Немного об Анне

      Сказать, что Хао Асакура испытывает дежавю – значит, не сказать ничего.       Люди вокруг, обстановка и обстоятельства немного другие, нежели с Линдси, да. Но вот лицо Анны – точная копия лица Мэй несколько лет назад. Что внешне, что внутренне.       Анна отчитывает Милли в самом центре толпы, плюя на то, что вокруг шумно и больше половины слов Милли не слышит, да и не слушает в принципе. Она хмурится, давится возмущением, а в душе все так же надеется на то, что младшая сестра всплеснет руками, скажет, что «просто пошутила», и они вновь будут ненавидеть его вместе.       Но Милли все больше молчит, а надежда внутри Анны все быстрее гаснет, давая понять, что это вовсе не шутки.       Ее младшая сестра действительно влюбилась в Хао Асакуру.       Изначальная дымка влюбленности спадает с алых глаз, сменяется настойчивостью и серьезностью. Милли раскрывает рот, роняет фразу, и Анна вздрагивает, чувствуя, как колени ее подгибаются, а к горлу подкатывает тошнота.       Она оборачивается, бледная, на Асакуру и он вздыхает, сталкиваясь с ней взглядами.       Момент признания. Взрыв.       Она срывается к нему, а он ныряет в толпу, выискивая пожарный выход, который заприметил еще в самом начале вечера. Как будто знал заранее, чем все обернется.       - Асакура! – она кричит ему вдогонку, а он отсчитывает людей, их головы, которые невозможно сжечь по ряду причин, и выдыхает облегченно, когда его рука касается ручки железной двери.       Свежий воздух, мрак летней ночи.       Он спускается по крутой лестнице, отходя на несколько шагов дальше и оборачиваясь на Анну, что спрыгивает с последних ступенек, цокая каблуками по кривой щебенке.       - Я… - громкая пощечина разбивает фразу, заставляя мотнуть головой в сторону. Хао охает, прикладывая холодные пальцы к саднящей щеке, наливающейся красным.       - Ты… - нечеловеческим голосом начинает она. Ее тело трясет, а глаза налиты кровью и чистейшей ненавистью, которая была по отношению к нему лишь дважды – когда он убил ее сестру и когда об этом же напомнил в парке.       И вот сейчас, будто издеваясь, он отобрал у нее еще одну сестру, влюбив в себя и, скорее всего, предложив встать на его сторону.       - Как ты посмел?! – резкий переход на визг, и ее отшатывает на слабых ногах назад. Грудь вздымается тяжело, она дышит – больше хрипит, чувствуя, как сердце вот-вот выскочит из груди. Ей хочется рвать и метать, разрывать.       Но печать и без того горит предупреждающим лиловым цветом – она в секунде от того, чтобы нарушить первое правило союза.       Правило.       Вспоминается фраза Милли о правилах семьи, и ее будто прошибает током.       Она посмела ее попрекнуть. Попрекнуть тем, против чего не попрешь ни при каких прошедших или действующих союзах – просто потому, что правила устанавливают предки, и они же следят за их исполнением. Которое Анна с удовольствием послала бы к черту, потому что он… он…       - Ты… - она облизывает сухие губы, пытается перевести дыхание и собрать все мысли воедино. Безуспешно. – Ты сейчас… скажешь ей, что это невозможно, - проговаривает как можно вкрадчивее, как можно спокойнее в данной ситуации. – Что ты ее не любишь. Что между вами ничего не может быть - ведь такие как ты в принципе не могут любить, почему она этого раньше не поняла?!       Хао вскидывает брови, но молчит, а она срывается на визг. На визг, полный отчаяния и бессилия.       - Ты только и делаешь, что пользуешься людьми! Воспользуешься и ей – моей маленькой и милой… - в глазах стынут слезы, но ей наплевать, что он видит их. Наплевать, что воздуха не хватает, что она не может вздохнуть, а голова начинает кружиться. – Сделаешь ей больно, растопчешь и уничтожишь. Ведь ты… ты… это просто…       На какое-то мгновение ему кажется, что все, край – Анна дошла до ручки – она затихла и молча затряслась, перебирая в голове хаотичность мыслей, после чего улыбнулась. Так натяжно и нервно, что в груди начинает ныть от жалости.       - Это просто план, верно? – уже не крик, а простая надежда. – Ты просто хочешь сделать мне как можно больнее через нее. Ведь именно об этом ты говорил, когда мы танцевали?       Она подходит к нему ближе, а он понимает, что она окончательно сошла с ума.       - Если ты не поняла, это была шутка, - проговаривает Хао, смотря ей в глаза.       - Но ты знал всегда, что Милли – моя главная слабость. Что ты можешь сжигать человека за человеком, и мне будет плевать! – изначальная ненависть возвращается, и ее глаза становятся желтыми. Тату дракона расползается по спине, охватывая светящейся чешуей правую руку, и Асакура напрягается – только поединка им не хватает. – Ты можешь разрушить город, захватить мир, Короля Духов – мне будет плевать!       Кулаки ее сжимаются, а с кончиков пальцев начинается сочиться темная энергия фуреку.       - Но, если ты тронешь мою сестру, хоть пальцем, - скатывается до шепота, останавливающаяся почти нос к носу с ним, смотря пристально в глаза. – То знай, что я не пожалею никого – ни твоих людей, ни своих, ни даже саму себя, чтобы затащить тебя в ад, в котором ты будешь гореть долго и мучительно. В котором ты будешь человеком, лишенным всяческой силы.       Он вздрагивает, а она усмехается.       - Но это безумие! – он пытается ее встряхнуть, но она отходит дальше. – Ты останешься калекой, если…       - Плевать, - тихо шепчет она, качая головой и поднимаясь по лестнице. – Просто знай, что я убью тебя. Чего бы мне это ни стоило.       Дверь за ней захлопывается, а Хао устало выдыхает, потирая глаза. Все обернулось совсем не так, как он вообще рассчитывал провести этот вечер – безо всяких планов и желаний убивать.       Вновь шум распахивающейся двери, и Милли, озирающаяся назад немного испуганно, спускается по лестнице, придерживая платье.       - Что она сказала?       - Пожелала счастья в личной жизни, - усмехается Хао, скрещивая руки на груди.       - Хао!       - А что она, по-твоему, могла сказать мне? Пожелала скорейшего возгорания в Аду, в который сама же и затащит, если тебя трону.       - Но ведь… - выбитая из колеи подобным, она только хлопает глазами. – Но ведь так нельзя! Она ничего не знает ни о тебе, ни о том, что произошло!       - Она знает достаточно, чтобы угрожать мне. Впрочем, как и весь остальной мир, - спокойно проговаривает он, но она замечает его беспокойство.       - Чем она пригрозила? – Хао ведет плечом, а она раздражается от привычной скрытости. – Хао! Чем она тебе пригрозила?       - Суицидом.       - Что? – искренне не понимает. - Как… как это поможет? Она же не будет, нет!       - Это поможет ей «затащить меня в Ад», как она сказала, - он поднимает глаза в темное небо. – Первое правило союза – это обеспечение безопасности союзнику. Если Анна покончит с собой, а я это не предотвращу, то сначала я умру вслед за ней из-за дублирования ран, а потом моя душа лишится шаманской силы за нарушение союза.       - Но Анна никогда не поступит так с собой! – восклицает Милли, напуганная до мурашек на плечах.       - Поверь, - переводит на нее взгляд. – Ради тебя она сделает и не такое.       Она стискивает зубы, судорожно выстраивая в голове цепочки собственных действий – чем обернется то или иное слово, но все упирается в одно.       - Ей необходимо все рассказать, - она разворачивается на каблуках, уверенно направляясь на выход. – Я ей все расскажу, и она поймет.       - Давай, – он кивает. – Только помни, что ты зареклась говорить об этом.       - Но как иначе? – она останавливается на первой ступеньке, опуская голову и сжимая подол платья. – Как иначе ей рассказать о том, что произошло? Как ей сказать о том, что пока она отсутствовала, мы… мы просто…       - Мы просто решили пообщаться, неожиданно придя вот к этому всему? – он обводит руками все вокруг. – Милли, если ты ей скажешь, что «пока она решала свои проблемы, мы нашли общий язык», то на выходе – даже на половине фразы – мы получим нечто неконтролируемое. Просто взрыв и грандиозную истерию от одного осознания, что это она сама во всем виновата.       - Но получается просто замкнутый круг! Она не может узнать правду, но и поверить тебе на слово – тоже. Что же делать тогда?       - Ну, что и обычно – я исчезну и буду терпеливо ждать окончания союза, пока она не придет за моей головой, а затем – и душой, - проговаривает он, а Милли отводит глаза.       - Не придет, - потирает нервно плечо. – Я ей кое-что сказала.       - И что же? – он напрягается, понимая, что побелела Анна не от простого: «Я влюбилась в Хао Асакуру».       - Я попрекнула ее тридцать пятым правилом нашей семьи, - проговаривает она, а ему будто дают под дых.       Это все объясняет. ***       Каждая Киояма должна жить, безоговорочно соблюдая правила Кодекса - правила, составленные предками столетия назад, облегчающие жизнь в суровом и несправедливом мире патриархата.       Каждая Киояма имеет, в соответствии с этим Кодексом, множество привилегий и несколько ограничений.       Одно из которых гласит, что каждая Киояма должна оставаться Киоямой, вне зависимости от ее места работы, увлечений или любовных связей. Она не имеет права менять фамилию, даже если искренне захочет того при заключении брака. Таково правило номер один – беспрекословное, неизменное, вечное.       Правило номер два дает право на пользование семейным бюджетом, что пополняется каждой Киоямой, достигшей совершеннолетия, и рассчитан на нужды семьи. Тоже – беспрекословное, вечное.       На данный момент Кодекс имеет сто семьдесят два правила, добавлять которые вправе только глава семьи – она же Мэй Киояма. Однако удалить или изменить их возможно только при единогласном решении всех Киоям, достигших шестнадцати лет, о необходимости изменения.       Исключение составляют правила, внесенные действующей главой семьи, - их отмена возможна только после смены власти, какими бы нелепыми и мешающими они ни были.       Что означает, что тридцать пятое правило – правило, созданное Мэй в качестве извинения Линдси, – отменить невозможно.       Правило, позволяющее влюбленной Киояме, обозначившей молодого человека, как «своего», вне зависимости от его деятельности, внешности или социального статуса, присвоить статус Неприкосновенного.       Неприкосновенные оберегаются Киоямами и каждый, кто будет представлять для них угрозу, будет незамедлительно убит ответственными за соблюдение правил Кодекса – побочной веткой семьи.       И только что им поступило сообщение о том, что Милли Киояма – наследница главной ветки и будущая глава семьи – обозначила своего Неприкосновенного.       Им стал Хао Асакура – жестокий социопат и убийца, желающий завладеть миром. ***       На пошатывающихся ногах Анна пробирается сквозь толпу, выискивая определенное лицо – единственного, оставшегося с ней на одной стороне этой уже проигранной битвы.       - Анна? – к ней подлетает Эна, которое все это время занималась черт знает, чем и где. Такая непонимающая и почти святая, от обеспокоенного и напуганного выражения лица которой начинает тошнить.       - Следи за ними, - она даже не уточняет, за кем – до нее доходит быстрее ожидаемого. Рот приоткрывается, а брови ползут вверх. Эна хочет что-то возразить, но Анна срывается вновь на крик. – Я сказала «следить»!       И хранитель растворяется в темной дымке – если не по собственной инициативе, то по желанию Анны больше ее не видеть. Ни ее, ни Асакуру, ни сестру, что предала самым низким способом.       - Анна! – ее голос отдает по самой душе, разъедая. Анна морщится, стараясь уйти как можно дальше от той, которую хочется избегать, но ее перехватывают, заставляя остановиться. – Анна, позволь все объяснить!       Милли обнимает сестру, а той хочется раствориться, исчезнуть.       На просьбы отпустить ее лишь обнимают за шею, притягивают ближе к себе и сумбурным набором слов – кашей из извинений и оправданий – пытаются что-то объяснить.       - Видеть тебя не желаю!       Она наблюдает за тем, как Милли бледнеет, отшатываясь назад, как трясутся ее руки, как бегают глаза. После чего разворачивается на каблуках, направляясь на выход – на воздух, чтобы закричать настолько громко и истошно, насколько хватит легких и голоса.       А в груди вновь разливается коктейль из предательства, горечи обиды и одиночества.       Она распахивает двери и выходит на свежий воздух, не обращая внимание на то, что шаги позади двоятся – за стуком сердца и адреналина не слышно ничего, кроме мыслей – навязчивых и едких, избавиться от которых можно лишь одним путем.       Глубокий вдох.       Истошный крик.       Она жмурится, хватаясь за голову и оттягивая пряди у корней, будто это как-то может помочь. Она стискивает колени, ощущая наваливающуюся слабость, но продолжает кричать и наплевательски относиться к тому, что другие могут расценить этот крик, как просьбу о помощи.       Которой он и является. Да только вот Анна понимает, что здесь никто помочь не в силах.       Она сама допустила это. Сама совершила ошибку – и это тоже бьет наковальней по вискам, заставляет ненавидеть самое себя. За недосмотр, за излишний эгоизм, без которого не смогла бы дожить спокойно до сегодняшнего вечера, за тщетные надежды на то, что Милли – уже взрослая, и она сможет отличить черное от белого.       Сможет понять, что сделает сестре больнее всего.       Когда крик заменяется хрипом, когда легкие наполняются кислородом в тяжелом вдохе, – она наконец открывает глаза.       Все еще светит луна в безоблачном небе, все еще выпускной в средней школе Такея. Все еще жива и стоит, не шевелясь – лишь ощущая, как тело постепенно тяжелеет от эмоциональной перегрузки.       Мягкие объятия рук – она падает прямо в них, точно зная, что Оксфорд, смотрящий на нее с беспокойством, поглаживающий ее волосы, не отпустит, не позволит ей упасть.       Внутри не остается ничего – все вышло с криком, и она благодарна парню за то, что он, безмолвно, берет ее на руки, спускаясь по лестнице, и ловит такси, размышляя, наверное, о вещах, которые они оставили в актовом зале.       «Потом заберем», - читает она в его глазах, которые по прошествии секунды обращаются к ней – такие теплые и успокаивающие.       Уже в такси она облокачивается на его плечо, пропуская стадию торга в принятии неизбежного и погружаясь в депрессию. Ощущает, как нежно ее поглаживают одной рукой по плечу, а другой – по тыльной стороне ладони, и кривит губы, чувствуя соленые дорожки на своих щеках.       Тихие, полные бессилия.       Он достает ее так же тихо, только предупреждая о низкой крыше такси, берет вновь на руки и разворачивается к собственному дому. Она находит себя на мысли, что впервые здесь за все их общение, но тут же переключается на другие – бурлящие и волнующие – и цепляется пальцами за белую рубашку.       Осматривает мимолетно расписные стены, лепнину и дорогущие вазы, стоящие то тут, то там, и прикрывает глаза, слыша, как они поднимаются на второй этаж и поворачивают сразу направо. Проходят несколько десятков шагов – такой дом огромный – и он открывает дверь, опуская ее на кровать.       Пропадает на мгновение и возвращается со стаканом воды, который она принимает, но из которого не пьет. И ожидает – ее реакции, ее боли и излияний, потому что знает – одним криком не обойдется.       - А самое забавное, - тихо, немного сипло, произносит она. – Что во всем виновата я, как ни отрицай.       - Анна… - начинает он, присаживаясь перед ней на колени.       - Я не уследила за ней – не увидела, как они разговаривают или хоть как-то контактируют друг с другом. Я видела ее дома утром, иногда днем, и ночью – и думала, что этого достаточно, чтобы утверждать, что моя сестра в безопасности. Но этого не хватило - он ее очаровал, наложил какое-то заклинание – не знаю, и теперь…       - Нет никакого заклинания, - слишком категорично для утешения. С отражения в воде она переводит непонимающий взгляд на него и хмурится. – Когда они поцеловались, - пальцы впиваются в стекло сильнее. – Я влез к ней в голову и не обнаружил следов «слепой» любви.       - Что? – она не верит, что Милли могла вот так просто взять и…       - Это искренние чувства – ее любовь к нему, - он забирает стакан из ее рук, отставляя его, и переплетает их пальцы, чтобы Анна не вырвалась. – Но, чтоб ты знала: она не собирается вставать на его сторону. Даже наоборот; она думает о том, как удержать и семью, и тебя, и его, от которого отказаться уже не может.       - Как это не может? Это же просто – достаточно вспомнить, что он наворотил, и все – омерзение, злость, ненависть! Он убил ее сестру – как она этого не понимает?!       - Она это понимает.       - Не понимает она этого! - она наклоняется к нему ближе, рыкая. – Если бы понимала, то не стала бы тыкать меня носом в правило, гарантирующее ему безопасность даже вне союза. Чертова сволочь, все продумал.       На место апатии вновь возвращается злоба. Пальцы Анны сжимают чужую ладонь сильнее, а зубы стискиваются до боли в челюсти.       Множество мыслей, вопросов, негодования, и ни одного ответа.       Она устала, она хочет домой, хочет, чтобы было все в порядке. Но у жизни слишком черный юмор, чтобы отпустить ее так просто, не заставив побеситься.       - Ты хотя бы понимаешь, как это выглядит со стороны? – пропуская слова Оксфорда, Йо обращается к Милли. Первоначальное удивление спало, шок отступил, а на его место пришел скепсис и непонимание.       - Можешь мне поверить хотя бы ты, что все не так, как может показаться на первый взгляд? – надломанный голос как знак того, что она не раз и не два слышала нечто подобное в свой адрес. Она закусывает ноготь, нервничая, а он, понимая, что не добьется больше ничего от младшей Киоямы, оборачивается к Анне.       Что в пылу разговора заметила чемодан, полный вещей Оксфорда.       - Куда-то собираешься? – а в глубине души уже знает ответ. Куда, на сколько.       И виноватый взгляд Оксфорда все подтверждает.       - Анна, мне… - даже не слушает, усмехаясь и поднимая руки.       - Можешь не продолжать, - а в уголках глаз начинает печь. Даже он… даже Оксфорд бросает ее в этом ворохе проблем. – Я не могу заставить тебя остаться.       - Анна, если бы я мог, - и все же он пытается оправдаться. Чтобы не видеть этого морального самоуничтожения во взгляде, чтобы не видеть опущенных плеч и пускания всего на самотек. Чтобы не видеть, как Анна сдается. – Я бы остался, но моему отцу необходима помощь в Мексике – там случилась эпидемия, и как медиум, как его ученик, я должен…       Но она не слушает, вставая с кровати и направляясь на выход.       - Анна, - он мягко перехватывает ее руки, останавливая и разворачивая к себе. – Пожалуйста, пойми.       И пусть ее глаза говорят, молят о том, чтобы он не оставлял ее, она лишь горько улыбается, позволяя ему заправить светлую прядь ей за ухо.       - Я всегда буду на связи – мысленно ты можешь ко мне обратиться, и я помогу – разберу по полочкам, решу все проблемы, - она опускает голову, ощущая, как ее притягивают ближе, позволяя уткнуться носом в грудь.       Маленькая ладошка сжимает ткань на его спине, и тут же отпускает.       - У меня нет сил, чтобы уже о чем-то думать – пускай все делают, что хотят. Мне плевать, - и он понимает, что ей не плевать. Просто это – конечная стадия, когда она может оставаться в здравом уме и контролировать слова. – Но, пожалуйста…       Она поднимает на него горящий взгляд, от которого сердце пропускает удар.       - Возвращайся скорее. ***       И когда, проводив Анну до такси, остается в комнате один, Оксфорд проводит руками по лицу с нажимом, чувствуя, как темная энергетика вокруг искрится, переливается, злится.       - Почему? – Эна появляется в дымке фуреку, больше не понимая причин, нежели желая его встряхнуть и заставить вернуть Киояму. – Почему ты должен уехать?       - Потому что там необходима моя помощь, - он проговаривает это так четко, будто убеждает не ее, а себя.       - А разве ей не необходима помощь? Разве она не нуждается в тебе, Оксфорд?       - Она нуждается в поддержке, которую можешь дать и ты, и Милли, несмотря на подвиги последней, - последнее добавляет он тише, видя, как кривится хранитель. – И я буду рядом мысленно. Просто потому, что не смогу себе простить еще двадцать одну смерть, что случились за эти полгода.       Он вспоминает истерику Анны, когда та только узнала об отце и игре на фортепиано, ее просьбы остаться, поддержать. Тогда, на первом концерте ему звонил отец, просил помочь, но смотря на них, облитых солнцем Анну и Сенсори, зная, как тяжело им обоим, он не мог согласиться. Хоть и знал последствия отказа.       - Я был с ней, когда ей действительно необходима была моя помощь.       - Но неужели ты ее не любишь? – прибегает к последнему Эна, а Йо вздрагивает. Слишком неожиданно, пусть и очевидно.       - Люблю, - переводит спокойный взгляд на нее. – И тем не менее, когда я говорил про отсутствие интереса к любви и отношениям, я не имел в виду, что только по отношению к Сенсори.       Он пожимает плечами, а Эна понимает, что поездка Оксфорда решилась в последний момент – когда Анна накричала в коридоре на Сенсори. Когда сказала, что не готова к отношениям.       - Ей нужно не это – ей нужно встать на ноги, нужно разобраться в собственном прошлом и понять, как двигаться дальше, а мне… а мне нужна она, и я понимаю, что с бушующими гормонами могу сорваться, а поэтому…       - Поэтому ты уезжаешь, - заканчивает за него Эна.       - Ну, еще потому, что там реально эпидемия и есть жертвы, но пойми – иначе никак.       - Она даже не накричала на тебя, - криво усмехается Эна. – Не потребовала порвать билеты и остаться с ней.       - У нее произошел нервный срыв, истерика и принятие неизбежного в ускоренной форме за вечер. Какой бы эмоциональной она ни была, у нее тоже есть предел, после которого наступает безразличие, - он потирает шею, доставая из стенного шкафа остатки вещей и натыкаясь на бархатную коробочку, от которой желудок сжимается.       - Да, но… - Эна замирает, когда крохотную и чудесную, он берет в руки рассматривая с нежностью и той обреченностью, с которой не попросил Анну остаться. – Это то, что я думаю?       Кивок.       Маленькое и аккуратное кольцо с бриллиантом – белое золото и отличная огранка. Оно переливается в свете тусклой лампы настолько ярко, что она невольно задается вопросом о том, как бы пестрило на солнце.       На руке Анны.       - Ей бы понравилось, - тихо шепчет она.       - Да, - отстраненно произносит Оксфорд, доставая кольцо из коробки и зажимая в кулаке, будто бы прощаясь. И подходит к окну, распахивая.       - Что ты делаешь? – немного испуганно, напряженно.       - Прощаюсь с мечтой, - резко выдыхает, замахиваясь, и выбрасывает блестящее и переливающееся – способное порадовать Анну, как будущую несостоявшуюся невесту и его первую любовь.       Оксфорд облокачивается на стену, медленно сползая вниз, и закрывает лицо руками.       - Тебе необходимо вернуться к Милли – Анна наверняка будет спрашивать. – она тихо чертыхается, горя желанием повернуть время вспять, уговорить каждого тысячу раз подумать о своих действиях, сделать иначе, но вместо этого растворяется в дымке темной энергетики, оставляя их наедине.       Оксфорда и Йо.       Милли переводит взгляд на Асакуру, делающего шаг вперед и присаживающегося перед ним.       Закрытые глаза, попытка сосредоточиться – губы Оксфорда дрожат в легкой улыбке от воспоминаний, а пальцы сминают края белой рубашки.       Он опускает опустошенный взгляд на собственные ноги, не видя того, как аккуратно Йо невидимой ладонью касается его колена и тихо вышептывает откровенное:       - Спасибо.       За поддержку, дружбу и любовь.