общались, как-то обменивались информацией, но, по итогу, человек не видел его вовсе. А когда я рискнул им сообщить о том, что этот дух — реален, и некоторые так же могут видеть его, они попросту назвали меня психом. — Думаешь, я тебе поверю? — Хочешь — верь, хочешь — нет, дело твое. Но я обжигался уже, и просто побоялся потерять еще одного интересного человека в своей жизни, — он смотрит на то, как Анна отводит глаза, чуть склоняя голову вбок, явно переставая его слышать и слушать. — Но, думаю, уже поздно об этом говорить. Она не реагирует, а он, поняв, что безвозвратно все потерял, уходит. Голова кишит различными мыслями, воспоминаниями, давящими на виски, но Оксфорд только чертыхается, понимая, что продолжения у них уже не будет. — Это палка о двух концах, — в повисшей тишине рядом с Анной появляется Эна, все еще благосклонно расположенная к Оксфорду. — И он… Ледяной ветер разрезает легкие. Оксфорду даже кажется, что он выдыхает сгусток пара, хотя на улице двадцатиградусная жара и солнце. Оно совсем не греет, отчего по рукам бегут мурашки, и парень вспоминает, что оставил наверху толстовку, и заворачивает за угол по улице, точно зная, что за ней не вернется. — Я знаю. — тихо отзывается Анна. — И то, что он прав, я тоже знаю. Однако сейчас я… не готова признать свою неправоту. Очередной поворот, и в тень закоулка — так можно срезать, уйти поскорее. — То есть, вы не окончательно разругались? — она слышит в голосе хранителя надежду и криво усмехается. Несколько шагов по сырому и грязному переулку. Оксфорд морщится от вида обглоданной местными кошками крысы с раскуроченными внутренностями и зажимает себе нос. — А ты уже всеми руками «за» наше примирение и «за» него? Предательница. Так и знала, что твое расположение купить можно хорошенькой мордашкой, — Анна без обиды фыркает, убирая волосы с глаз. Но спустя минуту его перестает волновать и трупный запах, отчего-то схожий с человеческим по букету ароматов, и капающая с крыши мутная вода. — А вот и неправда, — дух театрально дует губы, прислоняясь щекой к плечу шаманки. — Хотя задница у него классная, согласись? Спустя минуту он понимает, что в переулке не один. — Нет, и поаккуратнее с выражениями — возгордится еще. И что их даже не двое. — Да, но ты потом осадишь его. Без суда и следствия. Даже не потрогав, — Анна скептично на нее смотрит, но та лишь продолжает негодовать. — Даже не потрогав! — Надо же. То я не встречаю шаманов по три-четыре года кряду, то натыкаюсь на них, как на грязь в белых джинсах, — он хлопает себя по бедрам, чувствуя далеко не положительную энергетику впереди себя, за мусорным баком, и еще две, отличные по структуре и мощи, позади. — И за что ты мне такая? Пальцы поддевают бусину на запястье. — Потому что заслужила. — Потрясающее везение. Грудь Анны разрывает от резкого удара, и она вскрикивает, едва не падая с кровати. Тупая и протяжная, боль расползается по внутренностям, задевая еще не затянувшиеся раны после изгнания демона. — Анна, — Эна, на мгновение замерев, чувствует то же самое, и осознание причины доходит до обеих одновременно. — Оксфорд, — вместо голоса — сдавленный сип. С нажимом она проводит рукой по лицу, с трудом втягивая в себя воздух и вставая на пошатывающиеся ноги. Тело еще не окрепло. — Где-то недалеко. — Соседняя улица, но Анна, — начинает хранитель, видя с каким трудом Киояме дается каждый шаг. — Ты не способна сейчас на драку. — Предлагаешь его бросить? — Нет, но… — она опускает голову, чувствуя, как тело обволакивает темный туман, а решение принимают без нее. — Эна, дух бесплотный, — голос хранителя гаснет, а ее кровь, мышцы, кожа становятся чистейшей сталью с драконом на загривке. — Контроль над духом! Полоска темной энергии разбивается о едва выстроившуюся защиту неизвестных. Анна, нависшая над Оксфордом, тяжело дышит, осознавая постепенно, что еще чуть-чуть и не успела бы — висок его разбит, а сам парень, сползший по каменной стене вниз, едва различает, что видит. Она падает на колени перед ним — больше от бессилия, нежели от желания помочь ему встать, но трое из трех нападавших еще целы и озлоблены, а ее мир постепенно меркнет. Губы высыхают, и вялые попытки смочить их остаются без успеха. Анна хватается за косу, чтобы встать, но колени дрожат, ноги не желают слушаться, и ощущение, что она вот-вот упадет, и эти идиоты победят, разносится по груди чувством неприемлемости. Рывок. Она стоит, но понимает, что это ненадолго, и что эта тупая боль, тянущаяся от груди до затылка, ей не поможет. — О, еще одна, — рыжий и смазливый паренек усмехается, доставая маленький кинжал, загорающийся зеленым светом, и делает шаг вперед. — Взять ее, отобрать духа! — Не думаю, что это получится так просто, — Анна догадывается, почему Оксфорда просто избили, и хмыкает, точно зная, что Эну от нее отделить они не смогут. Не их уровень. Однако сил сказать об этом у нее не хватает — не тогда, когда мир по краям расплывается, а рыжий предстает перед ней то в зеленой майке, то, через шаг, в красной. Ее глаза печет, она отступает назад, жмурясь в надежде, что сейчас эти галлюцинации закончатся, но ничего не помогает — эта радуга бьет по зрению, заставляя отходить все дальше. На все больше дрожащих ногах. — Анна, надо уходить, — кричит «коса», но Киояма мотает головой, чувствуя во рту горечь собственной крови. Рефлекс кашля отключается напрочь, как и возможность сглотнуть отсутствующую слюну. — Анна, мы… — Мы справимся, — настаивает Киояма, вдыхая судорожно через нос и ощущая сладковато-тошнотворный запах гнили только недавно сдохшего животного, и омерзительный — давно умершего человека. От этого ее ведет, тошнота подкатывает к горлу, и реакции на то, чтобы заметить, как полупрозрачная атака уже несется на нее, не хватает. Она ахает, выпуская оружие из рук, когда видит запущенную стрелу в метре от себя. Руки закрывают лицо, но тело не двигается. Ее словно пригвоздило к земле. Секунда. Взрыв. Ее, зажмурившуюся и сжавшуюся, обволакивает тепло, и осознание, что шум разнесся где-то вдалеке, а она все еще дышит и живет, медленно доходит до рассудка. Она ощущает чужие руки, оторвавшие ее в нужный момент от земли, слышит пронзительный свист ветра и чужое размеренное дыхание. Открывает глаза и… — Привет, — …и надежда на спасение ухает в пучину неизбежности. — Хао, — только и вышептывает она, смотря в это спокойное лицо, в эти кофейные глаза, разглядывающие ее с интересом и некоторой жалостью. Взгляд опускается вниз, на землю, где трое откинутых призванным Духом Огня, пытаются убежать, а Оксфорд, пришедший в себя, пораженно глотает ртом воздух, пытаясь осознать то, во что до последнего не верил. В ее союз с Хао Асакурой. — Поставь меня на землю, — тихо просит она. Без лишних слов он повинуется, опускаясь и поддерживая ее под локоть, когда колени отказывают. Но она отталкивает его, хватаясь за грудь, где между ребрами еще зиет незримая дыра от демона, и отходит ближе к Оксфорду — к тому, кому она может хотя бы немного, но доверять, как-то ни отрицала полчаса назад. — Анна… — начинает он, отрываясь от стены и поддерживая за плечи слабеющую Киояму. — А мне казалось, что ты более разумна в выборе противника, — надменничают где-то позади, но руки Оксфорда призывают к благоразумию. Она сильнее хватается за его плечи и, подавляя волну ненависти, сглатывает комок, желая послать, обозвать, полить грязью. Но вместо этого уходит вместе с парнем к дому. Хао, смотря ей вслед, устало выдыхает и обращается к Эне. — С ней говорить бесполезно, но может, хотя бы ты мне объяснишь, какого черта тут происходит?***
— Мда, — выдает он, сидя в светлой гостиной и задумчиво смотря в одну точку в пространстве. Где-то позади снует Эна туда-сюда, раздражая громким цоканьем непрозрачных каблуков по паркету, но тут же останавливается, когда он вставляет свое мнение. Моральное поражение от ситуации. — Не думал, что вы обе настолько беспечны. — Прости, что? — взведенная лишь одним его присутствием, Эна впивается ногтями в обивку персикового дивана. — Что слышала. Кто в подобном состоянии лезет в драку? Какой хранитель пускает своего шамана в сражение, точно зная, что он не сможет отличить столб от врага? Это было глупо, ужасно глупо, и я не понимаю, как ты вообще это допустила, Эна. — Тебе-то какое до этого дело? — Мне? Самое прямое, потому что если она по твоей неосторожности вдруг откинется, и я не успею ее вытащить из задницы, то сначала в мир духов отправится она, а потом и я следом — за несоблюдение условий союза. А мне такой вариант вообще не нравится, так что, будь добра, возьмись наконец за ум и держи свою шаманку на привязи, если она не понимает, когда стоит собачиться с шайкой мародеров, а когда — сидеть на месте и не дергаться, — он фыркает, закидывая ногу на ногу, не желая даже видеть, как ее лицо позади зеленеет. — Скажи спасибо, что Маркус заштопал парнишку — с таким сотрясением он бы долго не протянул. Еще один горе-герой. — Ох, простите, что мы не все такие всесильные и супер-мудрые, как ваше величество, и что иногда обстоятельства к нам встают так, что любое промедление может закончиться летальным исходом. — Это все равно не оправдывает то, что ты дала вытащить из нее демона какому-то сопляку без опыта. Как бы ты себя ни пыталась утешить, что «еще чуть-чуть и все», оно таковым на самом деле не являлось. Она бы протянула еще час, как минимум, прежде, чем демон совсем разозлился и убил бы ее поражением центральной нервной системы. — И что бы я делала этот час? Плясала бы вокруг нее? — Дошла бы до нормального медиума. Да хотя бы даже до меня. Но вместо этого ты поворотила нос и сделала тем самым как можно хуже. И ей, и себе. — Да с чего это вдруг хуже?! Она мучилась этим демоном шесть чертовых лет, каждый раз контролировала себя и его внутри тела, и с этим извлечением ей будет только легче! — Легче? О да, без куска нервной системы — разумеется, ей будет просто воздушно жить. — Что? — она вдруг замирает, а краска сходит с лица. — Что значит «без куска нервной системы»? — То и значит, — Хао откидывается на спинку дивана, осматривая правую руку, где под тканью перчатки так непривычно горит печать союза. — Извлечение не было успешным, каким бы вы его ни видели — демон смог забрать свое и поразил довольно объемную часть нервной системы. Я знаю, что ты не отвечаешь за состояние ее сознания, ты не можешь контролировать и понимать, что что-то не так, но поверь — лучше бы вы не вытаскивали его таким образом. Пальцы поддевают край перчатки, а в памяти всплывают разграничения по цветам печати, как состояния союзника. Зеленым светится печать, когда оба союзника в безопасности и находятся в непосредственной близости друг от друга. Желтым — когда один испытывает страх или же сильный стресс, серьезную подавленность. Оранжевый горит, когда союзник серьезно ранен и ему требуется срочная медицинская помощь. Красный — когда он умирает, и счет идет на секунды. Если союзник погибает, то печать окрашивается в черный цвет, постепенно разрушаясь. Союз исчезает, забирая за несоблюдение условий жизнь и второго человека. И если Эна, ввиду своих особенностей, контролирует только физическую состояние шамана, то печать отражает абсолютно все, без прикрас и фальши. — Если ты мне не веришь или же попросту не понимаешь, насколько все плохо, то я тебе покажу, — он переворачивает руку ладонью вверх. Печать — огромная кобра и маленькая чайка, как отражение Анны и Хао, — горит ярко-оранжевым цветом, по краям отсвечивая красным. Блестит и переливается на свету, впивается в кожу, царапая вены изнутри и напоминая с каждым новым приступом о том, что еще немного и Хао нарушит главное условие союза — обеспечение безопасности союзника. — Она постепенно сходит с ума, пусть и не осознает этого. — Но ведь… Ведь она сейчас наверху, в безопасности, — Эна то и дело переводит буйный взгляд с лестницы на Хао и сглатывает. — Безопасность — штука относительная, — неопределенно произносит Асакура, а Эна падает рядом с ним на диван. — Особенно — когда речь заходит о внутренних демонах.***
Анна лежит на своей кровати, равнодушно глядя в потолок. На ее руке горит печать, которую она изредко поглаживает пальцем. Очерчивает проступающие шершавые границы, светящиеся зеленым цветом, а в душе надеется, что когда она обернется вновь, то все исчезнет, словно дурной сон. Но всякий раз, когда она опускает глаза, ненавистная кобра и чайка все еще борются на ее предплечье — зло смотрящие друг на друга, они готовы вцепиться друг в друга, хоть оба и понимают, что не должны. Что им запрещено. И по иронии судьбы они объединены союзом. Анна обводит пальцем острые крылья своего маленького олицетворения, представляя, что они — словно ее стремление жить и побеждать — мощные, расправленные, кричащие о том, что их не сломить. Доходит до раскрытой пасти и ассоциирует ее с собственным ртом и тем, что она говорит, — с некоторой язвительностью, хамством, и почти отсутствующим спокойствием. И тут же опускается на маленькую тушку, которая под подушечкой пальца пульсирует животрепещущей энергией, эмоциями — настолько яркими и сильными, что, кажется, они вот-вот ее разорвут на части. Такие разъедающие и злые — Анна уверена, что эта чайка, смотря на кобру, испытывает лишь злость и отчуждение, ненависть и обиду. Желание огрызнуться, цапнуть побольнее, лежит тяжелым грузом на ее оперении, наплевательское отношение тащит за лапы вниз, ко дну, но она всеми силами пытается удержаться на ветру, барахтается в воздухе, снедаемая лишь одной мыслью и желанием. «Убить. Убить его. Убить». И в груди ее разливается тоска. Анна понимает, что чайка испытывает то же, что и она. Все их чувства — это ее личные чувства — ненависть, обида, злость. И Анна их вправду испытывает — она обижена на Хао, злится на него, и даже больше — она его ненавидит. Она должна его ненавидеть, вот только… не помнит, за что.